Розамунд Лаптон - Разгадай мою смерть
За распахнутым окном кабинета идет дождь, весенний дождь. Прежде чем упасть на бетонные тротуары, он впитывает в себя запах травы и деревьев. Я успеваю ощутить этот аромат и дуновение свежести и только потом вижу капли. Мой рассказ о встрече с доктором Николсом почти закончен.
— У меня сложилось впечатление, что он страшно корит себя за допущенный промах.
— Вы просили его дать показания в полиции? — спрашивает мистер Райт.
— Да, но доктор Николс настаивал, что полностью уверен в диагнозе «послеродовой психоз».
— Даже при том, что ошибка могла негативно отразиться на его профессиональной репутации?
— Да. Меня это тоже удивило. Тем не менее для себя я объясняла его поступок неуместной демонстрацией силы духа; согласиться со мной, что Тесс не страдала психозом, а погибла от рук убийцы, было бы с его стороны трусостью. К концу нашего разговора я считала доктора Николса плохим врачом, но честным человеком.
Мы делаем перерыв на ленч. У мистера Райта назначена с кем-то встреча, и я ухожу обедать в одиночестве. На улице все еще идет дождь.
Я так и не ответила на твое электронное письмо, не сказала, зачем ходила к психотерапевту. Да, я все-таки пошла. Это случилось через полтора месяца после нашей с Тоддом помолвки. Я думала, что, выйдя замуж, перестану ощущать собственную уязвимость, но кольцо на пальце не стало для меня новым жизненным якорем. Я была на приеме у доктора Вонг. Очень умная и чуткая, она помогла мне осознать, что мое чувство одиночества и неуверенности объясняется драматичными событиями, произошедшими с промежутком всего в несколько месяцев, — уходом отца и смертью Лео. Ты оказалась права, эти две раны никак не заживали в моей душе. Однако окончательным ударом стало то, что в тот же год мама отправила меня в частную школу.
Благодаря сеансам психотерапии я увидела в действиях мамы не отчуждение, а желание защитить своего ребенка. Ты была намного младше, и она могла оградить тебя от своего горя, но со мной у нее это вряд ли получилось бы. Как ни парадоксально, мама отослала меня в закрытую школу, веря, что там мне будет спокойнее.
С помощью доктора Вонг я стала лучше понимать не только себя, но и маму. Поспешно сформированное чувство вины уступило место пониманию, добытому с большим трудом.
Правда, моя проблема не исчезла, и восстановить нанесенный мне урон я не могла, даже зная первопричины. Что-то внутри меня сломалось, разбилось, пусть не нарочно — так щеткой для обметания пыли можно случайно смахнуть на кафельный пол фарфоровую статуэтку, — но все же разбилось.
Думаю, теперь тебе понятно, почему я не разделяю твоего скептицизма насчет психотерапевтов. Хотя не могу не согласиться, что эти люди непременно должны обладать как творческим восприятием, так и глубокими познаниями (перед тем как прийти в психиатрию, доктор Вонг специализировалась на сравнительном литературоведении) и что хороший психотерапевт в наши дни — это современная версия человека эпохи Возрождения. Пишу тебе эти строчки и размышляю, не повлияла ли моя признательность к доктору Вонг на мнение, составленное о докторе Николсе, не из-за этого ли я уверовала в его безусловную порядочность?
Я возвращаюсь в уголовный суд раньше мистера Райта. Пять минут спустя в кабинет влетает и он, вид у него озабоченный. Может быть, деловое свидание прошло неудачно. Подозреваю, это связано с тобой. Твое дело гремит на весь мир — заголовки в газетах и новостях, требования парламентариев о публичном расследовании. Для мистера Райта это чудовищная нагрузка, однако он не только мастерски скрывает громадное давление, под которым находится, но и, к его чести, старается уберечь от давления меня. Он включает диктофон, и мы продолжаем.
— Как скоро после разговора с доктором Николсом вы нашли картины?
Уточнять, какие именно картины, нет нужды.
— Сразу же. Я отправилась на квартиру Тесс и стала искать в спальне. Она убрала оттуда всю мебель за исключением кровати. Даже платяной шкаф выставила в гостиную, где он смотрелся нелепо.
Не знаю, почему я сказала об этом мистеру Райту. Может, решила, если уж тебе придется быть жертвой, пусть знает, что ты жертва со своими причудами и кое-какие из них отнюдь не вызывали восторга у твоей старшей сестры.
— Вдоль стен были расставлены картины, штук сорок — пятьдесят, — продолжаю я, — в основном написанные маслом, плюс несколько коллажей и работ на картоне. Все крупного размера, не меньше тридцати сантиметров в ширину. Чтобы просмотреть их, мне потребовалось время. Я действовала аккуратно, чтобы ничего не повредить.
Твои картины потрясающе красивы. Я когда-нибудь говорила тебе об этом или боялась, что ты не заработаешь ими на жизнь? Мы с тобой знаем ответ. Да, я страшно переживала, что никто не станет покупать огромные полотна, не подходящие по цветовой гамме к интерьеру. Опасалась, что толстый слой краски отвалится и испачкает чей-нибудь ковер, тогда как следовало бы восхищаться объемным цветом, который ты создала.
— Мне понадобилось около получаса, чтобы отыскать те самые картины.
Мистер Райт не видел твоих полотен, только четыре последние «галлюцинации». А меня, думаю, более всего поразил контраст.
— Все остальные работы Тесс были… — Какого черта я не решаюсь произнести вслух правду? — Позитивными. Радостными. Прекрасными. Взрывы жизни, света и цвета на холсте.
Однако для этих четырех картин ты использовала палитру нигилистов, оттенки с 4625-го по 4715-й, черные и коричневые. Сюжеты, изображенные при помощи этих цветов, заставляют зрителя отшатнуться. Мне ничего не нужно объяснять мистеру Райту, фотографии приложены к делу. Моих сил хватает лишь на то, чтобы мельком взглянуть на них. Уменьшенные и даже перевернутые вверх ногами, они все равно производят гнетущее впечатление, и я поспешно отвожу глаза.
— Картины стояли в самом дальнем углу, краска на передней испачкала задник второй. Видимо, Тесс убрала их так быстро, что они не успели высохнуть.
Ты хотела спрятать лицо той женщины, ее зияющий рот, разверстый в крике? Она не давала тебе спать? А может быть, ты пыталась избавиться от мужчины в маске, зловеще притаившегося в тени и напугавшего тебя так же сильно, как меня?
— Тодд сказал, что это лишние доказательства психоза.
— Тодд?
— Мой жених. Бывший.
Миссис Влюбленная Секретарша приносит мистеру Райту сандвич. Она позаботилась о своем боссе, ведь, разумеется, встреча в обеденный перерыв не предполагала никакой еды. Подавая мне минеральную воду, миссис Влюбленная Секретарша даже не глядит в мою сторону. Мистер Райт улыбается ей своей широкой, обаятельной улыбкой:
— Спасибо, Стефани.
Улыбка почему-то расплывается, перед глазами все меркнет. До меня доносится его встревоженный голос:
— С вами все в порядке?
— Да.
Однако меня окружает тьма. Я слышу, но не вижу. То же самое произошло вчера, за ленчем с мамой, и я подумала, что все дело в вине, но сегодня грешить не на что. Надо сохранять спокойствие, и тогда мгла рассеется. Поэтому я вспоминаю дальше. Твои мрачные полотна вновь выступают передо мной из темноты.
Когда пришел Тодд, я рыдала. Мои слезы капали на картины и превращались в черные и грязно-коричневые кляксы. Тодд обнял меня за плечи.
— Дорогая, это рисовала не Тесс.
На мгновение мной овладела надежда: их поставил сюда кто-то еще, другой человек испытывал весь этот ужас.
— Она была не в себе, — продолжал Тодд. — Это не та сестра, которую ты знала. Ею двигало безумие, отнимающее индивидуальность.
Меня разозлило, что он возомнил себя экспертом по душевным расстройствам, что три-четыре сеанса психотерапии, посещенные в тринадцатилетнем возрасте после развода родителей, якобы сделали из него знатока.
Я снова обратила взгляд на картины. Зачем ты нарисовала их, Тесс? В качестве послания? Тогда почему спрятала? Тодд не догадывался, что мое молчание скрывает под собой горячий внутренний монолог.
— Кто-то должен сказать тебе правду, дорогая.
Тодд внезапно превратился в законченного болвана, как будто в корне ошибаться означало проявлять маскулинность, как будто трагедия твоей смерти могла послужить темой семинара по моделям истинно мужского поведения. На этот раз он уловил мой гнев.
— Прости, наверное, «безумие» — слишком грубое слово.
В тот момент я безмолвно и яростно с ним не согласилась. «Психоз» звучало для меня гораздо хуже, чем «безумие». Нельзя быть «психотичным», как Шляпник или Мартовский заяц. Больных психозом не рисуют в книжках, предназначенных для легкого чтения. Разве король Лир страдал психозом, когда в буйстве бреда открывал суровые истины? Я считала, что безумие — это сильное чувство, близкое к мукам и страданиям, обладающее богатой литературной историей и вызывающее уважение, тогда как психоз — нечто позорное, стыдное и жуткое.
