Мария Очаковская - Проклятие Византии и монета императора Константина
– Кругом одно вранье! – Торопко с негодованием отбросил проспект и отправился к своим грядкам.
Неверов позвонил только вечером.
Говорил он нервно, голос его был напряженным, даже каким-то злым. Впрочем, злость эта была обращена не конкретно на Торопко, которого Неверов стал почему-то называть Виталием и на «ты», а носила безадресный характер.
«Есть кое-какие проблемки…» – невнятно сказал Неверов.
Валерий Петрович догадался, что капитан под конец рабочего дня принял немного на грудь, стал более разговорчивым, но менее конкретным. Поэтому заговорил не о деле, а повел беседу об одном сотруднике, работавшем когда-то в городском управлении. Несколько раз капитан повторил, а Торопко хорошо усвоил, что сотрудник тот был очень «правильным мужиком», все его уважали, сам же Неверов этого дядю Мишу, так звали сотрудника, считал своим учителем.
Одного Валерий Петрович никак не мог взять в толк, зачем Неверов ему все это рассказывает. Он уже хотел перебить болтливого сочинца, когда тот наконец вернулся к делу. К тому старому, шестнадцатилетней давности делу Андрея Шамкина, которое, как оказалось, он уже успел запросить в архиве.
– Сейчас все эти материалы у меня на столе лежат. Представляешь, Виталий Петрович, вот смотрю, читаю и даже глазам своим не верю.
– Почему? – спросил Торопко.
– Потому что год назад мы же сами дядю Мишу хоронили, и никто из нас, представляешь, никто ни сном ни духом… Эх, кабы тогда знать… – Неверов закашлялся, засопел.
Торопко решил, что тот снова сбился с мысли.
– Хотя все наши догадывались, что на пенсии дядя Миша злоупотреблять стал, – продолжил сочинец. – Выпивал в одиночку, а здоровье ни к черту, оттого и помер…
– Извини, капитан, но давай все-таки ближе к делу, – не выдержал Валерий Петрович.
– Да куда уж ближе! – рявкнул Неверов. – Я-то думал, что у старика сердце отказало, а оказывается, все не так просто! В этом деле на каждой странице фамилия Шестопал, то есть дяди Мишина, стоит.
Торопко насторожился.
– Он и свидетелей опрашивал, и на изъятие в Черный Брод ездил, и показания снимал. Вот одно от Дмитриевой А.А., директора магазина «Галеон», другое от Жарко Анны Батьковны, замдиректора. Здесь и опись изъятых вещей приложена, а внизу – подпись неразборчиво и расшифровка – Тарасов К.И. – В трубке характерно забулькало, Неверов шумно выпил и снова налил. – Вот оно как в жизни бывает. Прикинь, подполковник, что какая-то… тварь нечеловеческая, подлая зверюга нас, сыщиков, как сопливых юнцов, провела!
«Четвертая жертва? Впрочем, тут экспертиза нужна», – заключил Валерий Петрович и быстро спросил:
– Кто еще в материалах фигурирует? – Хотя он уже и так догадался.
Неверов зашелестел страницами:
– В принципе я всех выписал и по базе пробил. Дело давнее, так что получается некролог какой-то. Иных уж нет, а те далече. Вот, скажем, местный участковый, который в Черном Броде работал, десять лет назад помер. Эксперт из Эрмитажа, старушка, тридцатого года рождения – аналогично. По конторским, те, что из Москвы приезжали, извиняйте, данных не имеем. Из живых, короче, остался только один.
Кто он, этот единственный оставшийся в живых, Торопко уже знал.
Это был Лобов Дмитрий Сергеевич.
21. Отец и дочь
ЗАПИСИ МАРТЫ.
Ежели ведаешь домом, то рано встань, а поздно ляг…
Раскоп Троицкий, усадьба «Е», XII в.– Я не хочу ночевать в ее доме! – заявила Аля, стоя на пороге Тасиной квартиры и презрительно оглядывая узкий, заставленный книжными полками коридор.
– Аля, но ведь это и мой дом тоже, – слабо возразил ей отец.
Он был уставший и расстроенный. Новость о смерти Кости его подкосила. Кроме того, накануне ему удалось поспать лишь пару часов. Завтра же предстояла встреча с телевизионщиками. Значит, в лагерь они попадут в лучшем случае ночью.
– Зачем мы сюда пришли? Ты же знаешь, что я ее терпеть не могу.
– Но в Торнове тебе так или иначе придется с ней встретиться. Ты это знала и согласилась.
– Одно дело – экспедиция, а другое – ее дом. Я вообще не понимаю, как ты с ней живешь!
– Аля!
– Папочка, ты – умный, талантливый, веселый, красивый! А она – хитрая, нудная и скучная до дрожи. Помню, как она мне однажды какой-то фильм пересказывала. Я думала, что умру от этой нудятины, так и не дождавшись концовки. Полнейшая жесть. А еще она хитрая!
– Если ты хочешь, я тебе билет на вечерний поезд могу купить. – Лобов вздохнул и опустился на стул, все еще держа ручку розового Алькиного чемодана.
Дочь поняла, что перегнула палку.
– Ладно, пап, проехали, – помолчав, сказала она и закрыла за собой дверь.
В квартире было тесно, чисто и неуютно. Комнат оказалось две – гостиная (она же спальня), с раскладным диваном, круглым столом и допотопным телевизором, и крошечный кабинет с секретером, книжным шкафом и узкой скрипучей тахтой, на которой иногда спал Лобов, засиживаясь допоздна за работой.
– Это твой кабинет? Тогда я буду ночевать здесь, – оглядываясь по сторонам, сказала дочь.
– Устраивайся, где тебе нравится.
– Папуль, не думай, я вообще-то ненапряжная, только мне есть очень хочется.
Лобов вскочил и хлопнул себя по лбу:
– Погоди, Алька, я же забыл продукты в машине, я сейчас. Там сосиски, хлеб, молоко, яйца. Омлет тебя устроит?
– Принимается!
Как только за Лобовым захлопнулась дверь, на столике в коридоре зазвонил его мобильный. На дисплее высветилось: «Тася». Аля осторожно взяла телефон, убавила до минимума звук и вернула на место.
– Так-то лучше!
Дочь вызвалась готовить сама. И минут через десять на плите уже аппетитно скворчал омлет, а на соседней конфорке в кастрюльке кипели сосиски. Дочь, болтая без умолку, деловито расставляла приборы на столе, за которым чинно, с салфеткой на коленях, сидел отец. Он молчал.
– Приятного аппетита, – сказала Алевтина, поставив перед ним тарелку, но Лобов продолжал молчать, погруженный в свои мысли.
– Пап! Ау-у-у! Ешь давай, а то остынет.
Дмитрий Сергеевич ковырнул вилкой омлет, потом открыл кухонную полку, достал оттуда початую бутылку коньяка и налил себе рюмку.
– Ты из-за своего друга расстроился? Да? – участливо спросила Аля.
Лобов выпил залпом коньяк и закусил куском черного хлеба:
– Да как-то, малыш, все сразу навалилось…
Он вышел в кабинет, вернулся оттуда с какой-то книгой, положил ее на стол.
– «Неизвестные сокровища Тавриды», – прочла на обложке Аля, – Константин Тарасов. Это тот самый Тарасов, который умер? Так вы тогда вместе с ним экспертизу клада проводили?
Дмитрий Сергеевич мотнул головой и снова наполнил рюмку.
– Ух ты, армянский, пять звезд! Зачетный у тебя коньяк! – неожиданно изрекла Аля.
– Коньяк действительно хороший. Мне аспиранты подарили целый ящик. – Лобов скосил на нее взгляд. – Но откуда такая осведомленность?
– Пап, ну ты даешь… я же не в лесу живу! – парировала дочь. – Успокойся, пожалуйста, алкоголь я не употребляю… И не надо мне сейчас, как мама, лекции читать.
Впрочем, Дмитрий Сергеевич и не собирался читать лекции дочери, полистав книгу Тарасова, он снова погрузился в молчание.
Алевтина же принялась собирать со стола тарелки, потом помыла посуду и отправилась в душ.
В ванной зашумела вода, дочь говорила сама с собой и что-то напевала. Лобов направился в комнату и прилег с книгой на диван. Веки его отяжелели, глаза закрылись, а рот приоткрылся. Дмитрий Сергеевич мирно засопел, но не успел он поспать и десяти минут, как из ванной донеся страшный грохот и в комнату, путаясь в фалдах отцовского халата, вбежала Аля.
«Этот ребенок ничего не умеет делать тихо», – поморщился отец.
– Мне срочняцки надо позвонить! Мама просила! – Дочь заметалась в поисках мобильного.
Лобов потер глаза, неохотно поднялся с дивана и, взяв сигарету, открыл дверь на балкон. Крошечный балкон со старыми, затейливо выкованными перилами выходил на перекресток двух улиц – Большой Московской и Никольской. На светофоре стояла женщина, держа за руку девочку, та кричала и вырывалась. В палисаднике перед кафе лежали две собаки, поглядывая то на девочку, которая все-таки получила от матери подзатыльник, то на служебный вход и курившего рядом повара. Оранжевое закатное солнце осветило пышные кроны высоких лип и зашло за облако.
Дмитрий Сергеевич присел на табуретку. Из комнаты до него долетал голос дочери:
– Потому что там плохая связь! Мамуля, ну что тут непонятного! Лагерь – вне зоны покрытия. Как-никак у папы работа. Он говорит, что мобильник работает только в одном месте, на каком-то утесе. Да и то – не факт. Не может же начальник экспедиции все время там сидеть и ждать твоего звонка, – убежденно вещала Аля.
«Молодец ребенок! Все правильно говорит. Я и сам это Елене пытался объяснить…» – подумал Лобов и вдруг вспомнил, что пропустил сеанс связи, о котором они заранее договорились с Севой и Тасей. Кто-то из них должен был сходить на «телеграф», так они между собой прозвали единственное во всей округе место, плоский камень на вершине утеса, куда доходил сигнал, и позвонить ему. Сеанс назначили на семь вчера, а Лобов забыл.
