Эдуард Хруцкий - МЧК сообщает
Обзор книги Эдуард Хруцкий - МЧК сообщает
Хруцкий Эдуард
МЧК сообщает
Эдуард Анатольевич ХРУЦКИЙ
ОББ-1
Роман-хроника
МЧК СООБЩАЕТ...
Москва. 1918-й год
Повесть первая
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Екатеринодар. 10 сентября 1918 года
Москва. Октябрь 1918 года
Москва. 3 ноября 1918 года
Москва. Начало ноября 1918 года
Москва. Ноябрь 1918 года
Москва. Декабрь 1918 года
Москва. Январь 1919 года
Москва. Февраль 1919 года
Москва. Март 1919 года
================================================================
А н н о т а ц и я р е д а к ц и и: В первую книгу вошли
повести: "МЧК сообщает...", "Комендантский час", "Тревожный
август", "Приступить к ликвидации".
Напоминаем нашим читателям, что выход второй книги
романа-хроники ожидается осенью этого года.
================================================================
Екатеринодар. 10 сентября 1918 года
За окном играла музыка. Торжествующе, звонко вели трубы марш "Под двуглавым орлом". Пел над осенними улицами Екатеринодара альт. Это был голос победы, славы, надменности.
И кабинет, вернее номер гостиницы "Кубань", был залит солнцем. По-южному ярким и еще теплым.
- А дома-то, наверное, дожди, грязь, мокрые лошади, пар из дверей чайных на улицу вылетает... - полковник Прилуков, начальник контрразведки Добровольческой армии, отошел от окна. - Так как же, Сергей Николаевич, домой тянет? Вы ведь тоже москвич?
Подполковник Незнанский - элегантный, с точным пробором, с усиками, подстриженными по-английски, молчал, постукивая по столешнице в такт маршу.
- Так как же, Сергей Николаевич? - повторил Прилуков.
- Конечно, домой хочется, - Незнанский встал, придерживая шашку, подошел к окну.
Прилуков оглядел его. Высокого, молодого, подтянутого, со значком Академии генерального штаба на левом кармане кителя, под отливающим эмалью офицерским "Георгием" и рубиново-золотым "Владимиром" с мечами под воротником кителя.
- Вы нашли человека, Сергей Николаевич?
- Да. Есть офицер. Достаточно отважный. Я бы даже сказал - дерзкий, но у него несколько смещены понятия о чести и нравственности.
- А где он служит?
- У капитана Симбирцева.
- Он согласен?
- Да, Андрей Георгиевич.
- Я вижу, Сергей Николаевич, вам не по душе эта операция?
- Если хотите, господин полковник, то да.
- Понимаю. Вы специалист по разведке, работали в тылу у австрийцев, но сейчас другая война. Учебники о ней будут изучать наши внуки в новой русской Академии генштаба. А пока... Где этот... бандит, который повезет его в Москву?.. Как его?..
- Лапшин? В тюрьме. Где же еще?
- Вам, Сергей Николаевич, придется поговорить с ним.
- Слушаюсь, - Незнанский поморщился. Но что делать, служба есть служба. - Я могу идти?
- Идите.
Незнанский четко повернулся и вышел, позванивая шпорами. Прилуков, прищурившись, глядел ему вслед. Ах уж эти чистоплюи, разведка, шпионство. Нет, дорогой подполковник. Академию вы окончили, а понять ничего не можете. Прилуков был опытным контрразведчиком. Почти всю войну проработал в комиссии генерала Батюшева. Чего он только не насмотрелся за три года! Он видел фрейлин двора, поставлявших сведения немцам, министров, берущих взятки у банкира Рубинштейна. Видел новую российскую мессию, безграмотного мужика, вершившего судьбы фронтов и людей. Именно тогда он понял истину иезуитов: "Цель оправдывает средства". А для борьбы с большевиками хороши все средства. Прилуков, как человек умный, со склонностью к анализу, не верил в надежность временных побед.
Уж больно климат тыла Доброармии напоминал ему времена Гришки Распутина.
Конечно, полковник прекрасно понимал, что активизация уголовного подполья - шаг, продиктованный отчаянием. Но это хоть на время позволит собраться с силами политическому подполью, которое, впрочем, как и царский двор, и штаб Доброармии, раздирали интриги и склоки.
Полковник подошел к окну. По улице, четко печатая шаг, шла рота юнкеров. Поблескивали над погонами острые жала штыков.
Гремела музыка. И вдруг, осторожно, в нем начало зарождаться ощущение чуда. Ведь бывает же цепь случайностей, которую предвидеть невозможно. А вдруг она и сложится, цепь эта. И победа. Господи, как хорошо было думать об этом, слушая музыку маршей.
Ах ты, камера, камера, дом родной. Лапшин потрогал заплывший синяком глаз. Как же влип-то глупо. И наводка была точная, и в квартиру вошли, и дело сделали.
Грека и жену по горлышку, золотишко и деньги в сумку. Да не учли, что в другой половине дома офицер на постой стал. Всего за два часа до дела. А у него двое товарищей были в гостях.
Только Лапшин с напарником за порог, а они тут как тут. Чего-чего, а воевать научились господа офицеры, Степку кокнули, а его скрутили и сюда.
А контрразведка - не сыскное. Два офицерика, прапоры сопливые, за час из него все выбили и в камеру бросили. Мол, сиди, завтра шлепнем.
А жить-то как хочется. Дважды с каторги бегал. Налеты совершал в Москве да Петрограде. Кассу взял на Нижегородской ярмарке.
Дурак... Лох слюнявый... В Москву надо было рвать. К своим ребятам. А теперь все.
И жалко стало Лапшину себя. Господи, за что? Годков-то ему всего тридцать пять.
Как все люди его профессии, Лапшин, когда надо, в бога верил. Считал, что невидимая сила, призванная защищать его, убережет от смерти. И в такие минуты верил он искренне, и становилось ему благостно и грустно. Лапшин забывал о тех, кого убивал сам.
Тюремный коридор освещали большие керосиновые лампы, висевшие под потолком через каждые десять шагов. Свет их, зыбкий и призрачный, причудливо ломал на стене человеческие тени.
Подполковник Незнанский шел мимо вытягивающихся в струнку унтер-офицеров - надзирателей. Стена коридора, щербатая от пуль, со смытой краской лозунгов, точно выражала политические катаклизмы времени.
- Где? - спросил Незнанский молоденького прапорщика в форме корниловского полка.
- В седьмой, господин подполковник.
У дверей камеры с написанной прямо на дверях зеленой краской семеркой подполковник остановился.
Надзиратель отодвинул задвижку, открыл дверь.
- Вы останетесь здесь, - скомандовал Незнанский и шагнул в камеру.
С дощатых нар поднялся плотный человек среднего роста, с разбитым лицом, одетый в некогда щеголеватую визитку с оторванным лацканом и в порванные на коленях полосатые брюки. Рубашки под визиткой не было.
Незнанский достал часы и щелкнул крышкой:
- Вас, Лапшин, расстреляют через час.
Человек молчал, изучающе глядя на подполковника. Он оставался так же невозмутимо спокоен.
- Но есть шанс, - продолжал подполковник.
- Ну?
- Говорите вежливее, вы не в сыскной полиции, а в контрразведке.
Лапшин усмехнулся разбитыми губами:
- Я это сразу почувствовал, как первый раз мне в рожу заехали. В сыскной остерегались бы. Там я человеком известным был.
- Слушайте меня, Лапшин. Вы убили греческого коммерсанта Костаки, убили зверски...
- Так я и не упираюсь, ваше высокоблагородие, взяли на деле, куда попрешь. Вы мне про шанс шепните. Ежели это нужно, - Лапшин потер большой палец указательным, - так выпустите. Через день принесу. Мое слово печать.
- Не нужно этого. Вы сегодня же подпишете документ и станете агентом контрразведки Доброармии. Это первое. Второе. Мы направим вас в Москву.
- Так я же политикой не занимаюсь.
- Вы будете работать по специальности. Вы на сыскном жаргоне мокрушник?
- Случалось, брал грех на душу.
- Вот и занимайтесь этим в Москве. А мы попросим архимандрита, чтобы он вам грехи отпустил, прошлые и будущие.
- Так зачем тогда меня крестить? Я и без ксивенки этой своим делом займусь.
- Вы поедете не один. Повезете нашего человека.
- А это зачем?
- Нужно, Лапшин. Сведете его с вашими друзьями, представите как налетчика из Ростова.
- А он крови не забоится? Людишек резать тяжелее, чем воевать, к этому привычка нужна.
- Это наша забота, Лапшин.
- Значит, я теперь вроде идейный борец. Вроде как эсер.
Незнанский молча посмотрел на Лапшина и усмехнулся.
- Деньги дадите? Путь неблизкий, - Лапшин потянулся.
- Дадим. И помните, если что... У нас везде люди.
- А вот пугать ни к чему. Наняли, так я работать буду. Дело-то знакомое.
Москва. Октябрь 1918 года
Данилов открыл глаза и увидел огромное пятно на потолке. Оно было похоже на контур Африки, только значительно больше, чем на самой крупной карте.
- Ну, слава богу. Очнулся, - раздался веселый голос. Иван попробовал повернуться, но горячая боль мгновенно пронзила тело, и он застонал.
- Ты лежи, лежи, - сосед по палате, держась за стену, подошел к его кровати и сел: - Не узнаешь?
Лицо было знакомое. Но оно осталось там, в другой жизни, границей которой была боль, нестерпимая и жгучая.
- Отдыхай, браток.
Иван закрыл глаза, вспоминая. Обрывки прошлого возвращались фрагментарно и беспорядочно, как перепутанные детские кубики с азбукой.
