Джанкарло де Катальдо - Третий выстрел
– Ты очень симпатичный, даже красивый. По меньшей мере две из моих подруг пошли бы на все, только бы оказаться на моем месте, но их мамаши гарантируют, что ты один из самых мерзких сукиных сынов, появившихся на свет в нашем городе при попустительстве бабушки.
– Сара, я поражен лексиконом, который такая юная девушка, как ты…
– Эта юная девушка уже три года как пользуется противозачаточными пилюлями и не имеет ни малейшего желания давать себя облапошивать всяким умникам вроде тебя, пусть ты и мой дядя. Что дальше?
Я вздохнул, словно вострубил, обрушив стены Иерихона, и рассказал ей все. Рассказывая, я отправился на кухню к холодильнику налить нам холодной кока-колы.
Пока я наполнял бокалы, до меня из другой комнаты донесся ее голос:
– Сколько они тебе дают за услугу?
– Тридцать тысяч.
– Здесь в контракте сказано сто.
Черт! Сара была не племянницей Улисса, она была Улиссом собственной персоной. А я был последний остолоп. Я оставил листки контракта на столе, как раз перед шерлок-холмсовским взглядом моей племянницы.
Сара появилась в дверях маленькой кухни:
– Как ты думаешь его разыскать? Это фото ничего не значит. Он мог оказаться там проездом.
Я пожал плечами и протянул ей бокал кока-колы.
– В любом случае это отправная точка. Я решу на месте. Покажу его фото. Наверняка найдется кто-нибудь, кто его видел, говорил с ним…
Я отпил глоток.
– Если тебе интересно, я знаю, где он.
Я поперхнулся кока-колой, и белый кухонный столик принял леопардовый окрас.
– Ты что, знаешь, где он?
– Конечно.
– Где?
– Сколько?
– Что «сколько»?
– Сколько ты мне дашь?
– Ты хочешь сказать, что за информацию я должен тебе заплатить?
– Эта информация принесет тебе сотню тысяч, милый Риккардо.
Если она снова начала называть меня Риккардо после того, как назвала дядя, то дело совсем хана, кто бы я ни был, дядя или Риккардо.
– Сколько ты хочешь, змея?
– Было бы справедливо, скажем, тридцать процентов.
– Ты сошла с ума! Пять.
– Двадцать пять.
– Ты забываешь одну вещь. Я ведь могу найти его и один.
– Ты никогда его не найдешь, можешь поверить мне на слово.
Не знаю почему, но я ей поверил.
– Ладно, десять процентов.
Она расхохоталась, запрокинув голову. Эта паршивка была восхитительна. Я не знал, обнять ее или выдрать. Но в ее глазах светилась искорка, та самая, что присуща только человеку и отличает его от животного. Была, была искорка.
– Пятнадцать, и кончим этот разговор.
– Идет. Так где он?
Она снова засмеялась. На этот раз мне захотелось ее только выдрать.
– Нет нужды тебе говорить, тем более что я тоже еду.
– Ну уж нет!
– Ну уж да! Conditio sine qua non:[30] либо е́ду, либо ничего не скажу.
Манни, Манни, если бы ты был рядом, как бы ты торжествовал! Кто ранит шпагой…
– Дай мне знать, когда едем.
Она взяла брошенный на кресло рюкзачок, закинула его на плечо и открыла дверь.
– Разумеется, дорожные расходы твои.
Она уже собиралась уйти, но я преградил ей дорогу:
– Сара, меня мучит один вопрос…
– Ну?..
Я задал этот вопрос, а в ушах у меня раздавался голос Манни.
– Как тебя угораздило обнаружить, где Вальтер Чели?
Она посмотрела на меня с довольным видом:
– Очень просто. Я с ним трахалась.
И она удалилась, оставив меня в одиночестве.
Слава богу, что она мне только племянница, а не дочь.
Закрыв душ, я на миг остался понежиться и вкусить блаженство последних капель.
Я вообще-то слегка побаиваюсь самолетов. Так, ничего серьезного, просто мне всякий раз делается не по себе, когда я вижу даже нарисованный самолет. Пока я восемь часов как на иголках сидел в самолетном кресле, вслушиваясь в каждое изменение шума двигателей, у меня из-под мышек струились горные ручьи. А когда мы наконец сели в Гвадалупе, я был мокрый как мышь.
Завернувшись после душа в халат, я вышел на балкон любоваться карибским вечером. Меня сразу же целлофаном обволокла сырость, а в ушах заревел оглушительный лягушачий хор. Я заказал две комнаты в отеле «Меридиан» и теперь убедился, что лягушачий концерт стоил мне столько же, сколько концерт знаменитой группы «Cream», с той только разницей, что там я мог беспрепятственно встать и выйти из зала.
Если не принимать в расчет звуковое сопровождение, панорама открывалась очень даже недурная. Передо мной развернулась живая открытка: пальмы, буйная растительность, влажное, чувственное дыхание жары, белый песчаный пляж и в глубине – небо и море, оспаривающие друг у друга линию горизонта.
Хотя я и дипломированный стервятник, мне не удается отделаться от ощущения, что в некоторых местах чувствуешь себя так, словно висишь в комнате вместе с табличкой «Прошу не беспокоить».[31] Может, с такой философией и легко наворачивать жареные каштаны, но стоит ли рваться изо всех сил на две недели в отпуск, если там всегда найдется тот, кто будет смотреть на тебя сверху вниз только потому, что ты нездешний?
Сара прервала мои мысли, войдя без стука в дверь, которая соединяла наши смежные комнаты:
– Ты готов?
Я вернулся в комнату. Увидев, что я еще в халате, она на меня набросилась:
– Ты еще в таком виде? Я умираю с голоду!
Я удивленно на нее взглянул:
– Баронесса, вы тоже здесь? Никак не мог себе представить, что вы покинули родимый Оксфорд в разгар сезона поло…
Племянница покосилась на меня, и высокомерная гранд-дама на время уступила в ней место прилежной отличнице.
– Хорошо, как только высокоученый, изысканный синьор соизволит привести себя в порядок, думаю, не будет излишней дерзостью с моей стороны попросить его сопровождать баронессу to насытить herself произведениями местной кухни?
Крыть было нечем. Моя племянница обладала первоклассным умом да к тому же была красива. Она станет неотразимой женщиной, если только кто-нибудь, например собственный дядя, не убьет ее раньше.
Я продолжал в том же духе:
– А не будет ли дерзостью с моей стороны, если я попрошу у леди Привереди оставить меня на минутку, чтобы я мог одеться?
Сара фыркнула так, что люстра закачалась, и удалилась в свою комнату, сухо хлопнув дверью. Оставшись один, я скинул халат и, все еще улыбаясь, попрыскал на себя немного дезодорантом и духами.
Открыв чемодан, я надел белую футболку и синие хлопчатые брюки. На ноги – пару лихих мокасин, тоже когда-то белых, которые через четверть часа ходьбы превратились в нечто совершенно непотребное.
Я погляделся в зеркало. Ладно, сойдет.
То же выражение появилось и на лице Сары, когда она меня увидела. Она присвистнула, сложив губы трубочкой:
– Риккардо, я ведь тебе уже говорила, что куча моих подруг…
– Ну да, я только и слышу что об этих подругах.
– Ты старый свин.
Я взял ее за плечи и притянул к себе, как старого друга:
– Сказать по правде, я себя вовсе не чувствую старым.
Мы хохотали, подкалывали друг друга и ужасно друг другу нравились, потому что и впрямь в каком-то смысле разница в возрасте сравнялась. В коридоре нам встретилась женщина лет тридцати, загорелая и привлекательная, одетая явно по-американски. По ее взгляду и выражению лица я понял, что она «засекла» шикарного мужчину тридцати восьми лет на отдыхе с юной «племянницей». При первом же случае объясню ей, что племянница у меня без кавычек, а сам я хоть и не сатир, но всегда готов в такового превратиться. С ней, например, застигнув ее в номере. К несчастью, мысли мои пока были заняты другим.
Ad major a, Rosalynd.[32]
Мы невредимыми вынырнули из безмолвия, которое неизбежно таит в себе каждый лифт, высадились в холле гостиницы и проследовали в направлении, которое указывала стрелка с надписью «Ресторан». О чудо организованных путешествий! Мы действительно оказались в ресторане.
Интерьер оформлял, видимо, тот же архитектор, которому в начале времен поручили проект земного рая, потому что создан он был исключительно из растений. Надо было помнить о том, чтобы, не дай бог, не заказать яблоки.
Несколько официантов, белых, черных и всевозможных промежуточных оттенков, с озабоченным видом сновали между столиками.
Метрдотель с тонкими усиками, похожий на гангстера, усадил нас за столик. Делая заказ, я обнаружил, что по-французски Сара говорит лучше меня, и подло взвалил на нее сражение с меню.
– Кухня местная?
– Исключительно.
По уважительному взгляду, брошенному на меня, я понял, что с помощью Сары продвинулся вперед на несколько пунктов. Оба мы не принадлежали к той категории итальянцев, которые, куда бы ни заехали, требуют в ресторанах только спагетти, а на остальное смотрят с отвращением.
