Норб Воннегут - Хищники с Уолл-стрит
Это правило ста лет выводило мою семью за рамки. Мы эмигрировали с авиабазы, расположенной в сердце Америки – Ноб-Ностер, штат Миссури. У нас не было южных имен наподобие Купер, Эшли или Палмер. У нас была фамилия Гровер, которая во веки вечные будет выдавать наш статус чужеземцев. Мы говорили не так, как местные. Мы говорили, как шибздики из ВВС, наш акцент аккумулировался на всех постах, где служил мой отец, – вплоть до базы ВВС на Филиппинах.
Я пытался ассимилироваться, пусть хотя бы на слух. Потребовались многие месяцы SOB-осмоса, терапии методом погружения на манер Берлица, прежде чем я освоил умиротворяющий ритм растягивания слогов, превращающих односложные слова в двусложные. Обыкновенный боб вырос в нечто вроде «ба-об», малость не дотянув до баобаба, а со временем и яйца эволюционировали в нечто вроде «я-и-йтса». Я даже прекратил употреблять звук «Р», и мой 25-буквенный алфавит стал предвестником грядущих лет в Кембридже, штат Массачусетс. Когда я говорил «яичница», получалось «пашот». А еще я добился совершенства в южном спряжении глаголов с медоточивой почтительностью, освоив новые наклонения вроде «не могли бы вы быть любезны». К собственному неувядающему ужасу, в старших классах я однажды спросил девушку: «Не могли бы мы быть любезны посетить кинотеатр?»
* * *Сэм могла бы встречаться в Уэллсли с кем захочет. Она была умна и спортивна, сформировав свое тело на университетской беговой дорожке. В ее распоряжении были сотни знакомств, сотни гарвардских парней, снедаемых пламенем перманентной озабоченности и приходивших снюхаться. Ей и дела не было. Пока в жизнь Сэм не приковылял Чарли Келемен, галантный и космополитичный настолько, что у нее аж зубы ныли.
Наш обед вряд ли тянет на свидание. Мы просто двое друзей. Встретились, чтобы выпить вина и обменяться мнениями. Я должен отчитаться о своем продвижении. У Сэм, очевидно, собственная повестка дня.
И что там за грандиозные новости?
Ровно в 6.45 вечера, пропустив за воротник толику креветочных чипсов и несколько бокалов вина, Хлоя и Энни простились со мной, оставив меня дожидаться Сэм в окружении обтянутых виниловой кожей стульев и столиков из формайки где-то 1950 года выпуска, под опасно провисшим фальшпотолком. Достаточно чихнуть покрепче, чтобы штампованная жесть посыпалась на головы. А может, и всякие безделушки, увешивающие стены, заодно. Энни посмеялась над старым холодильником для наживки в глубине зала. На одном конце было по трафарету набито «Черви», а на другом – «Проводятся бракосочетания».
Сэм опоздала на 20 минут. При всех своих многочисленных дарованиях чувства времени она лишена напрочь. Вполне в ее духе углубиться в какую-нибудь затею и позабыть об обеде. Мы с Эвелин однажды устроили Сэм в колледже свидание вслепую, а она так и не явилась. Позже, пристыженная, извиняющимся тоном объяснила: «Мне просто подвернулась под руку одна из моих книг по искусству, вот я и забыла. Извините». В каком-то смысле тотальный контроль Чарли над семейными финансами был вполне оправдан. Она бы нипочем не оплатила ни один счет вовремя.
С прошлой пятницы губы Сэм опять соблазнительно чуть выпятились, а глаза вновь засияли. Кожа ее светилась, черные волосы блестели. Уже отказавшись от пристрастия Чарли к броским нарядам, она выбрала простую черную блузку. Ее вполне устраивает незатейливый стиль.
– Как ты провел день? – поинтересовалась она.
– Дорого́й, – закончил я предложение.
– А?
– Как ты провел день, дорогой? Выражение такое.
– Ой, да брось ты! Мне интересно.
– Отправил репортершу по адресу, поцапался с коллегой по прозвищу леди Золотая Рыбка и федэкснул потенциальному клиенту резиновую курицу. В общем и целом, я бы сказал, заурядный день в конторе.
Спроси-ка меня о репортерше.
– Зачем курицу?
– Чтобы вывести мужика из ступора. Он хочет в клиенты, но слишком тянет резину. Никак не примет решения.
– А твой «Федэкс» шлет доходчивое сообщение? – криво усмехнулась Сэм.
– Ну, – сказал я, тщательно подбирая слова, – резиновая курица представляется более политически корректной, чем хот-доги. Я чуть было не послал ему упаковку мини-сосисок.
– Ой, да брось ты! – повторила она, на сей раз рассмеявшись. – Просто удивительно, что у тебя вообще есть клиенты.
– Да ладно, делаю все, что могу. В моем ремесле в ход идет все. И ничего не помогает.
– Как мило, что Энни устроила нам встречу здесь, – сменила Сэм тему. – Она знала, что мы четверо были здесь завсегдатаями?
– Наверное, нет. Сказала, что девушки знают в этом толк.
– Вот уж не знаю, – заметила Сэм по поводу местечек для девушек где бы то ни было.
– Энни сказала, что у тебя есть новости, правда? – Не задумываясь и не делая паузы на ответ, я выпалил следом второй вопрос: – Не хочешь ли бутылочку вина к обеду?
– Да и нет, – просияла Сэм, и я решил, что она еще никогда не выглядела настолько красивой. А может, уже ударило в голову. Может, мне не следует налегать на алкоголь.
– В каком это смысле?
– В смысле, да, новости у меня есть. И нет, вина я не хочу.
– Правда?
Я ни разу не видел, чтобы Сэм позволила себе лишнего. Равно как и чтобы совсем воздержалась. Оставаться трезвенником рядом с Чарли было попросту невозможно. Или можно? Я вспомнил прием в честь дня рождения Сэм. В тесном кругу гостей, с носом на уровне пупка Нейлан, она подняла в честь танцовщицы полный бокал вина. Но не пила в тот вечер, даже не пригубила.
А теперь поразительные глаза Сэм поддразнивали меня. Ни намека. Ни подсказки. Когда меня наконец осенило – сначала нахлынуло недоверие, потом неудержимый восторг, я обежал кабинку, стиснул Сэм в объятиях, чмокнул в щеку и провозгласил голосом, севшим от хмеля:
– Вот это подарок!
Она отпихнула меня.
– Гроув, что ты городишь?
– Ты не беременна? – Я зарделся, почувствовав себя малость лопухом.
Сэм не выказала никаких эмоций. На лице ее застыло стоическое, непроницаемое, как маска, выражение. Спустя целую вечность плюс еще чуть-чуть она решила, что уж так и быть, хватит с меня.
– Попался! – смилостивилась она и обняла меня в ответ. – Около двух месяцев.
Волна облегчения всколыхнулась в моей груди.
– Ловко, – ответил я, смакуя ее розыгрыш.
– Гроув, – парировала она, одновременно и поддразнивая, и кокетничая, – ты вечно такой легковерный!
– А ты уже знаешь, мальчик или девочка?
– Мы не подглядывали… Я не подглядывала, – тотчас поправилась Сэм.
С этими словами мрак в дежавю-заведении сгустился. Чарли нет. Эвелин нет. Финн нет. Одна простая замена «мы» на «я» сделала наше старое логово диковинно чуждым. Горе закопошилось в наших мыслях, как черви в морге.
Немного же потребовалось.
Улыбка Сэм погасла, моя тоже. Мы оба не знали, что сказать. Компакт-диск тоскливо надрывался фоном к нашему молчанию; какая-то женщина пела блюз о своем поганом житье с шестерыми никчемными мужьями.
Держу пари, вы тоже не подарок, леди.
Певица звучала убедительно. Чересчур много сигарет. Чересчур много стопок дешевого шотландского. В конце концов нас выручила официантка. Сэм заказала зубатку. Я заказал отбивную в яйце в память Чарли.
Было время, когда мы были лишены выбора между гамбо по-новоорлеански с колбасками андуй или отбивной в яйце Роберта Э. Ли. Чарли заказывал и то, и другое, вдогонку к противоборствующим блюдам пуская гарнир из сладкого картофеля под медом и маслом поверх риса с куриными потрохами, сдобренного алтеем, листовой капустой со свиной голяшкой и минимум одним кувшином пива. Он почти заканчивал двумя шариками шоколадного мороженого, погребенными под ломтиками жаренных на сливочном масле сахарных бананов, но затем спрашивал, нет ли какой-нибудь выпечки к его ликеру «Калуа». Мы с Эвелин взирали на эту гастролатрию с недоверием.
Я прервал молчание первым.
– Вы уже давненько старались?
– Не так уж давненько, – ответила она. – Лекарства от бесплодия вдруг шандарахнули. И трах-бах – привет, Сэм. – Горе в ее голосе мешалось со счастьем.
– Может, все из-за тяжких трудов, – услужливо подсказал я.
– Работа трудная, – согласилась Сэм.
– Но кто-то должен ее делать, – подхватил я.
– Ты скучаешь по своим девочкам? – не без боязни спросила Сэм, не осмеливаясь сравнить свое будущее с моим прошлым и настоящим. На самом деле она спрашивала: «Как мне быть без Чарли?» Во всяком случае, в моей интерпретации.
Я взвесил ответ, созвав все сострадание в своей душе до последней унции, и солгал:
– Время лечит.
Полная туфта.
– Чего тебе недостает? – не отступала она.
– Кофейной кожи Эвелин, – и с этими словами 18 месяцев горя снесли все дамбы самоконтроля. – Мне недостает ее карих глаз и того, как один располагался чуть выше другого. Мне недостает кроватки Финн, того, как мы каждый вечер втроем, сгрудившись вместе, читали сказки. Мне недостает ласк Эвелин, когда мы после того удалялись в свою комнату. Мне недостает вещей, которые доставали меня, пока Эвелин была жива, ее командного режима, того, как она распланировала свою жизнь до мельчайших деталей. Мне недостает простуд Финн, когда она была вся в соплях и ужасно несчастна и мне приходилось уговаривать ее доесть чашку бульона. Мне недостает ее подгузников, перепачканных будто арахисовым маслом. Мне недостает бойкого язычка Эвелин. Понимаешь, о чем я? Моя маленькая девочка тоже начала острить по-своему, и хотелось бы мне, чтобы Финн дожила, чтобы сравняться с Эвелин. Я бы все отдал, только бы вернуть их. Я бы отдал все, только бы однажды провести ее по церковному проходу, состариться вместе с собственной женой и снова держать ее за руку.
