Роберт Кемпбелл - Алиса в Хуливуде
Однажды, когда она сильно достала его в телефонном разговоре, он сорвался. Бросил трубку, выбежал из дому, схватил в лавке пачку сигарет и полдюжины пива. Через десять минут вернулся домой. А она даже не заметила его временного отсутствия. Когда он вновь взял трубку, то услышал, что она как ни в чем не бывало продолжает осыпать его обвинениями.
Она использовала его как подушку, в которую можно поплакаться. И расплачивалась с ним сексом. Девочка была искушена в том, чтобы добиваться своего от взрослых дядей всеми доступными средствами, поэтому ему приходилось выслушивать ее рассказы.
– Барабаны. Я сказала этому ублюдку, этому Роджеру, про барабаны. Они врубились, когда я взяла самую высокую ноту, они буквально заглушили меня. Я сказала ему, Джуди Гарленд ни в жизнь не сделал бы эту песню хитом, если бы ее так задрючили барабанами. Ведь ты понимаешь, о чем я?
– Ну да, конечно же, понимаю.
– А свет бил мне прямо в глаза. Ты заметил?
– Честно говоря, нет.
– Прямо в глаза. Так вот оно все и было: заглушают меня барабанами и ослепляют прожекторами прямо в глаза. Прямо в мои злоебучие глаза.
– Кстати, о…
– О чем еще?
– О злоебучести. Ты спишь с Твелвтрисом? Подперев голову ладонью, он уставился на Джину.
– Уж не предъявляешь ли ты на меня какие-нибудь особенные права?
– Да нет, просто спрашиваю. Мне интересно.
Она легла на него сверху, все изгибы и выпуклости ее тела сочились влагою, готовой в любой миг выплеснуться наружу, темные глаза, похожие на пару маслин, поглядели на него сверху вниз.
– Мне необходимо стать знаменитой, – сказала она таким тоном, словно только что выслушала предложение руки и сердца и ответила на него отказом.
И внезапно это и впрямь показалось ему очень важным.
– Нет, ты все-таки скажи: спишь ты с ним или нет?
Она выскочила из постели, накинула халат. Прошла в ванную и не выходила оттуда долгое время. Выждав, он тоже встал, оделся, поехал домой и никогда больше с нею не виделся. За исключением одного-единственного раза, три года спустя, в баре около пляжа.
К тому времени она уже два года не мелькала на телеэкране. Перейдя в ночное шоу, Твелвтрис прихватил с собой барабанщиков, а ее – нет.
И вот она сидела на дальнем конце длинного бара вдвоем с женщиной, которую Свистун тоже знал. Женщину звали Фрэнни – она была красива и длиннонога, хотя талия у нее с годами стала не той, что прежде. Она была довольно известной потаскушкой, но к этому времени уже вышла из моды и зарабатывала себе на жизнь, участвуя в группняках на пару с кем-нибудь помоложе. На обеих женщинах были маленькие меховые боа. Губы Джины были искажены шрамом, а выглядело это так, словно она растянула рот от чересчур усердного пения. Так, во всяком случае, показалось Свистуну. Резко развернувшись, он вышел из бара, прежде чем она успела его увидеть. Потому что – и он понимал это, – стоило ему подойти к столику – и она ухитрилась бы броситься перед ним на колени и попросить пощады, а уж такого ему было бы просто не вынести.
– Ну и что? – спросил он у Нелли.
– Ага, вы снова со мною, – ответила она, и что-то в ее голосе подсказало ему, что она и сама какое-то время провела, витая в облаках.
Они проехали мимо недостроенного дома, свернули на подъездную дорожку. Свистун выключил двигатель и остановился у самых ворот.
Она повернулась к нему, поглядела на его лоб, потом на глаза, потом на рот. Грудь ее была ослепительно белой, лишь темными пятнышками там и тут мелькали веснушки.
Он притянул ее к себе.
– Это прощальный поцелуй перед дверью, Уистлер. Это не означает, что мы продолжим с того места, на котором остановились накануне ночью.
Он поцеловал ее. Ее губы и язык не воспротивились.
– Но когда мы войдем в дом, мы разойдемся по своим комнатам. Вы человек, принятый мною на временную работу.
Он вновь поцеловал ее. И вновь она отозвалась Щедро – но на этот раз не столь щедро, и это подсказало ему, что дальнейшие попытки окажутся бессмысленными.
Когда они вышли из машины, навстречу рванулись Бип и Бонго.
– Мальчики, мальчики, мальчики, – высоким и чуточку грустным голосом позвала их Нелли.
Уже в доме она сказала:
– А вам не хотелось бы посмотреть «Полуночную Америку»?
– Но он же на дне рождения у дочери! Она рассмеялась.
– Сегодня покажут повтор.
Они решили обойтись без «Полуночной Америки» и вместо этого выпили горячего шоколаду. Затем разошлись по комнатам. И на этот раз Свистун услышал, как она заперла дверь на ключ.
Глава шестнадцатая
Апартаменты в новом здании на Шерман-Оакс стоили кучу денег.
В рекламе подобный тип квартир именовали «кухня на ранчо». Длинная стенка из стилизованного кирпича опоясывала и кухню, и гостиную. Все было огромным, чистым, все деревянное – словно только что выструганным, в том числе и гигантский кухонный стол, половина которого находилась на кухне, а половина – в гостиной.
Спиннерен и Савода посиживали здесь вечерами за чашкой кофе. Савода рассказывал голливудские байки, а Спиннерен слушал.
В одном из первых дел, которые поручили Спиннерену Перчик с партнером, Савода оказывался «любовницей», на которую пало подозрение законной супруги. Тогда Спиннерена еще не привлекали к куда менее афишируемой, но гораздо более выгодной работе по проведению заказных убийств. В процессе слежки он выяснил, что Савода на самом деле мужчина. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы муж, богатый промышленник, щедро откупился от жены, лишь бы она держала язык за зубами. Одним из ее требований – предъявленным, как она заявила, из заботы о собственном здоровье и о здоровье своих детей, хотя, скорее всего, речь шла о чистой злобе, – стало изгнание поганого трансвестита из снятого для него любовного гнездышка.
Но прежде чем изгнание состоялось, Спиннерен честно предупредил Саводу, дав ему возможность спасти из огня все, что еще можно было спасти.
Поскольку Саводе стало негде жить, а у Спиннерена была такая шикарная квартира, они заключили сделку. Саводе предоставили жилье и стол в обмен на заботы по дому и – от случая к случаю – стряпню. Вдобавок ко всему, рассудил Спиннерен, Саводу держать веселее, чем кошку, а с учетом его работы в книжном магазине он являлся потенциальным источником важной информации обо всем, что творится на улице.
И все у них заладилось. Никто не предъявлял другому эмоциональных или плотских претензий, хотя Савода порой впадал в депрессию, горько оплакивал свою одинокую участь и угрожал самоубийством. Спиннерен терпел это, потому что понимал: даже здесь, в мире, населенном одними изгоями, они с Саводой – изгои, каких поискать.
Савода сейчас сидел за столом в халате и шлепанцах, сняв парик и натянув на голову носок. Вид у него был как у актера или танцовщика, готового в любую минуту начать накладывать грим.
На Спиннерене был легкий шелковый японский халат.
– Может, тебе следовало бы подумать о новой машине? – сказал Спиннерен.
– Да ты что, дорогой, откуда же мне взять деньги?
– Можно подыскать работу, за которую будут платить больше, чем в книжной лавке.
– И чем прикажешь заняться? Нет, скажи, чем ты мне прикажешь заняться? Пойти на панель и начать путаться с кем попало?
– Я же не говорю, что ты путался с кем попало.
– А мне уже приходилось заниматься этим и откладывать каждый грош, когда надо было скопить на операцию. Но работать по сорок восемь часов в сутки я не могу.
– В книжной лавке тебе платят три сорок пять в час, – задумчиво сказал Спиннерен. – А ты покупаешь себе туфли за полтораста.
– Так что ж, прикажешь мне одеваться как дешевой потаскушке?
– Я обращаю твое внимание лишь на одно обстоятельство: три сорок пять в час.
– В книжном магазине я завязываю знакомства. Думаешь, мне хочется стоять на панели? О Господи, только представить… И кроме того, уличная конкуренция становится все безжалостней. И сутенеры не терпят независимых людей вроде меня. Трижды в неделю мне угрожают все то время, которое нужно, чтобы пройти от магазина до остановки автобуса. О Господи…
– Вот мы и приехали. Тебе нужна новая тачка. Та, что у тебя в гараже, – ее сзади подталкивать нужно. Да и зачем тебе вообще «ягуар»?
– А зачем тебе «БМВ»?
– Мы говорим о десятилетнем «ягуаре», который каждую минуту ломается.
– Нет, мы говорим о том, что мне надо отсасывать у прохожих, как последней потаскушке.
– Не говори такого.
– Вот в том-то и дело. Речь идет о моем человеческом достоинстве. О моем стиле жизни.
– М-м-да… Так вот, что касается твоего стиля жизни…
– Я хочу сменить его.
– Да слышал я это, черт тебя побери!
– Не ори на меня.
– А разве я орал?
– Только что!
– Ну, это не нарочно, – сказал Спиннерен. – Я знаю, что тебе хочется все изменить.
– И я надрываюсь изо всех сил, чтобы этого добиться. Коплю каждый грош, который могу выклянчить, одолжить или обменять на любовь, и откладываю на операцию.
