Джанкарло де Катальдо - Третий выстрел
Сара оживленно беседовала с метрдотелем, предоставив мне заниматься винами. Я выбрал новозеландское белое, хорошее уже потому, что мы его никогда не пили, и удостоился признательной и сочувственной улыбки, которую метрдотели обычно приберегают для знатоков.
Мы ожидали заказа, потягивая вино с легким ароматом цитрусовых, разглядывали людей за столиками, вполголоса делились впечатлениями, громко смеялись, дурачились, и все нам было нипочем.
Моя племянница подняла глаза от бокала и заметила, что я смотрю на нее с особым вниманием.
– Ты чего?
– Ничего, я думал о тебе…
– И что же ты обо мне думал?
– Если я когда-нибудь решу обзавестись дочерью, я буду держать перед глазами твою фотографию, когда буду ее заделывать.
Она чуть покраснела и снова опустила взгляд в бокал с вином. Неловкость момента была шумно прервана двумя официантами, черным и белым, один из которых толкал перед собой тележку с тарелками. Они водрузили перед нами сооружение, покрытое выпуклой крышкой, и, в отличие от шахмат, где первый ход всегда за белыми, с синхронностью, которую грешно было бы не назвать танцем, открыли крышку и предъявили нам содержимое: мастерски приготовленное блюдо из риса и бананов.
Мысленно я поставил семь баллов за церемонию, а когда попробовал кушанье, оценил его гораздо выше.
Наступило молчание проголодавшихся. Старая ищейка с племянницей поглощали блюдо с завидной скоростью, готовясь к следующему этапу церемонии, который предвещал новое появление официантов с тележкой. Я отдал себе отчет в драматичности ситуации, когда понял, что еды, заказанной Сарой, хватило бы, чтобы одолеть голод во всем мире. Я уже начал поглядывать на дверь в кухню, как генерал Кастер[33] поглядывал на холм, из-за которого должны были появиться индейцы.
Под конец я с нескрываемым восхищением наблюдал, как моя племянница разделывается с мороженым, перед которым я вынужден был отступить.
Теперь я уже не был уверен, что хочу такую дочку…
– Поздравляю!
– С чем?
– Если честно, то я предпочел бы скорее оплачивать твою учебу, чем твое питание. Ты сожрала курс обучения в Сорбонне. Теперь понимаю, почему твой отец пашет с утра до ночи…
Сара рассмеялась, что не помешало ей уничтожать мороженое, как личного врага.
– У моего отца есть увлечения подороже, чем моя страсть к еде. Да и у мамы тоже. Тебе никогда не говорили, что дети, выросшие без присмотру и нуждающиеся в ласке…
– Эти истории меня не впечатляют, девочка. У тебя врожденная склонность к обжорству, которой в нашей семье никогда не наблюдалось.
На самом деле такое единение, как у этих троих, составлявших и мою семью тоже, встречалось редко. Именно поэтому я и посещал их дом постоянно и, что там говорить, с завистью, в которой ни за что не сознался бы даже перед лицом инквизиции.
Огромная чашка американского кофе, а потом и сигара, которую мне выбрал и зажег Гангстер, появились как знаки перемирия.
Жизнь, жизнь, жизнь…
Я пустил колечко дыма, и оно застыло в неподвижном воздухе. Это хорошая примета. Прежде чем оно исчезло, я сунул в него палец и загадал желание. Благополучный мужчина, уверенный в собственном будущем, обратился к племяннице:
– Когда ты… ну, словом, когда ты встретила Вальтера Чели, ты его не узнала?
– Ты имеешь в виду, когда я была с ним в постели? Да что с тобой, Риккардо, ты что, стесняешься называть вещи своими именами?
Сара просверлила меня взглядом, и я почувствовал себя идиотом.
– Да нет, мне просто трудно относиться к тебе как к пожирательнице мужчин…
Сара откинулась на спинку стула и обвела глазами зал.
– Никого я не пожирала. Это случай особый, совсем особый… – Она помолчала и снова перевела разговор на суть моего вопроса: – Когда все это произошло, я имею в виду успех Вальтера четыре года назад, мне было всего четырнадцать и я больше интересовалась зарубежными исполнителями…
Да, я прекрасно помнил ее восторги по поводу какой-то американской группы. Она тогда заклеивала стены своей комнаты их афишами и доводила отца и меня до бешенства, требуя достать билет на концерт, когда они приехали в Италию. Потом группа распалась, и Сара плакала навзрыд, а семья вздохнула с облегчением.
Сара взрослела, и казалось, ей самой стали смешны эти детские страсти.
– Меня не особенно интересовало то, что происходило на итальянском телевидении. Признаюсь, я узнала, кто изображен на фотографии, только когда ты мне об этом сказал.
– То есть ты хочешь сказать, что не поняла…
– Именно. Я понятия не имела, кто такой Вальтер Чели, когда… ну, словом, когда познакомилась с ним здесь, в Гвадалупе.
Черт бы побрал меня и мою склонность попадаться на мистификации. Сара на мне заработала даровое путешествие и солидный процент с моего сенсационного материала, а мне досталась роль мокрой курицы. Я ощутил, как кровь прилила к лицу. Теперь мой тон переменился, и она это почувствовала.
– О'кей, где он?
– Кто?
Я ошибался или невинность вмиг исчезла из двух кусочков голубого неба, светившихся в ее глазах?
– Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю. Где он?
Молчание длилось целый век. Сара опустила глаза, и небо почернело.
– Не знаю.
Я спокойно откинулся на спинку стула.
– Слушай, еда, вино и дорога, должно быть, сыграли со мной плохую шутку. Мне показалось, что я услышал слова не знаю.
Если верно, что лучший способ защиты – это нападение, то Сара выбрала наиболее прибыльный из видов этой стратегии. Она подняла на меня глаза, и в них снова засветилось небо, но небо было грозовым.
– Ты понял правильно. Я не знаю, где находится Вальтер Чели, будь он проклят.
Грозовое небо неожиданно разразилось дождем, и Сара разревелась. Она упала лицом на сложенные на столе руки и затряслась от рыданий. Немногие клиенты, находившиеся в зале, не сводили с нас глаз.
Я растянул губы в улыбку, которая вполне могла бы заставить застучать счетчик Гейгера. Положив ей руку на плечо, я нагнулся к ней:
– Эй, девушка, если ты решила продолжать в том же духе, лучше тебе уединиться, пока нами не занялась полиция.
Сара снова предоставила мне возможность любоваться ее лицом. Она вытерла ненакрашенные глаза столовой салфеткой. Слезы, смех и бананы. И объяснения. Не существовало такой тактики, пусть хоть ревет, хоть хохочет, которая позволила бы моей племяннице уйти от ответственности за вранье.
Бог простит, но не я. Так мне казалось.
– Можем мы хоть минуту поговорить серьезно, сообразно драматическому моменту? Кроме твоих рыданий, которые я нахожу безошибочными с точки зрения тактики, есть еще проблема: я чувствую, что меня надули.
Она шмыгнула носом, и тут, как по волшебству, появился бумажный носовой платочек. Женщины – непостижимые существа. У них всегда найдется бумажный носовой платок, даже если они абсолютно голые. Может, на то эволюция и создала пупок, чтобы дать им возможность хранить там платочки?
Сара прервала мои размышления:
– Я вовсе не собиралась тебя надуть…
Она выдержала эффектную паузу, которая разбилась о стенку закипавшего во мне гнева. Сара это поняла и ударилась в патетику:
– Представь себе, вопреки всему, что ты обо мне думаешь, Вальтер Чели был моим первым мужчиной. Я решила, что уж если на это идти, так со сто́ящим человеком, а он был сто́ящим.
– И что?..
– А то, что я влюбилась сразу, как только его увидела…
Помню, у меня был чуб, как у Элвиса Пресли, но мне не приходило в голову запеть рок в разгар сеанса «Унесенных ветром».
– Послушай, девочка…
Она взглянула на меня, видимо отдавая себе отчет, что если я называю ее девочкой после того, как назвал Сарой, то дело дрянь.
– Хочешь сказать, что заставила меня проделать восемь тысяч километров в этом распроклятом самолете, чтобы подсунуть историю в стиле с-той-минуты-как-я-его-увидела? Тебе не кажется, что с этого момента действия, будь оно трагедией или фарсом, я имею право знать более важные детали? А ты мне вкручиваешь, что он прискакал на белом коне, сорвал цветок твоей невинности и опять исчез неведомо куда! И за все время, которое он провел с тобой, он ни разу не сказал тебе, как его зовут, где он живет и что собирается делать?
Голос мой, помимо воли, обрел лишние децибелы. Гангстер и еще несколько официантов с любопытством обернулись в нашу сторону. Остальные посетители оживились. Сара снова шмыгнула носом, и снова появился бумажный платочек.
– Мы познакомились на рынке, через десять минут после того, как была сделана фотография. Послушай, я не какая-нибудь придурочная девчонка…
– Нет, – перебил ее я, – ты просто девчонка. Придурок я!
Голос Сары был таким жалостным, что в сравнении с ним голос девочки со спичками[34] показался бы наглым и вызывающим.
