Татьяна Воронцова - Время черной звезды
– Но научу тебя связывать руки правильно. Смотри. – Он высвободил сначала правую руку, потом левую, сел на кровати, поджав под себя ноги, и погладил пальцами кожаную змею. – Если хочешь связать брючным ремнем, складываешь ремень вдвое, при этом шероховатые поверхности должны соприкасаться. Вдеваешь в отверстие пряжки сверху. Расширяешь петлю… Протяни руки! Не бойся. – Ника протянула вперед обе руки со сжатыми инстинктивно кулаками. – Накидываешь петлю и затягиваешь, вращая конец ремня так, чтобы он не перекрывал отверстие пряжки. Все понятно?
– Да.
Деметриос ослабил и распустил петлю. Передал ремень Нике.
– Выполняй.
– Бывший офицер, да? Я угадала? – Сложив ремень, как он только что показал, Ника накинула петлю на подставленные, сложенные вместе кисти его рук и затянула. – Привык отдавать приказы. – Затянула сильнее. – Терпеть не могу альфа-самцов.
– Да неужели?
Минуту длился поединок взглядов. За это время Ника с удивлением и облегчением обнаружила, что больше не боится показаться глупой или смешной. Все началось как банальное «девочка заказывает, мальчик исполняет», но по ходу дела Деметриос перехватил инициативу, в результате чего игра сделалась интригующей и азартной – ровно в той степени, чтобы происходящее и воспринималось участниками именно как игра, а не как пошлая интимная сцена.
– Руки за спиной ремнем связываешь точно так же. Двойной нерастягивающейся петлей. Кисти рук партнера или противника при этом могут быть либо скрещены, либо расположены одна над другой, либо прижаты одна к другой тыльными сторонами. – Он продемонстрировал все положения поочередно после того, как Ника сняла ременную петлю. – Ты нашла веревку?
– Я нашла кое-что получше.
Перед ним на одеяло шлепнулся смотанный в кольцо кусок гибкого электрического провода.
– Неплохо! Что дальше?
– Дальше, – заговорила Ника, глядя ему прямо в глаза, – ты отдашь свое тело в чужие руки, в мои руки. Я буду делать все, что мне заблагорассудится, и ты не сможешь остановить меня, даже если захочешь. А потом… потом мы с тобой поменяемся ролями.
– Годится.
И следующие полчаса или, может, час смуглое тело воина-жреца принадлежало ей безраздельно. Она убедилась, что в ее власти заставить это тело корчиться, извиваться, выгибаться… стонать от боли и от удовольствия… каменеть от напряжения и расслабляться до состояния водоросли. Несколько раз ее охватывало ощущение невозможности, нереальности мира, в котором они оказались – «не может быть», «все это не по правде», «разбудите меня, я сплю», – но взгляд цеплялся за простой предмет вроде золотого колечка в мочке левого уха простертого на кровати мужчины, и абсурд становился переносимым, его удавалось, пусть не в полной мере, но принять.
Прошло довольно много времени, прежде чем воин, или жрец, или хозяин авторемонтной мастерской, совмещенной с прокатом, вернулся из путешествия по внутреннему космосу. Усталый и задумчивый, сейчас он выглядел особенно сексуальным. Брови и ресницы повлажнели от выступившего пота, стали еще более темными и блестящими. Черты лица заострились. Он лежал на спине, чуть запрокинув голову, и молча смотрел в пространство перед собой.
– Получилось? – спросила шепотом Ника, осторожно поглаживая его согнутым указательным пальцем по щеке.
– Да, – также шепотом отозвался Деметриос. – Кажется, впервые.
Они переглянулись, как заговорщики.
– И о чем же ты думаешь сейчас?
– Пытаюсь утрясти все это в голове.
– Включи звук, пожалуйста. Мы партнеры или нет?
– О’кей, партнер, включаю. Так вот. – Он набрал в грудь побольше воздуха и покосился на Нику, точно проверяя, внимательно ли она слушает. – Современный человек, такой как ты и я, настолько захвачен, порабощен «культурой», что уже не обладает телом как таковым. «Культура» словно бы создает вокруг него оболочку, функционирующую в соответствии с внедренными в мозг программами. Оболочка эта ежедневно подает сигналы удовольствия-неудовольствия, комфорта-дискомфорта, означающие, что тело в порядке либо не в порядке, и если «да», человек живет своей обычной жизнью, а если «нет», обращается к врачам, «специалистам по ремонту и наладке оборудования». Непосредственный контакт с телом утрачен или нарушен. Все, что имеет так называемый цивилизованный человек, это знание о собственном теле как объекте, представляющем его перед другими людьми.
Его слова мало-помалу погружали ее в транс. Она уже догадывалась, каким будет продолжение.
– И вот однажды он решает взломать эту оболочку, прорваться к собственному телу, ощутить себя как полноценное живое существо. Одна из возможностей совершить такой прорыв – отдать себя в чужие руки. Не только умереть для того, чтобы воскреснуть, тем самым утвердив победу над смертью, но и принять безоговорочно любое проявление воли Другого. Именно это, если вдуматься, делают все страдающие, умирающие и воскресающие боги: Осирис, Таммуз, Дионис, Христос. Это не готовность подчиниться власть имеющему, господину, уклониться от принятия решения, переложить ответственность. Напротив, это предельная степень риска, сознательная передача контроля над собственным телом другому человеку с тем, чтобы он взял на себя выполнение всех культурных функций, освободив от них экспериментатора. Представь: тебе больше не нужно контролировать свое тело (или то, что ты привыкла называть телом), расшифровывать подаваемые им сигналы, принимать неотложные меры для изменения его состояния. Ты можешь целиком отдаться чисто физическим ощущениям, стать плотью и кровью, в которых пульсирует жизнь.
Медленно Деметриос повернулся на бок, придвинулся к Нике, положил тяжелую худощавую руку на ее бедро. Она застыла в тревожном ожидании. Эксцентричный полукровка рядом – впервые она видела его таким. С него слетели все маски. Открытый, уязвимый, спокойный. О чем он думает? Чего он хочет? В голове закружились вихрем сладостные и вызывающие великое смущение фантазии. Причем ей отнюдь не хотелось, чтобы он эти фантазии взял да и воплотил, такое обращение с фантазиями она посчитала бы святотатством. Но он мог сделать что-то неожиданное, что-то волнующее, отчего ее фантазии обрели бы новые грани… «Фантазия создает наше желание, – сказал он однажды, – в буквальном смысле учит как желать». Тогда Ника не очень поняла, о чем речь, но происходящее здесь и сейчас стало иллюстрацией к его словам.
Чего он хочет?
Вот где вся соль, вся суть. В ее фантазиях Деметриос видел в ней нечто необъяснимое, неформулируемое, что влекло, завораживало, очаровывало его, и свое реальное поведение она выстраивала таким образом, чтобы оно доставляло ему удовольствие и утверждало ее в качестве объекта его желания.
Крепко прижимая к кровати ее руки, раскинутые в стороны, он склонился над ней так низко, что прядь его темных волос упала ей на лоб. Запястья окольцевала боль. Надо же так схватить! Она не собиралась оказывать сопротивление, но мысль о том, что ее попытки ни к чему бы и не привели, оказалась неожиданно захватывающей. Было ли приятно сознавать свою неспособность вырваться и убежать? Нет, нет… не то. Приятность или неприятность не имели никакого отношения к тому, что чувствовала Ника.
С трудом она разобрала его тихое бормотание:
– Смешаются и кровь, и огонь, и пыль…
– Что?
– Кровь и огонь, – хрипло повторил Деметриос. – Помнишь сбор винограда в Аттике?
– Да, помню. Мы ездили… ты возил меня…
– Помнишь песни сборщиков?
– Да, да…
Они бродили тогда, взявшись за руки, между лоз, а молодые сборщики урожая, не прерывая пения, склоняли головы в знак уважения и одаривали их теплыми улыбками. Смуглые обнаженные руки, перепачканные виноградным соком, ловко снимали одну спелую гроздь за другой и укладывали в корзинки. Мужские и женские голоса сливались в единый жалобный хор, легкая отрешенность на лицах придавала всему происходящему характер церемонии, участники которой были мертвецки пьяны, причем это состояние расценивалось как необходимое и желательное.
Некоторые мужчины, кивая Деметриосу, восклицали: «Эвой!» Он отвечал на приветствия и вел Нику дальше, от молодых лоз к старым, время от времени протягивая руку, снимая с грозди налитую сладким соком виноградину и вкладывая ей прямо в рот. «Как тебе этот вкус? А этот? Чувствуешь разницу?» Казалось, ему известна история жизни каждой лозы.
В отдельные минуты песнь звучала, как плачь, и Ника спросила, о чем поют сборщики. Негромким, хрипловатым голосом, какой появлялся у него на фоне глубоких переживаний, он зачитал наизусть несколько текстов. Песни сборщиков и песни давильщиков – все они были об одном. Ей следовало догадаться…
«В дионисийской процессии Птолемея Филадельфа, – говорил Деметриос, – на большой колеснице возили ленос – чан, в котором шестьдесят сатиров под присмотром силена давили виноград. Сок стекал прямо в дорожную пыль, а сатиры в песнях оплакивали растерзанного бога, ибо он воплощался в лозе не в меньшей степени, чем в жертвенном животном».
