Леонид Словин - Время дождей
Откровенно похрапывал за сатиновыми шторками служащий архива, мокли за окном крыши городка, который Гонта видел только из машины да из этого окна.
Сомнений быть не могло: имя и судьба интернированного Федора Джуги совпадали с тем, что рассказал Юрий Русин Молнару и Ненюкову. Именно Джуге передал Русин в теплушке свое обручальное кольцо с гравировкой «Олена anno 1944», которое теперь было изъято в Москве у напарника Сенникова, знакомого с парикмахером-закарпатцем.
«Круг замкнулся!… — подумал Гонта. — Надо срочно звонить Ненюкову… Борбыль Федор Джуга из Текехазы и есть Спрут!»
Словно что-то почувствовав, работник архива зевнул. Гонта быстро дочитал заметку.
«…Теперь авантюрист по справедливости занял кресло, которое предназначалось его клиенткам, и будет эвакуирован с другими внутренними врагами. Пожалуйте бриться, Джуга!»
К ночи гроза переместилась в Клайчево, гром ударил совсем близко. В разрывах молний глухая стена напротив окна Кремера казалась ближе, узловатые растения раскачивались, взбираясь на крышу, и никак не могли взобраться.
Кремер переставил футляр машинки к дверям — в случае опасности икону следовало тотчас вынести из номера, кресло он подтащил к окну, устроился удобнее.
Подушки, казалось, еще хранили умеренное тепло, оставленное старичком механицистом.
«Забытое со студенческой скамьи слово!…
Механицисты рассматривали движение как цепь бесчисленных фаз покоя, дробили события на бесконечно малые. Обычные явления при таком подходе становились неузнаваемыми: Ахиллес не мог догнать черепаху, стрела никогда не долетала до цели…
Дождь лил не переставая. В темноте был виден унылый строй балконов, заканчивавшийся выходом на полуротонду, тройной ряд трубок ограждения.
Уже в половине десятого в гостинице стало тихо: отдыхающие покинули холл, из-за помех телевизор пришлось выключить. Кремер вел себя как человек, изрядно хвативший «Плиски»: на ужин не пошел, не появился у телевизора.
После двадцати трех гостиница замерла окончательно. Мягкие паласы делали шорохи едва различимыми. Ни один звук не переносился из номера в номер.
Кремер старался не думать о том, что ему предстоит. Он думал о другом. Чем меньше дней оставалось до традиционного сбора филологов, тем чаще вспоминался ему старый декан, непременные ленчи со студентами, «подававшими надежды», термос с кофе и строчки поэтов, писавших в жанре цы в десятом-одиннадцатом веках: Оуяна Сю, Лю Яна, Су Ши, но чаще Ван Вэя — «Остановлены лошади в ряд…»
…Он увидел, как человек, поднявшись на полуротонду, перешагнул невысокое ограждение и, словно вдоль палубы, напрямик двинулся к его балкону. Вовсю хлестал дождь. Человек с секунду задержался у окна, но, ничего не разобрав в темноте, надавил на дверь.
Злополучная бутылка из-под «Плиски» покатилась по комнате, Кремер вскочил:
— Что вам надо? Кто вы?
— Сам знаешь! — послышался ответ.
Кремер отошел к двери. В кармане он сжимал бесполезный в данной ситуации жилетно-карманный браунинг.
— Икону! — приказал гость.
Видимо, он читал или слышал, как должно себя вести, когда попадаешь ночью к «прилипале» — мелкому хищнику, долго шедшему по пятам своих более крупных собратьев, чтобы урвать кусок с их стола.
— Живей.
Отобрать икону казалось ему делом легким, как удалить кирпичи в наскоро заложенном потолочном перекрытии. Кремер не сомневался: именно этот человек проник в выставочный зал замка, в то время как его напарник запер снаружи дверь. Он похитил «Оплакивание», «Поругание Христа», «Суд Пилата», в которых ничего ровным счетом не смыслил, а теперь решил еще добыть «Апостола Петра», чтобы сосредоточить всего Тордоксу в руках того, кто стоял за ним.
— Сначала о возмещении, — сказал Кремер. — Вас послали договориться, а не грабить.
— Жить надоело?
— Не валяйте дурака!
Кремер отступил к двери. Больше всего боялся он зацепиться за что-нибудь, свалить тумбочку, стул. Отступая, Кремер вытянул руку по направлению к двери, второй — подхватил футляр.
Гость двинулся за ним.
— Разбудите гостиницу! — предупредил Кремер.
— Давай икону.
Выхода не было. Кремер нажал ручку двери — вместо бесшумного поворота петель послышался тихий царапающий звук. Кремер тотчас потянул ее на себя: снаружи дверь подпирало что-то грозившее в любую секунду упасть. На раздумья оставались секунды.
— Стой! Ваша взяла! — сказал он. — Правая тумба стола. Только тихо! Икона там…
— Давно бы так, — гость вернулся к столу.
— В каком ящике?
— В среднем.
Послышался стук.
— Здесь нет…
Кремер зашел сзади, сжал браунинг. Гость снова нагнулся, Кремер сделал выпад — рукоятка пистолета пришлась поперек шейных мускулов. Тот свалился, прижимая колени к подбородку, руками он держался за шею. На полу, у стола, было светлее — сюда падали отблески света фонарей, но Кремер все равно ничего не мог рассмотреть.
— Вот кресло! — Кремер помог ему подняться. — Вас послали устроить скандал? Откуда вы меня знаете?
Гость сел, каждое движение причиняло ему страдания.
— Мы видели друг друга в Москве, на Ярославском вокзале.
— Там бывает много людей, — сказал Кремер.
— Вы схватили икону…
— Но почему вы решили, что она со мной?
— Почему? — Боль понемногу отпускала его, он снова взял прежний тон… — Ты вез ее в Мукачево Терновскому. По дороге узнал про кражу из замка. Поворачивать было рискованно…
— Я мог передать икону в Москве.
— Не мог. Терновского не было. Он уехал перед тем, как все случилось в Залесске.
Все еще сжимая шею, ночной гость сказал:
— «Апостол» тебе не нужен.
— Вот это деловой разговор! — Кремер взял стул. — Я мечтал договориться.
— Что хочешь за него?
— Много не надо. Я возьму «Оплакивание» и маленькую икону из Твери, которую вы взяли у онколога. Разницу заплатите… — Он торговался как «прилипала».
— Кто здесь сказал про онколога?!
— Дураку ясно! Вы же подбирали Тордоксу!
— Икона здесь, в номере?
— Здесь. Как вы узнали про меня и Терновского? — спросил Кремер.
— Каталог международной выставки с его автографом!… Понятно? Ничего не оставляй под матрасом.
Кремер кивнул:
— Значит, вы навестили меня, пока я ездил в Карпаты?
— Пока ты прятался от экскурсионного фотографа… Между прочим, тебя не разыскивают?
— Не разыскивают, — Кремеру стало смешно. — Что это вы так неприветливы? Все-таки имеете дело с искусством… Вы не из шпаны?
Из кресла донесся звук — полусмех, полустон. Ночной гость, забыв про боль, радовался собственной находке:
— Литератор я…
— Ладно, — сказал Кремер. — Договорились?
— Пока нет. Где держал ее?
— В камере хранения.
— Я знал, что ты принесешь икону перед самым отъездом… — Гость что-то достал из кармана, по-видимому блокнот с описанием иконы.
«Экспертиза» заранее продумана», — понял Кремер.
В ту же минуту в коридоре раздались шаги. Скрипнул плохо закрепленный плинтус, легкое сотрясение послышалось рядом с холлом. Скрываемые паласом шаги приближались к двери.
— Больно? Массируйте шею, — Кремер не особенно осторожно тряхнул ночного гостя.
— Какой массаж? — Он ничего не слышал. — Шея не гнется!
— Отвлекайтесь, массируйте. Стихи любите? — Не дождавшись ответа, Кремер забормотал первое пришедшее на память: — «Остановлены лошади в ряд, мы готовы разлучить рукава и полы. Над каналом большим императорским снова начинается чистый холод…»[3].
Человек в коридоре с секунду постоял под дверьми, потом шаги стали удаляться.
— Где икона? — спросил гость.
— Сейчас.
«Апостол» был тщательно упакован. В темноте Кремер убрал первый предохранительный слой, потом второй. Наконец поставил икону на стол, включил лампу.
Лицо «Апостола» было просто и величаво. На этот раз оно говорило о порывистости и простодушии. Сквозь оградительное стекло хорошо просматривался древний потрескавшийся левкас.
— Переверни!
Кремер повернул икону. По дереву рассыпались крошечные завитки старославянских литер: «В лето 6922 а писана бысть икона си рукою раба божия Антипа Тордоксы».
Когда гость ушел, Кремер тихо вернулся в прихожую, осторожно нажал на ручку — дверь в коридор беззвучно открылась.
Больше Гонта не нашел в газетах ничего, что относилось бы к парикмахеру Федору Джуге — «торговцу людьми», наживавшемуся на человеческом горе. Приближался последний штурм, сообщения с фронтов исчезли, зато резко возросло количество материалов под рубриками «Разное» и «Спортивные сообщения».
«Денатурированный спирт убил шестьдесят семь людей!»
«Пянство — найбольший ворог народного господарства!»
