Светлана Успенская - Большая Сплетня
Встаю, чтобы движением сгладить возникшую неловкость. Ласково, как преданный друг, смотрю на Лиду. Для нее я такой же, как всегда, — и неуловимо изменившийся. Но ей ни за что не догадаться о причине этих изменений. А причина эта — два миллиона!
— Что разведенки? Небось перемывают мне косточки?
— Перемывают.
— А Тамара?
— Говорит, всегда знала, что вы далеко пойдете.
— Говори мне «ты», Лида… Мы ведь с тобой друзья, не забывай!
— Извините, «ты»… Да, говорит, я всегда знала, что Ромшин — птица высокого полета! Не то что мы все…
Прекрасно! Молодец Тамара! Надо будет при случае выплатить ей премию за верноподданнические чувства. Ведь я и сам был не слишком уверен, что зайду так далеко.
Но для того, чтобы пойти еще дальше, мне нужна она — точнее, ее поддержка, ее ум, ее знания. Язык жжет от желания выложить последние новости.
— Лида, я хочу прояснить, что происходит. Чтобы между нами не было недоговорок, непонимания, обид…
Ее взгляд ныряет в подстольное тайное пространство, в залежи пыльной темени. Скрывается там, чтобы я не смог его настичь. Не смог застукать, не мог разглядеть его ненавидящий блеск, его обиженную влажность.
Дружески обнимаю ее за плечи. Плечи вздрагивают, точно от удара, но потом решаются быть спокойными и твердыми.
— Конечно, ты понимаешь, что к старому возврата нет…
Она низко опускает голову. Подбородок почти касается груди.
— Но мне не хочется тебя терять…
Челка падает на глаза.
— Ведь я тебя люблю… Да, я тебя люблю, как друга! То есть как подругу.
Ее губы тревожно вздрагивают… Или испуганно?
— Я никогда не говорил тебе, но… Ведь я знаю тебя сто лет! Ведь мы с тобой… Всегда… И в школе тоже… И в институте… И потом… Ведь ты столько для меня сделала!
Короткий горловой всхлип — или мне показалось?
Дернув шеей, Лида напряженно сглатывает слюну. Поднимает плечи, точно защищаясь от удара. Странно, ведь ее никто не собирается бить!
— Я хотел бы, чтобы мы остались друзьями… Навсегда, что бы ни случилось в жизни… Конечно, на людях — это одно, но когда мы вдвоем — пусть все будет по–старому. Как раньше… Ладно?
Молчит.
Приподнимаю пальцем ее подбородок. Сухие глаза, непроницаемая завеса из почтительности и страха. Губы со следами стершейся помады. Некрасивой формы. Неужели я когда–то впивался в них предкоитальным поцелуем? Они сейчас так же близко, как раньше, но мне нисколько не хочется повторить былой подвиг. Ее губы ни в какое сравнение не идут с тщательно обрисованными устами Леди Ди, с их лукообразным сладострастным изгибом, сулящим блаженство.
Бегло касаюсь ее рта, словно клюю.
— Скажи «да»… — прошу почти нежно.
— Да, — послушно произносит она.
Не приближая губ, но и не отнимая их. Одинаково готовая к слиянию и к отторжению. Одинаково равнодушная к тому и к другому.
— Ну вот и хорошо, — с деланой веселостью произношу, отпуская ее подбородок. Отпуская всю ее на свободу.
Сажусь за стол. Листаю папку с отчетом, небрежно переворачивая страницы.
Ее загнанные зрачки между тем мечутся по моему столу, скользя по бумагам, горой наваленным друг на друга, — ничего интересного, так, текучка…
Подпустив в глаза нежности, смотрю на нее, как на бывшую любовь, как на будущую боль. Ведь Лида нужна мне в качестве союзницы, а не в качестве разозленного, обиженного врага. Мне нужны ее мозги, ее идеи, и я не намерен их терять! Если для этого потребуется спать с ней — сделаю это не колеблясь. Изображая любовное чувство. Кто знает, как все сложится в будущем…
Ее взгляд упирается в бумаги на моем столе, как будто пытается спрятаться в них.
Я в восторге от своей дальновидности, от своей рассудительности. Именно так поступают люди, нацеленные на успех. Они просчитывают каждый шаг, они даже пальцем не пошевелят, не подумав хорошенько, к чему приведет их поступок.
— Так что там с «Интернефтью»? — спрашиваю, глядя не столько в отчет, сколько на Лиду.
Но она повторяет уже однажды слышанное мной:
— Трудности с лицензией. Я бы не рекомендовала…
— Я знаю, — говорю небрежно, крутанувшись в кожаном кресле. — Каков твой прогноз?
— Я бы не стала рассчитывать на дальнейшее повышение котировок.
— Понятно. Спасибо. Я так и знал… Но все равно — спасибо!
Она наконец отрывает взгляд от бумаг на моем столе. Встает, собираясь уходить.
Когда ее белая блузка уже вливается в дверную щель, я вдруг выпаливаю — вопрос звучит как выстрел в спину:
— А что ты делаешь в субботу?
Ее спина вздрагивает, но голос удивительно спокоен:
— Ничего. Как обычно.
Я держу паузу — чтобы в ее мозгу пронеслись миллионы вопросов. Чтобы она не смогла остановиться ни на одном из них. И чтобы каждый из них мучил ее и жег внутренности.
— Хорошо, иди… — произношу, углубляясь в бумаги.
Пусть пока идет. Пока!
ОНА
Выйдя из кабинета, бросаюсь к столу, путаясь в любопытных взглядах сослуживцев, точно в паутине. Только бы цифры не забыть…
Схватив первый попавшийся листок — с реквизитами своего отдела, с фамилией нового начальника, — быстро записываю то, что успел ухватить в его бумагах беглый взгляд.
Не так уж мало: фамилии, цифры, даты, суммы… Номинал. Серия выпуска. Имя приобретателя, имя продавца. Если в записях обнаружится ошибка, то совсем маленькая — память у меня фотографическая.
— Фиксируешь указания начальства? — ехидничает Губасова. — Боишься запамятовать цеу?
Терехин придирчиво оглядывает мою почти несмятую юбку (нет ли на ней нескромных пятен), мою непорочную блузку (нет ли на ней предательских складок) и на всякий случай мое лицо (нет ли на нем слез).
Ничего такого нет.
Разведенки недоуменно пялятся на мое слишком спокойное для брошенной женщины лицо.
— Сволочь этот Игорек! — замечает одна из них, рассчитывая, что я, поддавшись на показное сочувствие, рассироплюсь, потеку и выложу им всю подноготную. — Стоило забраться повыше, как старая дружба побоку…
— Разве он высоко забрался? — смеюсь, бросив карандаш. — Вершина у Ромшина впереди. Он далеко пойдет, очень далеко! И надолго…
— Сучка эта Якушева! — ничего не понимая в происходящем, на всякий случай замечает Тамара. — Все из–за нее!
— Разве это сучка? — смеюсь я, пряча листок в сумку.
Я знаю другую сучку, Леди Ди до нее далеко… Это я!
Когда я вошла в лифт, там уже находилась Есенская. Мы оказались наедине, глаза в глаза.
— Здравствуйте! — произнесла я с вежливой полуулыбкой, приподнимающей уголок губ ровно на три миллиметра. Ведь пять миллиметров — это уже разнузданная ухмылка.
В ответ Железная Леди с трудом растянула резиновую каемку рта. На то она и железная, чтобы в любой ситуации оставаться самой собой.
— Лилеева… Вы… Есть новости насчет «Стандард Ойл»?
— Новостей нет, если не считать того, что спрос на акции вырос. Впрочем, объем сделок немногим отличается от ежедневных показателей. Примерно на пять процентов. И пятнадцать сотых.
Дернувшись, лифт остановился. Приглашающий жест выглядит приказывающим. Он велит мне двигаться по направлению к кабинету.
— Сколько всего куплено акций?
— Всего на два миллиона долларов, небольшими пакетами у разных продавцов — по триста, пятьсот, восемьсот тысяч, не больше. На одно лицо.
— Кто это лицо? Хорошо бы выяснить…
Молчу. Это поручение или…
— Можете идти, Лилеева!
Разворачиваюсь к двери, собираясь уходить.
— Кстати, Лида, вы не увлекаетесь шейпингом?
— Нет, — оглядываюсь ошеломленно.
Железная Леди серьезна, как никогда.
— В вашем возрасте многие девушки увлекаются шейпингом. Надо держать себя в форме, сейчас это модно. Впрочем, я пришлю вам абонемент. За счет фирмы.
— Спасибо, — вежливо благодарю я. И ошеломленно выкатываюсь в дверь.
Зачем мне шейпинг? Что это на Есенскую нашло?
В субботу чистила квартиру, мыла бабушку, наводила лоск. Не то чтобы я ждала, что он придет, но ведь… Короче, сама не знаю, зачем я это делала. По прочно укоренившейся многолетней привычке. Из тяги к самоистязанию. Из ненависти к себе. Из любви к нему.
Бабушка утвердительно заметила, увидев в моих руках тряпку:
— Когда Игорь придет, включишь мне телевизор погромче, я не буду вам мешать.
— Нет, бабушка, — произнесла я с наружной легкостью. — Он не придет. Он никогда больше не придет!
Бабушка помолчала, а потом заметила не к месту:
— Очень хочется пирога с клюквой… Сделаешь?
Его любимого пирога. Который я всегда готовила, когда…
— Клюквы нет, — жестко ответила я. Хотя в холодильнике еще стояла половина банки.
Но ведь она этого не знает. Она редко поднимается с постели — только чтобы добрести до туалета.
Вечером, когда пирог с клюквой уже поспевал в духовке, раздался звонок в дверь.
