Черепанов - Все эти приговорённые
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ (НОЭЛЬ ХЕСС - ДО ТОГО)
РЭНДИ СТАРАЛСЯ НЕ СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ, когда говорил, что на уик-энд мы поедем в гости к Уилме, на Лейк-Вэйл. Мы теперь не слишком часто смотрели друг на друга.
Однажды мне сделали один подарок. Его принесла женщина, жившая по соседству. Я тогда заболела. Я сидела в своей постели. Там была моя мама. Я сняла бумагу. Под ней оказалась деревянная коробочка. А в ней деревянная коробочка чуть поменьше. А в той ещё одна. И ещё одна. У меня участилось дыхание. В последней коробочке должно было лежать что-то совсем крошечное и изящное. Иначе и быть не могло. Обязательно что-то совсем маленькое, хрупкое, прелестное, драгоценное - достойное всех этих коробочек, вложенных одна в другую. Последняя коробка оказалась пустой. Я долго смотрела в неё, и у меня появилось такое чувство, что кто-то уже залез туда до меня и украл то, что там находилось. Я расплакалась. Моей маме стало стыдно за меня. Женщина улыбалась и говорила, что ничего страшного, но глаза её не улыбались.
Я долго пыталась найти что-нибудь достаточно хорошее, чтобы положить в эту коробочку, в самую маленькую. Ничего достойного не попадалось. Я стащила колечко у девочки из моего класса. С красным камнем. Я вытащила колечко из её парты. Спрятала его в своей туфле. Было больно, но я не хромала. Я унесла его домой и положила в самую маленькую коробочку. Когда оно там оказалось, я как следует его разглядела. Один зубчик сломался. Серебро пожелтело. Оно было недостаточно хорошо. Я украла. И должна была понести наказание. Я подержала проволоку над газовым пламенем и приложила к своей руке. Я не плакала. После того, как сошла короста, остался тонкий белый шрамик. Он оставался не один год. Сейчас я не смогу его отыскать. Я выбросила колечко в высокую траву. Мне уже никогда не нравилась та девочка. Однажды, пожарных учений, я ущипнула её, сильно. Она заплакала и нажаловалась на меня. Меня наказали.
Я - представляю собой множество коробочек. Всё уменьшающихся, уменьшающихся до совсем крохотной. А в ней - ничего. Нечто, настолько сложное устроенное, создаваемое с такими трудностями, склеенное по углам с такой тщательностью, должно содержать внутри себя что-то ценное. Я сложно устроена. Я хорошо выполнена. Для того, чтобы вмещать в себе пустоту. Отсюда ощущение своей невостребованности. И того, что тебя тщательнейшим образом готовили к использованию.
Какой должна быть женщина? Наверное, полная вещей, которые она способна дать. Дающей любовь, работу, верность, живущей чутко и осмысленно, свивающей любовное гнёздышко. Я - такая.
И вот я размышляю над тем, что со мной произошло, и оглядываюсь на свою прошлую жизнь и пытаюсь разобраться, как получилось, что в свои тридцать пять я пуста. Мой отец умер. Моей маме пришлось работать. Я была слишком маленькая. Так что я воспитывалась с двоюродными братьями. Их было пятеро, скачущих, вопящих, громко разговаривающих и дерущихся во время еды и игр. Там я открыла, в чём моя сила. В выжидании, вынашивании планов и в работе. Они все были такими неорганизованными. Мне хотелось упорядоченности. И я создала её для себя. И мне нравилось, когда я это сделала, тщательно нацеливая себя, словно стрелу, на вещи, которых мне хотелось. Хорошие отметки, заученные наизусть стихи, одежду, сшитою мною, аккуратность моей постели. Возможно, я была скромницей и недотрогой. Серьёзным темноволосым ребёнком, вполне самодостаточным. Которому нравятся чистые, ясные вещи. Назначенная ему стипендия, полученная отметка, гарантированная работа в научном учреждении.
И вот я встретила Рэнди, который казался таким же как я. Целеустремлённым, амбициозным, спокойным и тяготеющим к порядку. Чистоплотным и пунктуальным. Я была девственницей. И он тоже. В этом есть своё очарование. Это была духовная любовь. Исполненная возвышенных мыслей. Но что касается физической её стороны, то тут мы различались. Он, казалось, всегда был травмирован самой механикой полового акта, стыдился его недостойности, испытывал робость перед самой моей женской функцией, приходил в ужас от страстности. И я обнаружила, что, в отличие от своего мужа, мне хочется в этом полной отдачи, самозабвенного неистовства, буйства. Однако, чувствуя его желания, я накладывала на себя те ограничения, которых он хотел, так что мы занимались любовью согласно возвышенной формуле, по строгому расписанию, со стерильным достоинством, думая о душе и не обращая внимание на неизбежное тело, превращая это в некий обряд, совершаемый в тишине и при контролируемом дыхании. Но я знала его, и думала, что люблю его, и не так уж редко получала удовлетворение. Возможно, будь у нас дети... Я хотела их. Я ходила к врачам. Он никогда не ходил. И вот, на меня повесили ярлык бесплодной.
В нём было не так много весёлья. И мало спонтанности. Но, по-своему, мы были счастливы. А потом Уилма пришла к нему в качестве клиентки. Перемены наступили не сразу. Это вызывает у меня в памяти один случай из детства. Один мальчик разобрал электрическую пробку. Внутри находился диск, из слюды, так, кажется, это называется. Действуя очень аккуратно, мы могли отслаивать от него тонкие пластинки. Каждая из них была прозрачной. Но цельный диск - почти светонепроницаемым.
То же самое и с Рэнди. Я не заметила первые несколько прозрачных пластинок, которые появились между нами. А к тому времени, когда стала осознавать, что он находится по другую сторону чего-то, что затуманивает его изображение, слишком много этих пластинок стояло на пути. Было слишком поздно для того, чтобы прорываться через них. Я знала, что он теряет других клиентов. Он перестал говорить о своей работе. Перестал интересоваться моим мнением. Однажды он объявил, что он сворачивает свой бизнес, что он будет работать исключительно в качестве её бизнес-менеджера. Назвал сумму жалования. Это была приличная сумма, хотя и не так много, как он зарабатывал прежде. Вскоре после этого он ушёл из офиса. Он работал в её квартире. До меня он больше не дотрагивался. Никогда. А ещё от него исходил её запах. От его одежды, от его волос, от его кожи. Он спал как убитый. Мы зажили с большим размахом. Запускали руку в сбережения. Пока они не иссякли.
Я была глупа. Мне не хватало опыта в такого рода вещах. Он не желал со мной разговаривать. У нас случались неприятные ссоры. Я думала, что он начал принимать наркотики. Или что-нибудь не менее ужасное. Потом, когда я в следующий раз увидела их вместе, я поняла, что между ними происходит. Я пришла к этому не путём логических размышлений. Меня просто осенило, благодаря какой-то изначально присущей интуиции. И это вызывало у меня тошноту. В буквальном смысле, физическую. Не один день меня рвало, когда я представляла их двоих вместе. Со мной она вела себя до противного приторно. У неё нет никаких моральных устоев. У неё нет души. Она - животное. Потом это стало обретать для меня иной смысл. Своим поведением он сообщил мне, что меня ему недостаточно - что мои дары слишком скудны. Я сидела и разглядывала на себя. Разглядывала до тех пор, пока не увидела нелепо длинную верхнюю губу, ужасающее косоглазие, костлявое, истасканное тело. И думала о том, что у него есть полное право ходить на сторону. А потом всё менялось, и меня переполняло возмущение. Он никогда не позволял мне стать тем, чем я могла быть для него. А потом все это уходило, и я жалела его. Из-за того, что он с собой творит, и из-за всех его планов, и всего этого его аскетического достоинства.
А потом не оставалось ничего не другого, кроме как сидеть и наблюдать за ним. В этом есть своя прелесть. Я не могу этого описать. Люди сбегаются на пожар. На кадрах кинохроники запечатлено, как обрушивают большие трубы, и взрывают динамитом скалы. Ты наблюдаете за тем, как что-то ломается. И вы не в силах отвести глаза. Я знала, что он ходит к психоаналитику. Он не желал рассказывать мне об этом. Я наблюдала, как у него появился этот его тусклый взгляд, и эта его новая манера поведения, нервная и виноватая - как у собаки, которая, будучи запертой дома слишком долго, напакостила на ковре, и пытается избежать наказания при помощи лихорадочного заискивания.
Наверное, я могла бы отказаться ехать туда с ним. Но это было частью старой болезни. Наблюдать за распадом. Вглядываться в разложение. Так что я поехала. По дороге туда мы разговаривали, как чужие. Машин, вроде, сегодня не так много. В городе наверняка гораздо жарче. Да, я съем чего-нибудь, когда ты захочешь остановиться.
Сидеть вот так, будучи уносимой на пятьдесят миль за час в машине, которая нам не принадлежала, с ещё не оплаченной одеждой, облегавшую наши нелюбимые тела, которые сгибало и трясло на неровностях дороги, с его рукой на руле, и моей, скромно покоившейся на коленях, двигаясь по нашей особой, персональной пустоши, в никуда.
По мере того, как мы приближались к этому месту, Рэнди становился всё более нервным. Мы припарковались за домом. Рэнди занёс в дом наш багаж. Уилма была на террасе. Гилман Хайес поднимался с причала. Уилма легко вошла в роль, которую она разыгрывает со мной. Любящей старшей сестры. Что-то вроде "между нами девочками". Приветливость с покровительственным оттенком. Я никогда не допускала, чтобы это меня задело. Я никогда не допущу, чтобы меня это задело.
