Татьяна Устинова - Жизнь, по слухам, одна!
– Я не понял, Александр Петрович, – осторожно сказал Глеб. – У меня какие-то проблемы?
– У тебя?! Нет у тебя никаких проблем, кроме одной – твое начальство неожиданно прилетает. Конец твоей казацкой вольнице! Выгоняй из номера всех голых девах, начинай работать.
– А начальство мое зачем прилетает?
В трубке захрюкало, послышалась какая-то возня, писк неожиданно отдалился и затих, и Ястребов сказал весело:
– До чего ты нервный стал, Глеб Петрович! Впрочем, оно понятно, ты на вредной работе.
– Глебушка, не слушай его! – В трубке внезапно возникла Инна Васильевна, ястребовская жена. – Ничего не случилось. В крае тишь, гладь и божья благодать. Здесь, в Москве, тоже все хорошо! Мы дела поделали, ну и решили на два дня в Питер слетать! Просто так, поболтаться!.. Мы без предупреждения хотели, но Ястребов заладил: надо позвонить, надо позвонить, а то врасплох его застанем!..
– Да какой у меня расплох, Инна Васильевна!
– Ну, мало ли какой! – Где-то позади Инны протянул Ястребов. – Ты у нас человек холостой и свободный, не то что я, женатый и угнетенный!..
– Вот видишь, – сказала Инна, – Ястребов, к примеру, угнетенный!..
– Вас встретить, Инна Васильна?
Но тут в трубке опять все поменялось, Ястребов вернулся и от Глебовых услуг решительно отказался.
– Мы потихоньку, без официоза. Я даже Гале звонить не стал. Так что не надо никаких встреч и проводов!
Галей звали Санкт-Петербургского губернатора. Или правильно говорить «губернаторшу», раз уж губернатор – Галя?
– А гостиница, Александр Петрович?
– Все заказано, Глеб. Маленький тоже с нами.
У Ястребова было два сына – «большой» и «маленький».
«Большой», сын от первой жены, был на самом деле большим, восемнадцатилетним, высоченным плечистым красавцем, по которому сохли по очереди то белоярские, то московские светские барышни, в зависимости от того, где он в данный момент находился, в Белоярске или в Москве.
«Маленькому» недавно стукнуло три, и он был копия Инны – белые волосы, голубые глазищи, вид ангельский, характер железный. По нему тоже сохли барышни в детском саду, папаша-губернатор, обзаведшийся младенцем на пятом десятке, не чаял в нем души, нянчил, тетешкал и таскал с собой во все командировки, где «предусматривалась семья». В случае, когда семья не предусматривалась, Ястребов все равно таскал, только неофициально, за свой счет, и как-то так получалось, что Инна всегда рядом и всегда в курсе всех дел, и служба протокола так или иначе подгоняла мероприятия таким образом, чтобы губернатор мог появиться «с супругой».
Многие в крае – да и в Москве – такую активность губернаторской супруги считали излишней и неуместной, а саму супругу хищной карьерной стервой.
Глеб за эту активность Инну Васильевну глубоко уважал и считал, что Ястребову с женой повезло.
Всю жизнь Глеб был человеком структуры, точно знающим, что такое хорошо и что такое плохо, и приходившим в полное замешательство, если на поверку «плохое» оказывалось, к примеру, «хорошим».
– Глебушка, – говорила ему Инна. – Ты линеен, как кедровая половая доска!..
Почему-то именно кедровые доски представлялись ей самыми «линейными»!..
Глеб не знал хорошенько, линеен он или нет, но «правильность» или «неправильность» окружающего мира чувствовал очень остро, даже не умом, а скорее позвоночником, нервами. В том, что Инна всегда рядом с мужем, да еще «маленький» у них, и вечно они его с собой таскают, и когда заказывается гостиница, помощник долго и нудно выясняет, какова в губернаторском номере кровать, двуспальная или же состоящая из двух сдвинутых односпальных – сдвинутые односпальные не годились, – во всем этом совершенно точно была «правильность».
Только так и правильно.
А иначе – зачем?..
Зачем все это – страсти, страдания, браки, разводы, маета, когда непонятно, куда себя деть, проклятый телефон, который не звонит или звонит, но, как назло, все не теми, изо всех сил ожидаемыми, звонками!.. Зачем бессонница, странные сны, дурацкие мысли, что все уже позади и впереди ничего не будет, сигарета на кухне в три часа ночи – зачем?! И объяснить невозможно, и спросить не с кого, только с себя, а с себя спрашивать – страшновато.
Вот он, Глеб Звоницкий, фээсбэшный майор, начальник службы безопасности большого человека, бывший муж, плохой отец, так и не знал хорошенько ответа на этот самый простенький вопрос – зачем?! Зачем пришел сюда, в этот мир, где дождь заливает самолетный иллюминатор, где налетевший северо-западный ветер гонит облака прямо на сияющий мрачным золотом купол Исаакия? Зачем он не уберег любовь – ведь была у него любовь когда-то, точно была, он отлично это помнит!.. Зачем он работает день и ночь, не только же за деньги, в самом-то деле!.. Если бы он зарабатывал в три раза меньше, ему все равно бы хватало, а на замок в Шотландии и на «Роллс-Ройс Фантом» ему никогда не хватит, даже если он станет зарабатывать в три раза больше!
Глеб часто так думал и никогда не додумывал до конца, ну не получалось у него! Зато когда он смотрел на Инну с Ястребовым, все получалось! Ему казалось, что они-то точно знают – зачем. Ему казалось, что они старше, умнее, опытнее и поэтому умеют видеть друг в друге самое главное и ценить это главное, а что это такое – главное, – Глеб так и не понимал хорошенько.
– Глебушка, ты там загрустил? – спросила Инна в трубке очень громко, и он как будто очнулся. – Мы тебя напугали, что ли?! Да ты не переживай, мы на самом деле просто так летим, погулять, а вовсе не тебя контролировать!
Глеб засмеялся.
– Знаете, кого я в гостинице встретил, Инна Васильевна? Катю Мухину, Анатолия Васильевича покойного дочку.
– Да ты что?!
– Она какая-то… странная стала. Ну, совсем странная!
Инна помолчала немного. Звоницкому показалось, что она вдруг ушла куда-то с телефоном, потому что в трубке стало тихо-тихо.
– Да ничего она не странная, Глеб, – задумчиво сказала Инна. – Она несчастная очень. Мать, отец, брат и все… бросили. Матери и отца на свете нет, и брата бы лучше тоже не было. Муж, помнишь, все на другой жениться порывался!.. Тут, знаешь, не то что странной станешь, тут и с ума в одночасье сойдешь!.. У тебя есть ее телефон? Я бы ей позвонила, может, повидались бы!
– Найду, Инна Васильевна.
И они попрощались.
Стоя у окна, Глеб еще некоторое время раздумывал, правда ли Ястребов летит отдохнуть и «поболтаться», как выразилась Инна, или все-таки с некоей проверкой его, Глебовой, деятельности, но так ничего толком и не придумал.
Послезавтра все станет понятно. Хорошо бы, конечно, таможенника прямо сегодня дожать и преподнести начальству «дожатого» на блюдечке с голубой каемочкой!.. Так сказать, продемонстрировать выучку и приобретенные навыки в условиях, приближенных к боевым.
Глеб разложил на широченной кровати бумаги и еще раз внимательно все просмотрел. Закрыв глаза, как студент перед экзаменом, повторил наизусть все даты и сроки, а заодно и номера телефонов. Вроде все запомнилось правильно, и подсмотреть пришлось только один раз.
Водителя Сашку он отпустил и в ресторан пришел пешком, хотя было неблизко.
Неблизко, вечерело, ветер дул – должно быть, тот самый, северо-западный! – вздувал шарф, пробирался под пальто. Почему-то именно в Питере никогда нельзя понять, что именно у ветра на уме, что он задумал – заморозить или, наоборот, раззадорить.
В Питере и еще, пожалуй, в Амстердаме.
По Невскому Глеб дошел до Конюшенной улицы, и сразу с набережной канала открылись затейливые лубочные, в васнецовском духе, купола Спаса на Крови. Глеб не слишком любил это место, оно казалось ему совсем не «питерским», лишенным особого смысла, а он, как все приезжие, очень ревностно различал «питерское» и «не питерское», соответствующее и не соответствующее!.. Поэтому к Спасу он не пошел, а мимо костела Святой Катерины вышел на Итальянскую улицу и к Михайловскому манежу, откуда до церкви Симеона и Анны было рукой подать.
Инженерный замок был неподалеку, и Глебу хотелось на него взглянуть. Опаздывать нельзя – зря он, что ли, с утра таможенному дурашке лекцию читал о том, что нужно быть вежливым мальчиком и приходить на встречи вовремя!..
Тем не менее Глеб подумал-подумал и свернул к замку – в конце концов, пять минут дела не решают!..
Анатолий Васильевич Мухин, покойный белоярский губернатор, не был тонкой натурой, и воспитанием детей занималась в основном Любовь Ивановна. Мухину, по правде говоря, интереснее всего были вечерняя зорька на озере, костерок, ушица, ну, банька, может быть, да подавальщицу Милу за мягкое место ущипнуть – и только.
Любовь Ивановна считала, что детей нужно «образовывать», и Мухин покорялся.
В Москве носились не только в «Детский мир», но и на Волхонку, и в Третьяковскую галерею, и даже в Музей искусства народов Востока – уж что там привлекало Любовь Ивановну, неизвестно, ибо была она простой русской женщиной и из восточных редкостей понимала только индийские медные вазы и платьишки из «марлевки».
