Инна Булгакова - Сердце статуи
Я подошел к окну, отодвинул занавеску. Брат с сестрой, оба в белом, красивые и загорелые, играют в теннис. Значит, ничего страшного не случилось. А вообще, любопытное совпадение, что братец явился именно вчера. И почему, собственно, он не на службе?.. Вот сейчас мячик залетит в дупло векового дуба, а там уже ничего криминального нету!
Пролетела птица, я проследил за ней взглядом, и вдруг заметил на улице Федора Платоновича. И вновь, как в первую нашу встречу, пронзило меня странное ощущение… как будто земля из-под ног уходит. Он стоял на противоположной стороне (высокий, лысый, в темно-сером костюме и, в цвет, галстуке, с портфелем в руках) и наблюдал. За мной?.. Нет, за дачей Голицыных.
Нет, недаром она сказала: «опасный человек». Пересек мостовую и взялся за щеколду калитки. Я поспешил вниз.
Мы сели за столик под розовым светильником. Котов достал из кармана пиджака фотографию трех товарищей, положил на столешницу.
— Фирмачи твердо опознали вас, — объявил и закурил.
— Как выяснилось, Федор Платонович, именно я приобрел гроб для жены Колпакова Нели.
— Я так и понял. Что же касается второго приобретения, то оно совершилось 5 августа, за неделю до вашего побега из больницы, сразу же как вы очнулись. Заказ сделан по телефону.
— А оплата?
— 4-го некий мужчина позвонил продавцу (ну, молодой, прыщавый, помните?). Сказал, что гроб нужен срочно по такому-то адресу, и что в «Скорбный путь» будет выслан телеграфный перевод за гроб и перевозку. Перевод пришел на другой день, и рабочий фирмы (я с ним побеседовал) сразу же на грузовике доставил товар Любезнову Максиму Николаевичу.
— Да как же в Змеевке не видели?
— Гроб привезли уже в сумерках в сильный ливень. И. как и было договорено по телефону, поставили в сарай.
— Извещение о получении денег сохранилось?
— Движение денег я проследил: они были посланы с главного телеграфа.
— Так надо сверить почерк на заполненном бланке…
— Сверил. С почерками Колпакова, Золотцева и Голицыных. Никто из них бланк не заполнял. По моим наблюдениям, писала пожилая женщина. Ну, обычный прием — кого-то попросил: рука, мол, отсохла, будьте любезны… Словом, этот «Скорбный путь» ничего не дал. С большой долей вероятности могу сказать: дорогой подарочек преподнесен либо доктором, либо ювелиром. Вы до 12 августа из больницы не отлучались; Голицыны, как я понимаю, в похоронах Ангелины Колпаковой не участвовали.
— Нет, конечно.
— Теоретически они могут знать о фирме «Скорбный путь», но… маловероятное совпадение.
Тут я предъявил ему узелок (в который раз отметив вкус покойницы к блестящему, холодному, серебристому, «лунному»… «ведьмочка» — оценил ювелир) и рассказал кое-что. Федор Платонович рассмотрел каждую вещицу и сложил в портфель: на экспертизу.
— Да ведь очевидно — крови нет.
— Может быть, тщательно замыта.
— Так ведь времени не было.
— Мы не знаем, когда этот узелок положили в дупло.
— Но такой напрасный риск…
— Почему напрасный? Не думаю. Вещи спрятаны в необычное место — значит, преступник оказался в обстоятельствах экстраординарных.
— Например?
— Вдруг подъехали наши сотрудники… или я, скажем, подошел.
— Стало быть, он прятался на соседнем участке, когда вы делали обыск?
— Возможно. Собаку-то я только на третий день раздобыл. Кто мог знать про дупло?
— С земли оно не видно — только из моей мастерской или с мансарды соседской дачи. Брат с сестрой знают, конечно, играли в детстве. Ну, а мои друзья…
— Могли увидеть из окна, понятно. Но вот это действительно риск — спрятать вещи убитой почти у вас на глазах.
— В глубине дупла, никто не обнаружил бы, кабы не птицы. Они растрепали узелок.
— Если на вещах замытая кровь, — заявил Федор Платонович решительно, — это, наверняка, дело рук кого-то из Голицыных. Человек невездесущ… совершенно нереально за полчаса расправиться с вами, с женщиной, ее раздеть, одежду постирать, спрятать, скульптуры уничтожить, труп схоронить и исчезнуть бесследно!
— Может, не бесследно, — тут я предъявил ему посмертную маску и еще кое-что рассказал.
— Вчера вечером после столь необычной находки я позвонил своим так называемым друзьям — никого не застал.
Больше всего Федора Платоновича поразило, что за мной кто-то следит.
— Непонятно, чего ради… Чем дальше углубляешься в эту историю, тем непонятнее. Вы еще на кладбище заметили?
— Кажется, еще в Москве… «заметил» — не то слово.
— Но какие признаки?
— Тревога, жуткое ощущение опасности… вдруг охватывает время от времени.
— Вы мне раньше не говорили.
— Я считал это следствием травмы, болезни. Казалось, ужас приближается, когда я вот-вот что-то вспомню. Но вчера… нет, еще раньше, мы с Семеном в Темь шли — проявился некто в кроссовках. А уж этой ночью! Ручаюсь: кто-то убежал от меня в лес.
— И вы дали понять своим друзьям, что начинаете вспоминать происшедшее?
— Я, действительно, вспомнил стук! Или… кто-то вправду стучался?
— Это крайне опасно, Максим Николаевич. Я попросил бы вас свои действия со мной согласовывать.
— Господи, да у преступника было сколько угодно возможностей меня добить!
— Не так-то просто с вами справиться в прямой стычке. А оружия у него, судя по всему, нет; не к тем кругам принадлежит, не к уголовным. Из вашего окружения, интеллигентского, так сказать. Голицына опознала маску?
— Вроде бы да.
— Все указывает на Колпакова. — Федор Платонович подумал. — Невысок, белые волосы, белая одежда. Мотив налицо. Но как уж все назойливо выпирает.
— Да. Убийца уничтожил бы улику.
— И не привез бы тогда маску с собой, чтоб лицо прикрыть… Вон, даже резинки или тесемок нет, не наденешь. Думаю, 10 июня маска уже была в вашей мастерской.
— Может, Семен хотел, чтоб я сделал с нее копию. Может, еще днем привез, когда надгробье забирал.
— И Колпаков ни разу не упомянул о таком важном моменте?
— Ни разу.
— Максим Николаевич, преступник все разбил, кроме этой штучки!
— И Сема мне ее подбросил?
— Здесь какая-то изощренная игра, но пока я не вижу смысла. Если Золотцев покрывает друга…
— И его же разоблачает, подбрасывая улику?
Федор Платонович заворочался в кресле, как медведь, и закурил свою «приму».
— Муторное дело. Но захватывает.
— Вы азартный человек, Федор Платонович?
— Есть грех. И ведь я почти свидетель, эпизод случился почти в моем присутствии — и тишина… Ну что, устроить вашим друзьям очную ставку?
— Выкрутятся. У них взаимное алиби, а Надя не сможет никого по-настоящему опознать, ведь она, в сущности, видела только маску.
— Все равно, Максим Николаевич, надо действовать, опередить убийцу. Ну, хоть поглядим, в каком направлении врать станут… прорвется ли ненависть, прямо скажу, исключительная. Тем более, заметьте, сговор (ежели он имел место) уже дал трещину, — Федор Платонович взял в руки маску, отливающую розоватым лоском под светильником, и припрятал в тот же потрепанный портфельчик с «лунной» одеждой. — Если удастся — на завтра вызову.
— Сюда, Федор Платонович! Ведь расследование неофициальное. И Голицыны, чуть что, рядом.
— Да, я обратил внимание, когда к вам шел. Почему брат не на работе?
— Понятия не имею. Там вроде строго… Вчера вечером приехал.
— До вашей находки?
— Свет на веранде зажегся позже. А так… кто его знает.
— Так узнайте. И вот еще: адрес работы.
— Будет исполнено.
24
Я проводил следователя, на крыльце задержался: под дубом напротив «девы с юношей» стоял Андрей. Ко мне спиной, белая майка, белые шорты. Если бы он прикрыл лицо маской… да ну, он высокий, как и сестра; оба в генерала, должно быть.
Он, наверное, почувствовал мой взгляд, резко обернулся, мы уставились друг на друга. Красивый парень и, судя по всему, одинок. Странно. Господи, да что в этой действительности, в больном этом мире не странно!
Я рукой махнул, он двинулся к изгороди, легко перепрыгнул — путь проторен — подошел.
— Добрый день. А Надя где?
— В магазин ушла.
(В этом плане у меня пока что забот нет — стратегические запасы консервов… да и аппетита нету).
— Пойдемте ко мне? Поговорить надо.
Он пожал плечами и последовал за мной в дом.
— Коньяку не хотите?
— Нет.
— Андрей, а почему вы, извините за любопытство, не на службе?
— С сегодняшнего дня в отпуске.
Ага, отпуск взял, чтоб сестру от меня охранять.
— А что у вас Котов делал?
— Убийцу ищет.
Андрей быстро, будто украдкой, взглянул на фотографию трех товарищей, так и лежащую на столике под лампой. Встряхнул головой, откидывая назад волосы — внезапная нервная дрожь. И я вдруг бессознательно задал вопрос, который давно должен был задать «товарищам»:
