Светлана Алешина - Парящая в небесах
– А если нет?
– То есть как это?
– А если все дело в фотографиях? Смотри сама. Нещадов тебя видел. Так? Мещерский тоже тебя видел. Ты вообще с этой девочкой нарисовалась. Значит, ты им была известна. Он знал, что ты детектив.
– Нет, – начала протестовать я, но остановилась.
А ведь знал! Я же сказала ему это в нашу первую встречу! Сказала и забыла! Так ли случайно, что Аркадий оказался со мной рядом? А если он, черт бы его побрал – поскольку нельзя же столь цинично играть девичьими чувствами, – за мной следил?
– Какая же я дура, Ларчик! – простонала я. – Какая дура!
– Нормально, – кивнул головой Ларчик. – Ты не дура. Ты просто еще местами ребенок. Умненький, но ребенок. Но позволь мне договорить. Значит, он знает, что у тебя на руках компромат. «Трудовики» начали баллотироваться. Наркоманы никого не проймут. А вот… Ты сфотографировала их в тот момент, когда они издевались над этой девчонкой-инвалидкой?
– Конечно. Как я могла остаться без такого кадра?
– Вот он и напрягся. Не пойму только, с чего им вдруг пришло в голову убивать соратников.
– Этого и я не могу понять, – развела я руками. – Как и того, зачем они спрятали Таню Глухареву.
– Ну, Таня эта тут может быть вообще ни при чем. Ты же сама сказала, что он удивился!
– Или сделал вид, что удивлен. Эта Таня вообще странная. Например, где ее родители? Почему ее ищу только я? Она что, никому, кроме меня, не нужна?
– Постой, – сказал Ларчик. – Ты говоришь, она сама ушла из университета…
– Да.
– А это значит…
Он замолчал.
– Что это значит? – спросила я.
– Что они вполне могут не знать, где она. Она спряталась. Человек, которого похищают, сам из университета не уйдет! Только если по определенным причинам этот человек не хочет, чтобы окружающие знали, где он находится! А это говорит об одном – Таня прячется. А почему она это делает – нам пока, увы, неизвестно. Ладно, лучше поведай мне, встретит ли тебя Пенс?
– Нет, но…
– Значит, я тебя провожу.
– Зачем?
– Саша, – мягко сказал Лариков. – Не задавай глупых вопросов, о’кей? Скажем так – мне просто хочется тебя проводить! Мне кажется, что своим нонконформизмом ты потревожила изрядный клубок гадюк, а они, как показывает нам предыдущий опыт общения с ними, весьма опасны!
* * *Не очень-то я и напугалась!
Хотя, конечно, вру. Это ведь только супермены и идиоты ничего не боятся, а я ни то ни другое! Если уж та же святая Жанна боялась костра, то я тоже весьма боязливое существо. Но показать это – никогда, боже упаси!
Мы шли по темным улицам, и я просто чудеса являла, дабы не показать своего страха. На самом-то деле сердечко мое трепетало, стоило лишь темной тени показаться в конце проспекта. И хотя тень эта при приближении оказывалась обычной женщиной с сумкой или пьяным мужчиной, я еще долго приходила в себя.
Лариков если и чувствовал мой страх, то тактично помалкивал, не отпуская, впрочем, из своих лапищ мою руку.
Только у самого дома он остановился и, смотря в другую сторону, сказал:
– Может быть, мы найдем другой выход?
– Ты о чем? – спросила я.
– Думаю, твоя идея относительно вашего завтрашнего рандеву не самая лучшая на свете…
– Ларчик, через минуту ты станешь говорить, что их нужно оставить в покое, – сказала я, глядя ему в глаза. – Даже, вполне возможно, произнесешь мне известную поговорку, оканчивающуюся словами «оно и не воняет». Да?
– Я к этому склоняюсь. Люди, которые умеют и любят убивать, Саша…
– Люди, которые умеют и любят убивать, Ларчик, – прервала я его глубокомысленную тираду, – весьма и весьма опасные существа. Поскольку, мой милый, завтра они могут развлекать себя подобным способом уже во вселенских масштабах. И тогда наша с тобой жизнь превратится в сплошной патологический страх.
– Ты слишком глобально мыслишь, – попытался образумить меня Лариков. – Они не так уж опасны. Сидят и тявкают из подполья.
– Знаешь, в двадцатые годы в Германии тоже некоторые рассуждали так же. И в семнадцатом в России. А потом гнили в концлагерях, потому что эти мелкие шавки именно за счет отсутствия серьезного отношения к проблеме смогли оказаться над теми, у кого как раз со здравым смыслом все в порядке. Я не отличаюсь особенно здравым смыслом, поэтому постараюсь поспособствовать тому, чего они, на мой взгляд, заслуживают. Уголовного наказания.
Вот как я сказала! Светло улыбнувшись Ларикову, шагнула в квартиру, как на костер. Впрочем, перед костром можно было позволить себе еще чашечку кофе.
* * *Эльвира расположилась в кресле, поставив рядом с собой клетку с Пафнутием.
– Наконец-то! – проворчала она, отрывая глаза от книги. – Это у нас называется «я приду сегодня пораньше…». У тебя как с ощущением временной реальности, радость моя?
– Реальность всегда временна, – заметила я.
– Знаешь, Данич, тебя все равно не переспоришь. Господь наделил тебя умом и гордыней. Зачем тебе второе, ума не приложу, поскольку сие грех, но не мне с моим умишком понимать его замыслы!
– Чтобы было с чем бороться, – рассмеялась я. – Третья составная часть моего характера – поиски бурь, которым можно сопротивляться!
– Понятно. «А Сашка, мятежная, ищет бури, как будто в бурях есть покой». Ну и как? Поиски увенчались успехом?
– Конечно, – усмехнулась я. – «Кто ищет, тот всегда найдет!» Ладно, давай кончим наш цитатно-софистический диспут, поскольку я тебя обыграю. Не зря же торчала в стенах филологического, старательно изучая литературу. Лучше расскажи мне о том, в чем я не сильна.
– О физике? – испугалась Элька. – Прости, дорогая, я в физике тоже совсем не шарю! У меня даже нет представления о том, что там решил представить нашему вниманию Бойль совместно с Мариоттом!
– Не-ет, – протянула я. – Меня интересуют твои «рерихианцы». Их кружок местного значения.
– Не мои, а мамины. Я существо свободное. Сдамся только в религию отцов, то есть в православие. А то ты еще ненароком причислишь меня к атеистам! А об этих «рерихианцах» я ничего не знаю особо. Только то, что они какие-то бредовые ребята и читают полную смурь. Впрочем, я сейчас тоже смурь читаю, которая уже надоела мне.
Она со вздохом отложила красивую голубую книжку.
– Вроде бы мужик пишет интересно местами, но местами становится таким же странноватым, как Даниил Андреев или Блаватская. И тут уж его читать совсем никакой возможности! Сразу начинает казаться, что он тоже какой-то заумный «рерихианец»!
Я взяла книгу в руки. Перевернула. И вздрогнула.
«Аркадий Воробьевский. На пороге».
– Фотографии нет, – разочарованно протянула я.
– Да зачем тебе? Он бывает, кстати, в маменькином сообществе полных кретинов. Представь себе, этот гений освещает своим присутствием наш скромный Тарасов!
– А ты его видела?
– Угу, – кивнула Эльвира. – Мне повезло. Я даже коснулась живой легенды. Вернее, он коснулся меня и, как мне показалось, с весьма похотливыми намерениями. Собственно, книжку эту он мне и подарил. Если откроешь титульный лист, увидишь автограф. По этой причине я ее и не выкинула. А вдруг удастся загнать поклонникам?
Размашистым почерком на титуле стояло: «Эльвире, нашей надежде. Аркадий».
Перевернув страницу, я наткнулась на следующую строчку:
«Все пошло от славян. И надобно помнить и гордиться этим, поскольку наша раса единственная стоит на пороге Нового Бытия, и мы возродим наши верования – Перун снова встанет на свое главное место. Нет нужды чистому славянскому сердцу в религии сумасшедших евреев!»
– Прелесть-то какая, – пробормотала я. – А он на меня производил впечатление психически нормального человека! Мало того, что бабник и обманщик, так еще и псих!..
Грустно мне стало. Поскольку я теперь нисколько не сомневалась, что фамилия моего утонченного любителя Альбинони и есть Воробьевский!
* * *Мы проговорили еще два часа. За это время я уже узнала от Эльвиры столько, что и сама запросто могла бы слабать книжицу в духе господина Воробьевского.
Удивительно, как у него получалось властвовать над неразвитыми умами! Его, оказывается, почитали за живого классика, да он и не сопротивлялся особенно… Правда, не гнушался и помощью со стороны, поскольку многие его книжицы были написаны его «учениками». Правда, он этим ученикам не платил и упоминал их вскользь, как бы между прочим: «В написании книги мне оказали неоценимую помощь Витя, Саша, Миша», хотя означенные написали как минимум по пять глав.
Эльвира над этим смеялась, а мне было не по себе. Все еще не представлялся мне образ «гуру-плагиатора» с изрядной манией величия и мягкого человека, что слушает музыку Альбинони.
Хотя Эльвира сказала, что с иллюзиями всегда чрезвычайно трудно расставаться!
Заснули мы только в два часа ночи. Мне снились какие-то первохристианские катакомбы, где я почему-то была одной из самых яростных проповедниц, но потом появился Аркадий. В одной руке он держал пластинку с «Адажио» Альбинони, а в другой – поднос в виде свастики, на котором лежала голова неизвестной девушки. Голова смотрела на меня совершенно живыми глазами и улыбалась. А мой «поклонник» протягивал мне ее и говорил: «Такая же участь ожидает тебя. Ты наркоманка». – «Я не наркоманка, – попыталась возразить я. – Может быть, я однажды и выкурила папироску с анашой, но это не значит, что я всю жизнь их курю. А уж тем более колоться… Я с детства боюсь уколов! Даже если мне и захотелось бы стать наркоманкой, я не смогла бы преступить этот страх!»
