Анна Малышева - Трюфельный пес королевы Джованны
– Не знаю толком, что там у них вышло! Со мной почти ни о чем не говорили… – Леонид слегка задыхался. Он был, видимо, потрясен. – Какие-то мелочи спрашивали, пустяки. А потом, на прощание, поставили в известность, что сегодня утром явился к ним этот единственный свидетель, который якобы что-то там видел, и признался, что все наврал. Он вечно ходит поддатый… Лечился несколько раз, но зря. Так что дело теперь будут расследовать как несчастный случай. Да я и сам знаю, там опасное место, тетя Лена меня сколько раз предупреждала… Поворот… Плохой обзор.
– Как же так… – Александра смотрела на Леонида со страхом и просыпающейся надеждой. – То есть Виктор все придумал? Зачем?!
– Его спросите, – дернул плечом парень. – Ну, я поеду. У меня же сессия… Никто не отменял… Успею еще, может, старославянский сегодня сдать.
– Удачи… – машинально произнесла художница, когда он уже поворачивался к ней спиной.
Леонид обернулся:
– Вы… выкиньте из головы, что я там наговорил про Птенцова. Это я со зла. Я и вас подозревал, когда тетя Лена мне про эту женщину в красной куртке рассказала. Ясно же, что все сходилось на вас! А пропуск вам оставлен у вахтера.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и почти побежал в сторону станции.
Сама Александра задержалась в кабинете следователя, куда прошла, получив пропуск у скучающего полицейского, тоже не больше получаса. Ответив на основные вопросы о себе, рассказав о давнем знакомстве с покойной, она ждала хоть каких-то расспросов о вчерашнем утреннем происшествии. Но следователь – полная женщина средних лет, в толстой вязаной кофте поверх форменной рубашки, – углубилась в компьютер, методично щелкая «мышкой», и казалось, даже забыла о том, что в кабинете находится кто-то еще. Просидев молча несколько минут, Александра изучила до последней детали безликую обстановку, рассмотрела цветы на окне, яркие чашки, по-старинному, горкой составленные на чайном столике в углу, проследила за медленным путешествием одинокого солнечного луча, пробившегося сквозь жалюзи, и наконец, не выдержала:
– Простите, со мной все?
– Да, пока все, – вяло ответила следователь, не отрывая взгляда от экрана. – Хотя вот что. Вы вечером в гостях у этого Птенцова алкоголь употребляли?
– Нет.
– А утром?
– Но когда же… – Александра сдвинула брови, – Марина ведь ушла очень рано.
– Ну так и что? – все так же лениво ответствовала ей хозяйка кабинета. – Пьют и рано… И поздно… А вообще-то, она злоупотребляла?
– А что такое? – решилась полюбопытствовать художница.
– Да нашли у нее алкоголь в крови…
– Я никогда ее выпившей не видела! – воскликнула Александра.
– Ну, это ничего не значит. У нас в районе в этом году пятый случай гибели в нетрезвом виде под электричкой… Сами виноваты.
– А этот, Виктор, не знаю его фамилии, который отказался от своих показаний, – напомнила Александра, – он-то как это объяснил?
– Господи боже мой! – с сочувствием, не то искренним, не то деланым, произнесла женщина. – Да что он объяснить-то может, если его последние годы никто ни разу трезвым не видел! Я знаю его… Забулдыга тот еще. Тоже мне, свидетель. У таких свидетелей один расчет, как бы на бутылку со слушателей вытянуть. Он плетет, люди слушают, а мы зря работаем. Идите!
Она подписала пропуск и указала замешкавшейся посетительнице на дверь:
– Вызовем еще, если что.
Но произнесена последняя фраза была таким скучным голосом, что Александре стало ясно: вызова не последует, все кончено. Она никогда бы не поверила, что подобное соображение может ее расстроить, но это было именно так. Александра едва заметила, как вышла из здания, прошла половину улицы и опомнилась, только когда оказалась в тупике и уперлась в щитовой забор, огораживавший строительный котлован. Она двинулась не в ту сторону.
«Марина никогда при мне не пила. И в тот вечер мы не пили. Ночью она спала. И утром – с чего бы они стали ее поить? Или все же гостеприимная Елена налила ей рюмочку, “для сугреву и настроения”? Налила же она вчера Леониду, чтобы его успокоить? Надо поехать туда и спросить. Они же ничего еще не знают о том, что Виктор отказался от показаний!»
Женщина отправилась в обратный путь, к станции. Улица больше не казалась ей ни интересной, ни живописной, Александра не замечала дороги. Ее мучило услышанное от следователя. Опьянение в такой ранний час, – в половине восьмого утра, когда, по свидетельству Виктора, и погибла Марина, – так не вязалось с личностью погибшей приятельницы, что художница не могла выбросить это из головы. «Где она выпила, а главное – почему? С большой радости или с большого горя? Это единственная деталь, которая говорит о том, как Марина провела утро. Случилось что-то неординарное, раз она повела себя так нетипично… И уехала, не разбудив меня, так внезапно!»
Уже на станции, грея руки о пластиковый стаканчик горячего кофе, купленный в киоске, и изучая расписание идущих на Москву поездов, она вдруг ощутила на себе пристальный взгляд. Александра была очень чувствительна к таким нематериальным прикосновениям. Она обернулась и увидела в нескольких шагах от себя худого мужчину в потрепанной темной одежде, висевшей на нем мешком. Его изможденное лицо с покрасневшими глазами было ей незнакомо. И тем не менее этот человек глаз с нее не сводил. Странное выражение имел его взгляд – неотрывный, изучающий и вместе с тем боязливый. Он то и дело смаргивал, будто пытаясь избавиться от попавшей в глаз соринки.
Александра отвернулась, сделала два последних глотка, втиснула смятый стаканчик в переполненную урну. К платформе подошел поезд, она поспешила сесть. Доедет ли она прямо до Москвы или сойдет повидать Елену и Птенцова, Александра еще не решила. Собственно, она и не пыталась принять никакого решения. Ею овладело фаталистическое равнодушие. Художница даже не помнила толком, делает ли электричка остановку в поселке, где жил старый антиквар со своей подругой.
В вагон она заходить не стала, остановилась в тамбуре. Когда поезд тронулся, художница взглянула через застекленное окошко в соседний тамбур. Незнакомец с припухшими покрасневшими глазами был там. Он встретился с нею взглядом, отвернулся и нарочито встал спиной.
Александре сделалось не по себе. Она не боялась бродяг и забулдыг, то и дело попадавшихся на ее пути, жила до последнего времени в почти пустом доме, один вид которого вселял самые худшие опасения, бесстрашно взбиралась поздним вечером по темной лестнице к себе в мансарду – просто потому, что привыкла ко всему этому. Но мужчина в соседнем тамбуре ее напугал.
Быть может, потому, что в его глазах она прочитала ответный страх.
Глава 8
Поезд промелькнул мимо уже знакомой маленькой платформы на полном ходу. Александра вынула из кармана куртки часы с оторванным ремешком. «За полдень… Медлить нечего, еще успею провести остаток дня с родителями. Я свободна… Меня больше не подозревают. У меня и не было двух-трех лишних часов, чтобы снова увидеться с Птенцовым и Еленой, задать им вопросы, а потом караулить электричку, которая останавливается в их захолустье… В другой раз… Если он будет, этот другой раз!»
Она взглянула в окошко. Мужчины, заставившего ее насторожиться, там больше не было видно. Александра прошла в вагон и села, благо места были. Она не выспалась и вскоре, уронив подбородок на грудь, задремала. Изредка приоткрывала глаза, если поезд сильно трясло на стрелке или вошедший в вагон торговец начинал особенно громко расхваливать свой товар, но тут же снова проваливалась в теплую блаженную тьму.
Лицо, внезапно возникшее перед женщиной в темноте, было ей уже знакомо. Она немедленно узнала эти черные глаза, запавшие в орбиты и обведенные синеватыми тенями, крупный орлиный нос, седеющие черные волосы, остриженные в кружок. Капюшон черного плаща был откинут на широкие плечи. Устрашающую маску с птичьим клювом и окулярами мужчина снял. Поискав взглядом, Александра обнаружила и ее, и трость с железным наконечником, и мешок с инструментами на резном ларе в углу комнаты, куда перенеслась во сне. Это была другая комната, похожая и не похожая на ту, где Александра побывала в прежнем сне. Такие же стены из серого песчаника, но тут они были покрыты коврами и гобеленами со сценами из жизни древних богов. Такой же огромный очаг, но в нем жарко пылал огонь и трещали дрова, охваченные пламенем. В трубе гудел жар. Врач протягивал озябшие руки к пламени, его бледное лицо чуть розовело. Это была спальня больного, как с содроганием убедилась Александра, успевшая понять, что путешествие во сне вновь привело ее в зачумленный Неаполь середины четырнадцатого века, времен «черной смерти». Страшное время, полное отчаяния и беспомощности, когда голод, неурожаи, изменение климата и постоянные внутренние и внешние войны усугубились самым страшным и загадочным несчастьем – пришествием и молниеносным распространением чумы. Загадочным оно, впрочем, было лишь на взгляд людей, не видевших прямой связи между грязью, изобилием грызунов и скученностью населения в городах. Художнице вспомнилась старинная гравюра хотя и несколько позднего времени: участники процессии, несущие гроб умершего от чумы на кладбище, падают на землю, пораженные чумой, и среди умирающих стоит расколовшийся гроб. «Этот врач все же добрался до пациента живым, пройдя по зловонным улицам, где все пропитано заразой. Уже немало… Но вернется ли он обратно? Не болен ли он сам? Вид у него не блестящий…»
