Светлана Алешина - Парящая в небесах
Он помолчал. А потом проговорил:
– Я боюсь ее в той же мере, в какой – боюсь за нее. Я не знаю, что мне делать. После смерти Игоря она заменила мне его, став дочерью. Тем более что ее родители пять лет назад погибли в автомобильной катастрофе. Не обижайте ее, Саша, хотя бы потому, что она все-таки сирота, а сироту обижать грешно!
– Я постараюсь ей помочь. Правда, постараюсь!
– Вы с ней чем-то схожи.
– Вы об этом уже говорили мне. Жаль, тогда я не обратила на это внимания!
* * *«Сегодня вечером мне надо быть во всеоружии», – сказала я себе, подкрашивая ресницы почти высохшей тушью «Вандер Керл».
Кокетливо изогнутые ресницы, алые губы, зовущие к поцелую, и…
Что-то я забыла. Ах да…
Я засунула во внутренний карман куртки револьвер, который навязал мне Лариков. Сама я не люблю оружия, но эти ребята не понимают красоты, поэтому вполне вероятно, что придется доказывать свою индивидуальность с помощью этой славной маленькой «игрушки»…
Теперь я была готова к бою.
Из зеркала на меня смотрела вполне хорошенькая фемина – надо же, что способна сделать с людьми косметика!
Телефон надрывался. Отсутствие Эльвиры пагубно сказывалось на необходимости оторваться от самосозерцания.
Я подняла трубку.
– Сашка, мы же договорились! – заорал Лариков.
– Да, – улыбнулась я. – Правда, не помню о чем.
– Сашка, зачем тебе это все? Ты же знаешь, что убийства не их рук дело!
– А Игорь Затонский? – спросила я в ответ. – А будущие убийства, которые они, смею тебя заверить, совершат? Знаешь, Ларчик, канализационную трубу лучше вовремя перекрыть. Чтобы потом не воняло!
– С тобой напрасно спорить?
– Ага. Я весьма упрямая девица.
– Хотя бы скажи, где вы встречаетесь.
– В консерватории, – призналась я. – У нас общий вкус. Оба любим Вивальди… Правда, странно?
* * *«В такую бездну страх я зашвырнул, что не боюсь гадюк, сплетенных вместе».
На протяжении всего концерта я повторяла про себя эту фразу.
Он смотрел на меня искоса, явно пытаясь понять, сколь долго я еще буду играть.
Аркадий Воробьевский.
Такой утонченный, цитирующий Сартра и тем еще более отвратительный.
Я сидела с закрытыми глазами, чтобы не встречаться с ним взглядом. Обсуждать моего любимого Вивальди с этим человеком казалось мне глубочайшим оскорблением памяти композитора.
Прозвучал финал. Зал взорвался аплодисментами. Оркестранты вышли на третий поклон.
«Ваше время истекает», – сказал мой внутренний голос.
Я поднялась. Мне показалось, что в публике мелькнули три очень хорошо знакомых мне лица. Но всех троих заподозрить в интересе к классике я никак не могла, ибо от них слышала очень нелестные отзывы о моих «скрипочках».
Лицемерный Воробьевский помог мне надеть куртку. Я подняла на него глаза. Он улыбался.
Честное слово, такая у него была улыбочка, что меня передернуло!
Мы вышли на улицу. Я остановилась и достала сигарету. Стоп!
Мой карман был пуст!
«Ну и дура ты, Сашка, – ругнула себя. – С твоей наивностью только в библиотеке работать! Как же ты могла его там оставить?»
Но с другой стороны – куда бы я его еще дела?
– Да, Саша, револьвера там больше нет, – услышала я голос позади себя. – Неужели вы думали, что, подавая вам куртку, я не проверю кармашек?
Я обернулась. Воробьевский смотрел на меня холодными и насмешливыми глазами. Может быть, если бы не это его дурацкое высокомерие, я бы напугалась. Но обычно в такие моменты меня разбирает холодная злость и я начинаю переходить границы разумного.
– Надо было думать, что вам хватит подлости шарить по чужим карманам, – усмехнулась я. – Моя беда в том, что я вечно думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле.
– Фотографии, – протянул он руку. – Вы грозились принести мне фотографии…
– А зачем они вам?
– За-чем?
Он округлил глаза.
– Да затем, что так надо, милая девочка. Я борюсь за ваше будущее.
– Серьезно?
Я рассмеялась.
– Что тут смешного?
Его глаза сузились.
– Просто я охотнее представляю себе свое будущее без вашего в нем участия!
– Потому что вам не хватает широты взглядов. Ладно, давайте не будем вести наш спор. Вы отдаете мне фотографии, и мы расходимся. Вас это устроит?
– А Таня Глухарева?
– При чем тут она? Я не знаю, где эта ваша Таня!
– Тогда о чем речь? – пожала я плечами. – Мы собирались обменяться, разве нет? Я отдаю вам ваши бесценные «компроматы» на вашего любимого Мещерского, вы мне – Таню. Кстати, а что ж вы сами не стремитесь к власти? Ах да… Так безопаснее – управлять из-за спины. В случае чего всю собственную дурость свалите на Мещерского… Кстати, странная у вас компания. Как это вас на всех хватает? Ах да, быть лидером общества и быть свободным от общества никак нельзя… Вот и якшаетесь то с «трудовиками», то с «рерихианцами», то с наркоманами, которых потом подставляете. Это называется – «мы сидим себе, а денежки идут».
– Мне кажется, вам недостает интеллигентности.
– А мне кажется, что ее недостает именно вам, – парировала я. – Уж как вы в ваших книжонках корежите русский язык, с ума сойти! Что у вас там за «изгой еси молодцы»? А с историей вы уж точно не в ладах! С какого, простите, перепугу Стоунхендж князь Олег построил? Ничего странного в том, что темные массы подростков рванули за вами! Странно только, что при этом вы слушаете Вивальди! Или он тоже тайный славянин? И в его «Временах года» вам мерещатся напевы языческих славян? Надо быть последовательным!
– Фотографии!
Ого! Развоевался…
– Только не надо приказывать, – поморщилась я. – А то я становлюсь неуправляемой!
Он сказал уже тише:
– Фотографии!
– А на колени? – предложила я. – Давайте вы на коленях попросите! А то очень обидно, никто никогда не стоял передо мной на коленях! А ведь я этого заслуживаю!
– Фо-то-графии, – процедил он сквозь зубы, и я почувствовала, как в бок мне ткнулось что-то твердое.
Черт! Мой собственный револьверчик!
– Какая гадость… эта ваша заливная рыба, – пробормотала я. «В такую бездну страх я зашвырнул…» – Я заору, – предупредила его.
– А я выстрелю, – усмехнулся он, и я ни на минуту не засомневалась, что он это сделает.
– Хорошо, но фотографии у меня дома.
– Пошли, – коротко приказал он.
Я обернулась. Из фойе консерватории вылетел Пенс. Наверное, Ларчик больше не мог его сдерживать. Он несся на Воробьевского, как древний рыцарь на нечестивого сарацина. Я даже замерла в восхищении!
– Сашка!
Зря только он закричал. Я понимаю, нервы у него сдали. Но последнее было ужасно.
Воробьевский развернулся, и теперь дуло револьвера смотрело на Пенса, при этом гад Воробьевский схватил меня за шею, прикрываясь мной.
– Пенс, остановись! – заорала я.
Наше представление уже собрало достаточное количество зевак. Только проку от них не было совершенно.
Одна тетка, правда, издала тихий вопль про милицию, но он как-то растаял в тумане.
Пенс продолжал нестись на Воробьевского, игнорируя мой револьвер, отчего мне было глубоко не по себе.
Выстрел заставил меня закрыть глаза от ужаса.
– Сережка, – простонала я. – За-чем?
Но, к собственному удивлению, вдруг обнаружила, что Воробьевский падает.
Я свободна?
Открыв глаза, увидела, что Пенс совершенно жив и более-менее здоров.
И еще я увидела фигурку девушки. Или подростка. В темноте, знаете ли, не разберешься!
Да и вообще – была ли «девочка»-то? На суде я вряд ли поручусь, что видела именно девушку.
В конце концов, если мне когда-нибудь придется встретиться с Таней Глухаревой, я в первую очередь скажу ей спасибо. Но я поняла, что Воробьевский был последним.
Потому что в наступившей тишине я отчетливо услышала это:
– Последний, – сказала Таня, уходя в ночь…
* * *Когда мы пришли и я все еще не могла отделаться от мерзкого запаха пороха, телефон надрывался вовсю.
До этого я была спокойна. Но, сняв трубку и услышав мамин голос, почувствовала, что сейчас со мной точно случится истерика.
– Мам? Когда же ты приедешь? – только спросила я.
– Сашка, ты же большая девочка! А тут маленькая внучка, и Алиска с ней не управляется! С тобой-то ничего не случится, ты большая девочка!
Я стояла, прислонившись к стене, и по моим щекам ползли слезы.
Да, мама, со мной… никогда… ничего… не случается!
Я и правда большая…
