Черепанов - Все эти приговорённые
И вдруг вода как будто разом похолодела. У меня застучали зубы. Я поплыла к причалу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ (ПОЛ ДОКЕРТИ - ПОСЛЕ)
ПОСЛЕ ТОГО, КАК СТИВ сказал мне, что, кажется, Уилма, утонула, я постоял там, секунд десять. После такого сна, как у меня, голова работает медленно. Я отбросил мысль о том, что это розыгрыш. Стив не сумел бы сыграть так убедительно.
- Вы уже позвонили? - спросил я его.
- Позвонили? - переспросил он озадаченно.
Я вспомнил, где видел телефон. Зашёл в дом, и раздалось гудков десять, не меньше, прежде чем сонная телефонистка ответила, с нотками возмущения в голосе. Я резко проговорил.
- Это звонят из имения Феррис. Уилмы Феррис. Знаете, где это?
- Да.
- Мисс Феррис утонула. Мы ищем её. Свяжитесь с теми, кто может приехать сюда с необходимым оборудованием. Сможете это сделать?
После паузы она ответила голосом, в котором не осталось и следа сонливости или раздражения.
- И с полицейскими, и с шерифом. Сию минуту, сэр.
Я всё ещё был в плавках. Я спустился на причал. Они суетились вокруг, вглядываясь в холодную, неприветливую воду.
- Где её видели последний раз? - спросил я. Они заговорили, споря и перебивая друг друга, и в результате выяснилось, что никто этого не знает. Я посадил Стива и Гилмана Хайеса в моторную лодку и мы отплыли. Рэнди Хесс управлял лодкой. Он захватил с собой большой фонарь из дома. Я оттолкнулся, и лодка отплыла на некоторое расстояние от берега. Мы по очереди ныряли с носа, ориентируясь по направленному вниз лучу фонаря. Там было чертовски глубоко. Я всего один раз смог дотронуться до камня на дне. Хайес утверждал, что ему каждый раз удаётся достать до дна. Возможно, так оно и было, с его-то лёгкими. Я знал - шансы на то, что мы её найдём, ничтожны, но попытка того стоила, даже при астрономически малой вероятности. С каждой отсчитанной минутой уменьшались её шансы выжить, даже если мы её найдём. Тут ещё было и другое. Ради самого себя мне нужно было предпринять всё возможное. Потому что я знал, что не смогу искренне жалеть о её смерти. Стоило мне хоть немного ослабить свои усилия, и я почувствовал бы себя почти соучастником.
Каждый раз, когда я выныривал, жадно хватая ртом воздух, цепляясь за лодку, я слышал нелепые звуки, издаваемые Мэйвис. Что-то ненастоящее было в этих звуках. Слишком уж надрывно. Я испытывал к ней отвращение, которое казалось мне неестественным.
Стив вцепился в лодку рядом со мной и проговорил, стуча зубами:
- Какой в этом смысл, Пол? Чёрт возьми. Это ведь иголка в стоге сена. Озеро-то большущее.
Потом я услышал вдалеке сирены.
- Ещё несколько раз, Стив. Давайте.
- Тогда вы и меня тоже будете искать.
И всё-таки мы продолжили. А потом приплыли обратно к берегу, и я знал - кто бы теперь что ни сделал, уже слишком поздно. Слишком поздно для Уилмы. Срочность уже отпала. Теперь это стало рутинной процедурой поднятия тела. И ничем больше. Я поговорил с полицейским и с человеком по имени Фиш и услышал лодки на дальней стороне озера, направлявшиеся к имению Феррис. Свой халат я бросил на конце причала, с стороны берега. Я надел его, отыскал почти пустую сигаретную пачку в кармане. Махровая ткань халата высушила моё тело, и мне стало теплее. Я хотелось поговорить с кем-нибудь, и уж точно не с Мэйвис. Я поднял взгляд на каменные ступеньки и увидел Джуди Джона, сидевшую там, казавшуюся маленькой, съежившийся, и немножко неприкаянной. Мои щёки обдало жаром, когда я вспомнил, как грузно опирался на неё, расчувствовавшийся с пьяных глаз, глупый. И всё-таки, из всех людей, находившихся там, она казалась единственной, кто, пользуясь старым, избитым выражением, был человеком моего склада. И это, само по себе, как-то не укладывалось в голове. Известная комедийная актриса и деловой человек. И я видел выражение лица Фиша, когда тот обнаружил купальник Уилмы в кармане её халата. Мы с Фишем были в равной степени потрясены. И вот передо мной Джуди Джона, которая несомненно была участницей такого весёлого, такого безумного купания, и возможно, мне лучше было бы попробовать отвести душу с людьми вроде Фиша, которые разделяли мои отжившие викторианские представления.
Я спросил её, не подождёт ли она минутку, пока я схожу за полотенцем и сигаретами. Она согласилась. Я ничего не сумел уловить в её голосе.
Я быстро сходил туда и обратно. Спросил насчёт купания. И выяснил, что она, Рэнди и Уоллас Дорн оставались в одежде. Уж не знаю, почему это имело значение. Но мне стало приятно. А вот до Мэйвис мне не было никакого дела. По мне так пусть хоть в витрине универмага "Мейси" себя выставит. Выходит, Мэйвис, сумела-таки добить то, что давно уже умирало. Добить окончательно.
И нет ничего тоскливее этого. Как это там говорится? Кому-то должно быть до вас дело. Хоть кому-то. Кто-то должен быть по-настоящему неравнодушен к вам. Это своего рода большой детский сад, и вы торопитесь домой с золотой звездочкой, приклеенной на лоб, чтобы вами восхищались. Или идёте домой с синяком, требуя наложить мудрёную повязку. Окружающий мир огромное холодное пространство. Люди умирают в чужих городах. Некрологи помещают на последних страницах. А шарик из грязи всё крутится, и по праздникам устраивают парады. Вам необходимо иметь кого-то. Возможно, по-настоящему всё умирает, когда вы, наконец, осознаете, что ей на вас наплевать, что она всплакнёт по вам, как это заведено, но с тем же оттенком наигранного драматизма в голосе, который я слышал, сидя там с Джуди, на ступеньку ниже неё. Это заставило меня ощутить холод и одиночество.
У меня возникла нелепая мысль, что у Джуди тёплые руки, и что я хочу, чтобы они обвились вокруг меня, и хочу, чтобы она сказала мне, что ей со мной спокойно, что я представляю для неё какую-то важность. Хотя, конечно, мне к ней не подступиться. Нет - пока она оставалась Джуди Джона - потому что она была как жонглёр. Она была занята тем, что удерживала параболу из сверкающих предметов, вращавшихся вокруг неё, и стоит только протянуть к ним руку, и они все попадают и разобьются, и представление будет сорвано. Вот только выглядело как представление, продолжаемое по утратившей смысл привычке.
Она сказала, что замёрзла и хочет одеться. Ветер чуть усилился.
Я вернулся в нашу комнату. Продукция "Феррис" на туалетном столике. Густой запах "Голубого неона" в комнате. Моя кровать, смятая после пьяного сна. Я стоял в комнате и чувствовал, как что-то происходит со мной. Вы движетесь по инерции. Вас поставили на беговую дорожку, и завели ключиком в спине, и вы бежите. С хорошим ключиком и хорошей пружиной, вы бежите всю свою жизнь. Но вот пружина соскакивает, или, возможно, ключ не провернули достаточное число раз. И внезапно вы обнаруживаете, что пробежали и остановились. Это был тот самый случай. Я остановился прямо там. Возможно, это точка для принятия решений. Или для переоценки ценностей. Я не знаю. Но я оставался недвижен на своей беговой дорожке, и ничего не поворачивалось, ничто не подталкивало меня. И случилась чертовски странная вещь. Я почувствовал себя свободным. Господи, я мог завести свою собственную пружину и вращать шестерёнки и найти себе новую дорожку. Я был рад, что всё остановилось. Никакого больше подстёгивания самого себя ради целей и желаний, которые стали бессмысленными. Никакой больше дурацкой беготни. Здоровье, голова на плечах и хорошее пищеварение. Я мог рубить лес, торговать машинами, выращивать кукурузу. Да что угодно. Расшибиться в лепёшку ради тех целей и желаний, какие сам выберу, и я хотел, чтобы это началось с прогулки по просёлочной дороге по местам, в которых я никогда не был.
Я стоял в этой спальне, которую делил с чужим мне человеком, и меня разбирал смех. Я оделся, причесал волосы, вышел на улицу и двинулся, огибая дом, в сторону заднего двора. Мне не хотелось никого видеть. Мне хотелось быть там, где темно, повнимательнее присмотреться к себе и попытаться выяснить, что, всё-таки, со мной произошло. Я какое-то время шёл вокруг дома. Мои ботинки похрустывали гравием. Было холодно, и я сходил обратно, чтобы взять пиджак потеплее. Мэйвис валялась на кровати, ныла и хлюпала носом. С таким же успехом я мог бы находиться за сто миль отсюда.
Я вернулся на улицу, и Джуди заговорила со мной из тени возле дома, до смерти меня напугав. Она сказала что-то непонятное насчёт того, как бегать по воздуху, а потом начала издавать самые невероятные звуки, какие я когда-либо слышал от женщины. Какое-то завывание, сквозь стиснутые зубы, что-то вроде спазмы, от которой её согнуло пополам, и у меня ушло несколько секунд на то, чтобы осознать - она пытается сдержать рыдания. Я подвёл её к нашей машине, усадил внутрь, обхватил руками, прижал её лицо к своей груди и сказал ей - давай.
И она выплеснула. Всю вселенскую скорбь. Плакала как ребёнок. Из-за тысяч вечеринок, на которые её не пригласили. Из-за сотен поломанных кукол. Из-за любви, теряемой десятки раз. Она больше не была Джуди Джона - лицом на голубом экране, в сопровождении духовых и струнных заставлявшей надрывать животы от хохота собравшуюся в студии публику. Плачущая девушка в моих руках. Да, ну и дела. Это то заставило меня задуматься о людях, которые женятся на звёздах большого экрана - этих безвестных докторах, импресарио и сценаристах. Выпадает ли им такое? Отогревать в своих руках беспомощных звёзд? Ореол так ярок, барабаны так грохочут, что вы забываете про то, что они женщины. Женщины в том, что касается слёз. Женщины с хлюпающим носом, с головной болью, лосьонами и страхами. Женщины, которые обжигают пальцы, у которых рвутся бретельки, которые проклинают спустившиеся петли на новых чулках, храпят, когда спят на спине, следят за своим весом, баюкают своих сестричек, потеют в жару, болтают в холод, сморкаются, мечтают о платьях, грустят. А как же иначе. Они - люди и они женщины. И, как людям, им тоже не чуждо это чувство невыносимого одиночества.
