Инна Булгакова - Сердце статуи
— С сегодняшнего дня в отпуске.
Ага, отпуск взял, чтоб сестру от меня охранять.
— А что у вас Котов делал?
— Убийцу ищет.
Андрей быстро, будто украдкой, взглянул на фотографию трех товарищей, так и лежащую на столике под лампой. Встряхнул головой, откидывая назад волосы — внезапная нервная дрожь. И я вдруг бессознательно задал вопрос, который давно должен был задать «товарищам»:
— Кто же нас сфотографировал?
Он ответил кратко:
— Я.
— Вы? Вы были в нашей компании?
— Бог миловал.
— Да что такое? У нас тут оргии устраивались? Жертвоприношения совершались?
Андрей усмехнулся и промолчал.
— Ладно, мы не властны в своих симпатиях и антипатиях. Но помочь мне — в ваших интересах.
— Это почему?
— Потому, что ваша сестра невольно оказалась связанной со мною.
— Невольно? — повторил он с гневом.
— Да, я неправильно выразился: она сделала выбор по своей воле. Наверное, я полюбил ее, но — поймите! — ведь не принуждал!
— Да вы не знаете, что такое любовь.
— Не знаю, потому что не помню. Но такую девушку — просто так, от нечего делать — я б обманывать не стал, уверен.
— А я не уверен.
— Да зачем, Господи?..
— Хотел бы я это выяснить.
Странная пауза повисла меж нами, я схватился за фотографию.
— Пожалуйста, расскажите, как это произошло?
— 1 мая я приехал копать огород. Один. Работал в саду. Вы позвали из окна мастерской: щелкни, мол.
— Мы были на «ты»?
Он кивнул.
— Ну, поднялся и сфотографировал.
— Как я понимаю, мы были без женщин?
Он опять кивнул.
— И что делали?
— Этот маленький, — Андрей кивнул на фотокарточку, — кричал, что желает запечатлеться с нетленными творениями.
— Очень даже тленными. Взгляните внимательно, Андрей, вон приоткрыта дверца в кладовку. Там статуя, видите краешек, гипсовую руку? Что это было, знаете?
— Не обратил внимания. А в чем дело?
— Почему-то она мне кажется знакомой, как будто я ее помню.
— Памятник вождю, с колыбели помним.
— Обнаженная женская рука, видны только локоть и кисть.
— Девушка с веслом, у нас такая в скверике возле станции стоит.
Я подумал, вспоминая.
— Да нет, другая рука, более тонкая и в другом положении, приглядитесь.
— Ну и что?
— Меня это мучает, все гляжу… Эта дверца… словно приоткрыта в тайну, словно там кто-то прячется.
Андрей вздрогнул и откинул волосы назад. Я спросил еле слышно:
— Может, Вертоградская прячется?
— Она позже приехала! — вдруг выпалил он. — Черт, вы меня совсем загипнотизировали.
— Позже? Значит, вы ее видели?
— Вечером. Ваши приятели уже отчалили.
— Вы разговаривали с ней?.. Андрей, прошу вас! У меня жизнь от всего этого зависит.
Он заговорил попросту, прямодушно (так показалось мне), без вымученной враждебности:
— Вряд ли это можно назвать разговором. Я прореживал малину у штакетника. Послышались шаги, такое быстрое цоканье.
— Босоножки на каблучках?
Он взглянул на меня мельком и отвел взгляд.
— Кажется… Мне запомнился серебристый плащ, как рыбья чешуя. Девочка поднялась к вам на крыльцо, помахала мне рукой и сказала: «С праздничком!»
— А вы?
— Ну, я соответственно: «И вас тоже!»
— И все?
— В общем все.
— А в частности?
— Не было никаких частностей.
— И все-таки?
— Я подумал, помню, что она слишком молода для вас.
— А для вас?
— Максим Николаевич, ваша любовница убита, а не моя.
— Она произвела на вас сильное впечатление.
— С чего вы взяли?
— У вас даже взгляд смягчился, голос: «Девочка поднялась…» И вы скрыли в прошлый раз, сказали: «С любовницами вашими не знакомился».
— Я и не знакомился.
— Но встречу эту скрыли. Почему?
— Если вам так угодно трактовать мое поведение… — Андрей утомленно пожал плечами, полузакрыл глаза. — Пожалуй, в ней было нечто завораживающее. Точнее — порочное. Тихий такой, дразнящий смех, глаза огромные, немигающие, как у змейки.
— Один человек назвал ее ведьмочкой.
— Подходит. Это ведь из Гоголя, кажется?
— Да, панночка. В гробу летала, напугала Хому Брута до смерти.
— Меня не напугала, но я ее запомнил.
— А дальше?
— Она позвонила в дверь, вы открыли.
— Позвонила? Значит, у нее не было ключа.
— А что, это так важно?
— Не знаю… Вы ее видели в четверть одиннадцатого…
— Да ну. Часу в восьмом.
— Нет, я имею в виду 10 июня.
— Послушайте, она действительно убита?
— Я нашел ее вещи — одежду, обувь, сумочку.
— Где?
— Мы в детстве говорили: у тебя на бороде.
— Не понял.
— Извините, шуточка. Пока не скажу.
Он что-то усиленно соображал, лицо потемнело. Всю ночь буду следить за дворянским дубом, и если он полезет в дупло… тут-то его и застукаю.
— Ну, я ей открыл дверь.
— Вы же, говорят, были без сознания.
— 1 мая.
— Она сказала: «Не ожидал? А я назло приехала!» Вы засмеялись и впустили ее в дом. Все.
— Господи, до чего ж все нелепо и абсурдно!
— Вот уж да! Буквально через месяц вам понадобилась моя сестра.
Определенно, он какой-то фанатик. В его любви и преданности есть нечто исступленное.
— Андрей, вы ведь до преступления не знали о нашей сваязи?
— Меня не было в Змеевке почти две недели.
— И про Вертоградскую Наде не говорили?.. Ответьте, или я у нее спрошу.
— А почему я должен был скрывать ваши похождения? — огрызнулся он, как мальчишка.
— Вы так интересовались жизнью соседа, что даже сестру проинформировали?
— Просто упомянул.
— Понятно.
— Что вам понятно?
— Что к 10 июня атмосфера была накалена. И кто же ей открыл дверь?
— Какое это имеет значение?
— Может, никакого. Но я не чувствую сцены убийства, не могу ее вообразить. Если он открыл, то почему не ударил сразу?
— Но не с кувалдой же он вышел открывать.
— Да, кровь была только в мастерской.
— Кровь ее группы? — уточнил Андрей как-то напряженно.
— Ее, четвертая.
— Вот фантастика!
— Поскольку, кроме вас, Вертоградскую 10-го никто не видел…
— Какого числа она послала вам письмо?
— Написано 7-го, послано 8-го.
— И принес же ее дьявол в самое пекло! Нет чтоб позвонить…
— Возможно, она звонила, и наш разговор слышала Надя.
— Когда?
— 10-го вечером.
— О чем шел разговор?
Тяжко мне было отвечать — да еще ему!
— «Я не изменял», — повторил я дважды. «Приезжай, поговорим», «Статуя торжествует!»
— И это вы сказали при Наде? То есть, в сущности, отказались от нее?
— Ладно, я подонок, согласен.
— Уверен, что вы сами раскалили атмосферу и спровоцировали убийство.
— Согласен.
— И после этого собираетесь уничтожить убийцу? Считаете это справедливым?
— Да что ж вы все от меня скрываете, врете, следите…
— Я?
— Вы все!
— На вашем месте, — сказал Андрей раздельно, — я бы радовался, что остался жив.
— Какая тут к черту радость, если на мне была ее кровь! Может, я от этого память потерял.
— Вещи в крови?
— Ни пятнышка.
— Немыслимая история, — прошептал Андрей. — Открыл дверь, заманил, раздел, осатанел…
— Однако сообразил прикрыть лицо маской, когда столкнулся с Надей.
— Прикрыть чем?
— Посмертной маской. Я ее сделал для ювелира, — я ткнул пальцем в фотографию. — С его покойной жены.
Андрей мотнул головой.
— И ваш друг тут был?
— У меня такое ощущение, что все тут были. И при всех мертвая исчезла бесследно. Бесследно, вы представляете? — я почти кричал; схватил фотографию, вдруг захотелось разорвать в клочья — еле сдержался. — Извините, Андрей, нервы никуда. Что я хотел? Да, где ваша контора находится?
— На улице Сергия Радонежского.
— Надо же! Это какое метро?
— «Площадь Ильича».
Вот и пойми этот мир без меня! Пусть и останется «без меня», я не смогу совместить Святого Сергия, пролетарского вождя и «Скорбный путь»! однако они совместились.
— Вы знаете там на площади похоронную фирму?
— Есть такая.
Андрей ушел. Я всю ночь проторчал на кухне у окна, не дождался. Может, кто и лазил: в предрассветной полудреме мне вдруг нечто мерещилось в ветвях и будто гроб летал… Я выбегал, подбегал к изгороди -0 никого, лишь дева с юношей светятся. И от чистой их, печальной наготы мне совсем невмоготу становилось. Так жутко, что хоть волком вой…
25
Назавтра в среду состоялась очная ставка — в семь вечера, в нерабочее время. А в полдень мне почтальонша «Христианский вестник» принесла: как договаривались, мол. И пока я рассчитывался, она вдруг говорит с таинственной такой улыбочкой:
