Сергей Устинов - Все кошки смертны, или Неодолимое желание
― Не припомню, когда это мы перешли на «ты», — пробормотал я. ― А вообще-то начинайте привыкать: в камере, да и на зоне все тыкают, особенно конвой. ― И глядя, как у поджарого отваливается челюсть, сообщил уже без намека на иронию: ― Вчера во дворе был найден труп Нинель. Ее выкинули с балкона. Или заставили прыгнуть, что, по сути, одно и то же. А если учесть, что накануне вы оба в присутствии так примерно полутораста свидетелей пытались с применением грубой физической силы ее умыкнуть… В общем, я полагаю, в нашей районной уголовке такому подарку должны обрадоваться: у них пока нет никакой версии, и уж за вас-то они возьмутся. По полной программе. Кстати, у вас есть алиби на вчерашнее утро, так часов от одиннадцати до двенадцати?
― Я в это время еще спал, ― растерянно просипел толстяк. И я понял: один уже сломался.
― А у вас самого алиби есть? ― нервно тявкнул поджарый гончак. ― Ведь увезли-то ее вы!
― Вынужден огорчить, дружок: у меня как раз есть! Я-то, в отличие от вас, хлебнул уже радости общения с нашей ментовкой. И как видите ― на свободе. А вот вам еще предстоит за нее побороться…
― Постойте, постойте, ― просяще вытянул вперед пухлую руку присмиревший динозавр. ― У вас тут нестыковочка: если у полиции нет пока ни одной версии, значит, там еще не знают про нашу… мн-э… стычку в этом… мн-э… увеселительном заведении?
― Отличный вопрос! ― заметил я поощрительно. ― Самый на текущий момент существенный. Нет, в полиции пока нет этой информации. Но скоро поступит.
― Откуда это?
― Как «откуда»? ― поразился я. И продолжал уже напористо, с искусно дозированными грозовыми нотками в голосе: ― Вы что, шутки сюда пришли шутить? Сами сказали: пошли в полицию! Пошли так пошли, все там расскажем, а власть ― на то и власть, разберутся как-нибудь по справедливости, кто прав, кто виноват! Компетентные все ж-таки органы.
Парочка визитеров быстро переглянулась. Но по их глазам не было заметно, что они в полной мере разделяют мой оптимизм. Ни в отношении справедливости власти, ни насчет компетентности органов.
― Я тут подумал… ― пробурчал, сдуваясь на глазах, толстяк. ― Незачем так торопиться… Ну, мы погорячились, вы погорячились ― чего не бывает! Давайте сядем, обсудим, что к чему…
Динозавр поджал хвост.
Но и я не был расположен слишком далеко заводить этот спектакль. Первый тайм, то бишь первый акт, остался за мной, а мысль играть второй под режиссурой Харина с Мнишиным меня самого не больно вдохновляла.
― Садитесь, господа, ― просто сказал я, сам опускаясь в кресло. ― И может, мы наконец познакомимся?
Господа оказались заезжие. Негоциант из Пензы Петр Борисович Панич, олигарх местного масштаба, и его…
Тут они неизвестно зачем предприняли вялую попытку заморочить мне голову баснями то ли о близком друге, то ли о дальнем родственнике, но сегодня явно был не их день. В конце концов пришлось им сознаться, что внешность поджарого гончака отвечает также и его сущности. Он мой коллега, нанятый Паничем частный детектив приволжского розлива по фамилии Малай, которого работодатель в разговоре почему-то снисходительно именовал «Малой» — с ударением на последнем слоге. Тот откликался.
― И что вам нужно было от Нинель? ― поинтересовался я.
― От нее лично ― ничего, ― гневно затряс брылями Панич. ― Она сама волнует меня как… как вчерашнее дерьмо в гальюне!
Он замолчал, и я тоже ― впечатленный этим натуралистическим образом.
― У Петра Борисыча дочка пропала, Марта, ― серьезным голосом сообщил Малой-Малай. ― Ее ищем.
― Что значит пропала? Сбежала с заезжим цирком? ― хмыкнув спросил я. Но тут же по лицам гостей понял, что для них это отнюдь не повод для зубоскальства, и тоже перешел на деловой тон: ― Ушла из дома, похитили?
― В Москву уехала, вместе с подружкой, Светкой Михеевой, ― с тяжким вздохом понурился соломенный папаша.
― Теперь это называется пропала? ― удивился я. Подумал и уточнил: ― Или «пропала» ― в смысле стала «совсем пропащая»?
― Во всех смыслах, ― отрубил Петр Борисович. — Сначала вбила себе в свою баранью башку, что будет, видите ли, топ-моделью! Топ! Понимаете? Топ! ― повторил он, сжав изо всех сил зубы, словно ногой по полу топнул. ― Сперва-то ничего: мечтала актрисой стать, все по театрам ходила, ни одной премьеры в городе не пропускала. В школьных спектаклях первые роли играла. Мы с матерью нарадоваться не могли — чем бы дитя ни тешилось, лишь бы по улицам не шастало. Думали ― какая там актриса, перебесится, а потом пойдет на экономический, отучится, возьму к себе на фирму…
На глазах у Панича выступили крупные слезы. Слова он выплевывал, явственно борясь с комком в горле.
― А потом началось: стала бегать, понимаешь, дура вместе с этой своей кривоногой Светкой в секцию при бывшем Доме пионеров: там какие-то шарлатаны заманивали разных идиоток вроде как учить походке на подиуме и прочим пакостям… А результат один: вся комната в журналах с полуголыми девками! Ну, я бы ей дал походку, да целыми днями делами занят, а мать… покойная… больно мягка была.
То ли показалось, то ли голос Петра Борисовича и впрямь при воспоминании о супруге дрогнул, дал короткую жалостливую слабину ― как половицей скрипнул. Но Панич уже снова взял себя в руки и продолжил:
― А не стало жены ― ровно через месяц просыпаюсь: записочка. «Дорогой папа, не волнуйся, я уезжаю в Москву…» и все такое прочее. Светка тоже родителям отписала, чтоб не волновались, и обе сгинули. Только как это «не волнуйся», если она тут же пишет, что едет в какую-то специальную школу моделей?! А в ее комнате, куда ни глянь, журналы эти голыми задницами наружу!
― И что, больше никаких сведений от нее не поступало? — сочувствственно поинтересовался я.
― Да нет, сперва звонила… Тараторила что-то насчет этой школы: живем, дескать, в лесу, на свежем воздухе, режим у нас, зарядка, гимнастика, эстетику с психологией преподают, а пить-курить нельзя, и даже романы с мальчиками воспрещаются… Но все разговоры как-то на скорую руку, вроде впопыхах… Я ей: Марта, да что ты все о школе, расскажи хоть о себе толком! А в ответ одно: «Ой-ой, папочка, у меня уже карточка кончается!» ― Он попытался изобразить свое чадо, но вышло неважно: вместо заявленной девической скороговорки рычание оскорбленного отцовского самолюбия.
― Сперва звонила! ― поставил я ногу на первую твердую кочку посреди общей зыбкости и невнятности. ― А потом?
Лицо моего посетителя посерело и словно подернулось глубокими трещинами, как старый асфальт, а его кустистые брови двинулись вниз, к переносице, угрожая оползнем, за которым мог последовать настоящий обвал. Но природную катастрофу в последний момент успел предотвратить детектив Малой-Малай.
― Не звонит, ― сообщил он официальным голосом. ― Уже больше двух недель.
Наступило молчание, которое для моих визитеров имело, по-видимому, некий зловещий смысл. За недостатком трагических подробностей я поддерживал паузу исключительно из вежливости, но недолго. Покашляв для порядка в кулак, поинтересовался о своем:
― Ну а при чем здесь Нинель?
― При том! ― вспомнив, что он немножко динозавр, рявкнул Панич. Но его снова мягко обошел на вираже постепенно набирающий обороты в беседе Малой-Малай.
― Нинель при том, что дней десять назад в Пензу заявилась эта самая Светка ― ну, подружка, с которой Марта укатила. Петр Борисыч как узнал, так сразу поехал к ней домой, расспрашивать. А она в дурке.
― То есть? ― не сразу понял я.
― В дурилке, в психушке, — пояснил детектив. — В психиатрической лечебнице. Да еще в строгом отделении. Как родители на следующий день после приезда ее из петли в сортире вынули, так сразу туда и отправили.
Снова наступило молчание. Во время которого я задумался о том, что дело и впрямь может оказаться серьезным.
Малой-Малай деликатно кашлянул и продолжил своим протокольным голосом:
― Но еще до того Михеева матери рассказала: никакой школы моделей, да еще в лесу, в помине не было. Приехали они по объявлению в какую-то фирму на конкурсный отбор, встречала их эта самая Нинель и потом ее папаша. Чего-то там наговорили девчонкам, наобещали с три короба, сказали, на модель сперва нужно пробоваться, те сняли квартиру на двоих где-то у Сокола…
― Пробоваться… ― с ненавистью процедил Панич. ― Господи, могу себе представить!..
― В общем, ― заключил Малой-Малай, ― одна в сумасшедшем доме, другая неизвестно где.
― А что-нибудь еще эта Михеева успела рассказать? ― Я сам не сразу заметил, что уже включился и жадно требую подробностей.
Малой-Малай открыл было рот, но был прерван властным мановением руки хозяина.
― Стоп! ― объявил решительно Панич, и его густые медвежьи брови опять сгрудились на краю, а глаза двустволкой уперлись мне в лоб. ― Что это мы все рассказываем да рассказываем, а вы помалкиваете? Вам-то эта Нинель на кой была нужна?
