Эд Макбейн - Дело по обвинению
Так где же, черт побери, заключение лаборатории?
Раздраженный всем этим, он набрал номер телефона полицейской лаборатории и его немедленно соединили со служащим по фамилии Харди.
– С вами говорит Белл из следственного бюро. Я назначен обвинителем по делу Рафаэля Морреза, которое будет рассматриваться в суде через три недели. Я ожидаю экспертизу орудий убийства, но до сих пор мне ее не выслали.
– Позвольте, Моррез... Ах да, это пуэрториканский мальчишка. Да, да, все в порядке, эти ножи находятся у нас, – ответил Харди.
– О том, что они у вас, мне известно. Но как насчет анализа?
– А вот с этим дело будет потруднее!
– Почему?
– Понимаете, Дэннис сейчас в отпуске.
– А кто такой Дэннис?
– Дэннис Беннел, начальник нашей лаборатории.
– Ну так что ж из этого?
– А то, что он не оставил нам никаких инструкций относительно этих ножей.
– Но ведь кто-то его замещает? Что же, вся ваша лавчонка рассыпается на куски, когда начальник уходит в отпуск?
– Да нет, почему же, вовсе нет. Но разговаривать со мной в таком тоне, мистер Белл, не следует. Мы все выполняем свои обязанности.
– Вот именно. Ваша работа заключается в том, чтобы вовремя сделать анализ и прислать его мне. Так когда я могу его получить?
– Я всего лишь простой лаборант, мистер Белл. Так что, предъявляя мне свои претензии, вы только напрасно теряете время.
– Кому же в таком случае я могу предъявить их?
– Я передаю трубку лейтенанту Канотти. Может быть он сумеет вам помочь.
Харди прикрыл трубку рукой. Хэнк в нетерпении стучал разрезальным ножом по столу. Наконец в трубке раздался грубоватый голос:
– Канотти слушает.
– Говорит Белл, помощник районного прокурора. Я просил прислать мне анализ орудий убийства по делу Рафаэля Морреза. Этого анализа до сих пор у меня еще нет. Ваш служащий только что сказал мне, что мистер Беннел...
– Лейтенант Беннел. Да?
– ...находится в отпуске. Так как же мне теперь получить анализ?
– Просто попросить, чтобы его вам прислали.
– Но я именно и прошу об этом.
– О'кей. А к чему такая горячка?
– Ровно через три недели я буду обвинять по этому делу, вот потому и такая горячка.
– При первой же возможности я посажу кого-нибудь работать над этими ножами, мистер Белл.
– Благодарю вас. Так когда же я получу анализ?
– Как только он будет готов.
– И когда это будет?
– В настоящий момент у нас большая нехватка людей, так как половина работников находится в отпуске, мистер Белл, а в этом городе, как вам известно, убийства происходят ежедневно. Вы, я уверен, считаете, что ваше дело важнее всякого другого. Однако мы думаем иначе, и весь полицейский департамент думает иначе. Мы не можем удовлетворить всех сразу. Мы работаем как можем и стремимся быть на высоте. Но ведь вас, наверное, не интересуют наши внутренние проблемы?
– Как, впрочем, и ваша ирония, лейтенант. Так могу я рассчитывать на получение анализа к началу будущей недели?
– Конечно, если он будет готов.
– Послушайте, лейтенант Канотти, мне бы очень не хотелось идти к прокурору с таким обещанием вместо анализа.
– Мне бы тоже не хотелось этого, мистер Белл. Особенно потому, что сейчас мы как раз заняты работой над проектом, который нам подкинула комиссия городского муниципалитета. Вы понимаете, о чем я говорю, мистер Белл?
– Понимаю. Но если в понедельник утром у меня не будет этого анализа, то вы обо мне еще услышите.
– Спасибо за приятный разговор, – сказал Канотти и повесил трубку.
Как он сумеет докопаться до истины, если его будут изводить проволочками? Как может он показать начало, середину и конец убийства без...
«Истинного правосудия не будет до тех пор, пока человечество не сможет определить, где именно начинается убийство». Так сказал судья. Странные слова для человека, вершащего правосудие.
Нет, он не может заниматься сложными проблемами всего человечества. Что бы там ни говорил судья, а его долг ясен. Он будет обвинять согласно предъявленному им обвинению. В предумышленном убийстве. Вот и все. Что же, он должен предъявить обвинение всему Нью-Йорку? Да ведь и на этом не кончится. Что дальше? Государственный аппарат? Вся нация? Весь мир? Так можно расширить ответственность до самых давних времен и прийти к противоречивому выводу, что виновны все и никто в частности. Тогда по улицам станут свободно рыскать убийцы, и на смену цивилизации придет полный хаос.
Нет.
Он знал, что он должен сделать. Изложить суду обстоятельства совершенного преступления. Дать им правильное толкование и добиться осуждения всех трех убийц.
Решительным движением он взял папку с заключением психиатрической экспертизы относительно Энтони Апосто. Вот их вывод:
«Умственная неполноценность при эмоциональной незрелости и общей неразвитости».
* * *Хэнк убрал заключение в папку. Копия его несомненно вручена защите и, значит, добиться осуждения Энтони Апосто будет невозможно. Впрочем, такое осуждение вовсе не было бы осуществлением истинного правосудия.
«Истинного правосудия не существует».
Опять слова судьи. Но разве Апосто не должен был бы ответить за совершенное им преступление, каково бы ни было его умственное развитие? Око за око, зуб за зуб! Где кончается Апосто-человек и где начинается Апосто-личность? Где те границы, которые отделяют убийцу от умственно неполноценной личности? Разве в данном случае они не единое целое? Безусловно. И все-таки нельзя послать на электрический стул юношу с умственным развитием десятилетнего ребенка. Это не было бы правосудием. Это было бы слепым животным порывом.
Слепой!
Рафаэль Моррез был слепым. Разве его физический недостаток был не так же велик, как умственная неполноценность Энтони Апосто? Да, но слепота не спасла его от быстрого приговора Апосто. А умственная неполноценность Апосто спасает его от приговора государства. И в этом заключается разница между животными и людьми, подумал Хэнк.
«Правосудие», – подумал он.
Правосудие.
* * *В среду он уже не думал о справедливости правосудия. На смену рассуждениям о правосудии пришла всепоглощающая ярость из-за несправедливости того, что произошло с ним.
В этот день он задержался в прокуратуре допоздна, подготавливая план допроса Луизы Ортега. Он решил не только не скрывать от присяжных того факта, что девушка была проституткой, но, наоборот, сыграть на нем. Защита, несомненно, сумела бы опорочить ее показания, если бы он попробовал утаить род ее занятий, и поэтому он старался сформулировать свои вопросы так, чтобы она предстала перед присяжными жертвой обстоятельств, девушкой, которую вынудили заниматься старейшей в мире профессией голод и нищета.
В шесть часов вечера он позвонил Карин, что не придет обедать.
– Как жалко! – сказала она. – Значит, мне придется обедать одной.
– А разве Дженни не дома?
– Нет, она ушла.
– Ну куда эта девчонка все время ходит?
– Сегодня идет новая картина с Брандо. Она пошла с девочками.
– С соседскими девочками? – спросил он подчеркнуто.
– Нет. Соседские девочки, по-видимому, сторонятся нашей девочки. Она позвонила подружкам из школы.
– Черт подери! – пробормотал Хэнк. – Уж ее-то они могли бы оставить в покое! Когда она вернется, Карин?
– Не очень поздно. И не тревожься. Около дома разгуливают два сыщика.
– Ну, а я приду домой поздно, девочка, так что ты меня не жди.
– Нет, я подожду, Хэнк. Если тебе станет тоскливо, то позвони мне опять, ладно.
– Непременно.
– До свидания, дорогой.
Улыбаясь, он повесил трубку и вернулся к работе.
В десять минут восьмого зазвонил телефон. Хэнк рассеянно снял трубку и сказал:
– Алло!
– Мистер Белл? – спросил чей-то голос.
– Да, – ответил он.
Трубка замолчала.
– Да, это мистер Белл.
Он подождал. Молчание.
– Хэлло! Алло!
Телефон безмолвствовал. Сжимая в кулаке трубку, Хэнк ждал, чтобы на другом конце провода раздался звук повешенной трубки. Но звука все не было. В тишине кабинета тишина в трубке казалась еще более нерушимой. Вдруг он заметил, что его рука, сжимавшая черную пластмассовую трубку, вспотела.
– Кто это? – спросил он.
Ему показалось, что он слышит дыхание. Он пытался вспомнить, как прозвучал голос, спросивший: «Мистер Белл?», – и не мог.
– Если вам нужно что-то сказать, говорите, – вымолвил он в молчащую трубку.
Он облизал губы. Его сердце отчаянно билось, и он был очень недоволен собой.
– Я вешаю трубку, – сказал он, удивившись, что сумел выговорить эти слова, и с яростью швырнул трубку на рычаг.
Когда вновь взялся за план допроса луизы Ортега, его руки дрожали.
* * *В этот вечер он вышел из прокуратуры в девять.
Фанни, чья седая голова устало поникла, открыла дверь единственного лифта, который еще работал.
