Эдуард Хруцкий - Страх (сборник)
– Сколько время?
Данилов по привычке хотел ответить: «Пятнадцать тридцать», но спохватился и сказал:
– Полчетвертого.
– Спасибо.
Пацан опрометью помчался, режа сквер наискось, к кинотеатру «Смена».
А у него оставалось еще полчаса до встречи со старым другом. Предстояли не просто посиделки за рюмкой водки, а серьезный разговор, который должен определить дальнейшую жизнь Данилова.
И все случилось вчера. Внезапно и жестоко. Словно чья-то злая рука перечеркнула сразу всю его жизнь.
Там, в прошлом, остались его работа и заслуги. А в настоящем практически ничего.
* * *Партсобрание начиналось в семнадцать часов, Данилов закончил дела на пятнадцать минут раньше и вышел в коридор.
– Иван Александрович, – подошел к нему Самохин, – мне Витька Теплов – он же член парткома – только что сказал, что на вас телегу катят.
– Какую телегу?
– Не знаю, Иван Александрович, но будьте готовы. Сегодня новый первый зам московской милиции назначен.
– Кто?
– Комиссар госбезопасности третьего ранга Муравьев.
– Игорь?
– Это он раньше Игорем был, а нынче – Игорь Сергеевич.
Собрание началось обычно. Сажин, который тоже носил генеральские погоны, зачитал обычный доклад о заботе Вождя, которую он проявляет к органам, и о потере бдительности некоторыми сотрудниками управления.
В прениях отбарабанили свои выступления несколько штатных ораторов. Говорили о бдительности, которая стала оружием в их повседневной жизни, о чистоте чекистских кадров, о происках англо-американского империализма, о кровавой клике Тито – Ранковича.
Данилов сидел во втором ряду и рассматривал президиум. Игорь Муравьев выглядел весьма авантажно. Судя по всему, он давно уже привык к подобным заседаниям и к своей роли в них.
На людей, сидящих перед ним, он не смотрел, хотя глядел в зал. Он уже усвоил руководящий взгляд – поверх голов, словно перед ним никого не было.
После прений сделали перерыв, и все радостно побежали курить.
К Данилову подошел Никитин:
– Они вас, Иван Александрович, размазать хотят. Но мы, опера, выступим за вас.
– Поверь, Коля, я об этом ничего не знаю. – Где-то внутри появилось сосущее чувство. И Данилов почему-то вспомнил, как на таком же собрании исключали из партии и выгоняли из органов Володю Муштакова.
После перерыва опять взял слово Сажин:
– Мы, товарищи, сегодня много и хорошо говорили о бдительности, о той роли, которую выполняем мы, партийцы, чекисты, в трудных условиях борьбы с мировым империализмом и поджигателями войны. Но есть в наших рядах такие, кто запятнал наше гордое имя, пошел на поводу у врагов.
Сажин сделал паузу. Зал замолк. Слишком уж страшные слова сказаны были с трибуны, обитой ярким кумачом.
Кое-кто в зале помнил, что точно так же начинались подобные собрания в предвоенные годы. Они заканчивались трагически для людей, сидящих в этом зале.
– Я повторяю, – продолжал Сажин, – пошедшие на поводу у наших врагов. Я говорю о полковнике Данилове.
У Данилова внутри что-то оборвалось. Горячая волна набежала на лицо. Но длилось это ровно секунду, а потом пришло спокойствие. Так всегда было с ним в самых сложных ситуациях.
А Сажин продолжал говорить о высоком доверии, о его орденах, о загранкомандировках, откуда он привез тлетворный западный дух. О дружбе с морально неустойчивым Сергеем Серебровским, о враге народа Володе Муштакове, которого на одну ночь приютил Данилов.
Закончил Сажин по-актерски лихо:
– Ну, что же ответит нам полковник Данилов?
Данилов встал и через каменно молчавший зал пошел к трибуне.
– Отвечайте с места, полковник, – резко приказал Муравьев.
Данилов повернулся к залу и сказал:
– В партию большевиков я вступил в девятнадцатом году. Рекомендацию мне давал товарищ Дзержинский. Что касается моей дружбы с Сергеем Серебровским. Он был моим другом, и память о нем навсегда останется со мной. Хочу напомнить, что он героически погиб. Отстреливался до последнего патрона, а последний пустил себе в висок. Не получили бандиты комиссара милиции.
– А зачем он в эту деревню поехал? – выкрикнул с места Сажин.
– Бандитов ловить, – коротко ответил Данилов, – конечно, он мог отказаться, попасть, например, в госпиталь с аппендицитом.
– На что вы намекаете? – взвизгнул Сажин.
– А вы на меня, комиссар, не орите, – так же спокойно сказал Данилов, – не надо. Я человек пуганый. Теперь о том, что я вывез из спецкомандировки. Насчет вражеской идеологии не знаю и дело шить себе не позволю, а вот две пули вывез – это точно.
– Ну а как понять, – Сажин хлопнул ладонью по столу, – ваши костюмчики, галстуки, посещение ресторанов?
– А это как хотите, так и понимайте. Я лично не вижу ничего зазорного в том, что человек хорошо одевается и ходит в ресторан. Теперь о главном. Об утере мною бдительности. Да, позвонил мне Володя Муштаков. Мой товарищ по работе. Ему переночевать негде было. Я пригласил его к себе. Он освобожден, но получил «зону сотку». Да, я помог нашему товарищу и, если будет нужно, опять помогу.
Данилов сел.
– Какие будут суждения, товарищи? – лениво, врастяжку произнес Муравьев.
– Я хочу сказать. – Никитин вскочил, оправил гимнастерку.
– Прошу, майор Никитин.
– Я так скажу. Данилов – настоящий чекист. Многим у него поучиться надо. Кстати, вы, товарищ Муравьев, у него и учились. Я товарищу Данилову верю. Видел, как он под бандитские пули шел, и думаю, многие наши оперативники меня поддержат. А что касается бывшего подполковника Муштакова, то теперь он свободный человек, и я сам бы ему помог, чтобы он на ноги встал.
– Все у вас? – холодно спросил Муравьев.
– Нет, товарищ комиссар, – насмешливо ответил Никитин, – есть кое-что, но я уже после вас выступлю.
Муравьев говорил густо, начальственно. Он вспомнил заслуги Данилова, но припомнил ему массу ошибок.
– Быть хорошим оперативником еще не значит, что можно стать политически грамотным руководителем. Я много лет работал с полковником Даниловым и видел, что не созрел он политически, морально не готов к решению тех задач, которые товарищ Сталин ставит перед нами, чекистами. Вот поэтому и прекратился служебный рост Данилова. А сейчас он не разобрался в Муштакове. Старая дружба для него выше, чем наши идеалы. И нам, большевикам-чекистам, самим решать, что делать с ним.
Потом было всякое. Сажин предложил исключить его из партии. Зал провалил это предложение.
Потом Никитин сцепился с Муравьевым и высказал ему все насчет его погон и орденов.
А потом выступил незаметный человек, сидевший в последнем ряду президиума. Это был секретарь парткома УМГБ Москвы и области.
– Не преступление совершил наш товарищ Данилов, а проступок. Вот давайте и будем решать, – закончил он.
И они решили – строгий выговор с занесением, освободить от работы и направить в распоряжение управления кадров.
Вот поэтому сидел Данилов в скверике у Тишинского рынка и вспоминал то самое собрание.
Завтра он должен был явиться в управление кадров, а сегодня встречался со старым другом.
До назначенного времени осталось пять минут, Данилов встал и пошел к дому.
* * *Все семейство начальника было на даче, поэтому квартира казалась гулкой и пустой.
– Ты, Иван, иди в столовую, там прохладнее, балкон открыт. Воздух. А я сейчас соображу закусить.
– А зачем в столовую? – мрачно сказал Данилов. – Мы с тобой опера, наше место на кухне.
– Как знаешь, я хотел как лучше.
Начальник был в стоптанных шлепанцах, в генеральских брюках с голубыми лампасами и летней трикотажной рубашке.
Крепкий животик выпирал из-под ремня, и Данилов вспомнил, как начальник во время войны радовался, что похудел сразу безо всяких диет.
– Ты снимай китель-то, а то мне придется мундир натягивать. Ты, Ваня, официальный очень.
Данилов снял китель, пошел в ванную, вымыл руки, сполоснул лицо. Причесался. Из темной бесконечности зеркала глядело на него осунувшееся, словно больное лицо. Голова практически стала бело-стальной. Когда после собрания он пришел домой, Наташа посмотрела на него и заплакала.
Вечером, поздно, Данилов сказал, что хочет прогуляться, и вышел на Патриаршие пруды. Они теперь жили в новой квартире, дом на Пресне снесли, там строили нечто грандиозное.
Уходя, Данилов сунул в карман брюк бутылку коньяка, а в пиджак – раскладной стаканчик, привезенный из ГДР. Выпить хотелось очень, но испытывал он какое-то странное чувство неловкости перед Наташей.
Он только вышел из арки, как в телефоне-автомате увидел Никитина.
И Колька его увидел и выскочил из душной кабинки:
– А я вам собрался звонить, Иван Александрович.
– А чего?
Данилов вспомнил тихую Колькину комнату, уютный Столешников за окном.
– Так в чем дело, – заржал Никитин, – пошли к пруду.
– Закуски, правда, нет.
– Это как же нет, – Никитин вытащил из кармана сверток, – специально в Елисеевском взял. Ветчина со слезой. Думал, у меня посидим.
