Григорий Лерин - Морской волк. Стирка в морской воде
Тысячи долларов, оказывается, элементарно отжимались из тех самых бамбуковых матов, которые громоздились на палубе и проклинались на разные лады всем экипажем. Эти маты являлись обязательной сепарацией при погрузке в портах Западной Африки, и их стоимость входила в запланированные стивидорные расходы. А по санитарным правилам порта Карачи перед погрузкой риса бамбуковые маты должны были уничтожаться на берегу. При этом старпом прекрасно знал, что в том же Дакаре, например, местные воротилы за один мат платят от пяти до семи долларов. Поэтому он отстегивал непритязательным пакистанским властям кое-какой бакшиш и потом увозил около двух тысяч уже сожжённых, то есть ничьих, матов в Западную Африку.
Это был ответ на единственный вопрос, который я задал Валентину после того, как он закончил повествование о своем собственном неудавшемся деле.
Валя сказал, что он не хотел. Просто так получилось. Он не хотел обложиться с ног до головы красивыми исполнительными отличницами боевой и политической подготовки — ему хватало собственной жены. Он не собирался ни на Фиджи, ни на Мальдивы — он там побывал. И он не хотел жить в мраморном дворце — ему бы вполне хватило отдельной двухкомнатной квартиры за какие-то двадцать тысяч долларов, которые ему никогда не накопить, несмотря на вздохи жены и вопросительно-недоуменные взгляды взрослеющих в коммуналке детей.
Они встретились в одной из шубно-курточных лавок Карачи. Обычный парень, только без суеты и без огромной клетчатой сумки с «молнией». Такие тысячами снуют по всему третьему миру, вливая деньги в чужую экономику за неимением своей собственной.
Привет — привет. Толя — Валя. Откуда, земляк? Из Питера? Здорово! Моряк? Да что ты?! И куда плаваешь? В Африку? Ну-ну… Канары? Ну, уже получше… А давай-ка, братишка, по пиву? Есть тут одна нора, я угощаю…
В норе брат Толя узнал про жилищный статус брата Вали и очень расстроился.
— Да, брат, так не годится, — посочувствовал он. — Ты — мужик и должен семью обеспечить.
Брат Толя напрасно так убивался. Валентин уже сообразил, почем пиво, и ждал предложений. Правда, рассчитывал он не на наркотики, а на дешёвую лас-пальмасовскую электронику или что-то в этом духе. Но стоимость фрахта в шестнадцать тысяч долларов наличными при доставке отмела все сомнения.
Они заехали ещё в одну нору, где Толя вручил Валентину пакет и абсолютно излишне посоветовал завернуть его в шубу, а потом хорошенько спрятать. Они договорились, что Толя сам встретит судно в Лас-Пальмасе, получит товар и произведет расчет, и расстались так же душевно, как и встретились.
С того дня в Валиной жизни появилась отдельная квартира. Он уже распределял комнаты, делал ремонт и покупал мебель. И вдруг все исчезло в мгновение ока, остался только пустой развороченный тайник.
Валя сказал, что он не хотел никого убивать. Если бы Колька с Хомутом вернули ему пакет, он бы даже накинул им по сотке за бдительность.
Он спустился ночью в машину во время Колькиной вахты и наблюдал за ним какое-то время. Колька возился у динамки, потом с ведром грязной ветоши направился на корму.
Там у них и произошло объяснение. Колька отпирался и пытался уйти. Валя сгрёб его в охапку, наклонил через леера и для острастки дёрнул за ногу. Он только хотел попугать, чтобы Колька сознался и отдал пакет. Но Колька задергался, вырвался из рук и полетел вниз.
Это был конец. Конец квартире, работе, свободе и вообще конец всему. Но в первую очередь Валентин бросился к кругу, висевшему у бассейна. И остановился. Потом бросился на мостик, чтобы объявить тревогу, и остановился. И наконец он побежал в машину.
Почему он решил застопорить двигатель, он не объяснил. А в общем, объяснять было нечего. Скорее всего, он понял, что, если Кольку не найдут, у него остаётся надежда. Но одновременно он не хотел стать убийцей и давал Кольке пусть мизерный, но шанс выжить. Единственным, что Валя пояснил по этому поводу, было то, что он перепутал клапана подачи топлива и подачи масла и заклинил двигатель нечаянно.
Дальше настала очередь Хомута. Валя догадывался, что Хомут тоже будет упорствовать, и решил попугать его при помощи пистолета. Но Хомут сразу понял, что случилось с его закадычным другом, и с криками бросился на мостик. На крик выбежал Кит Китыч, и Валя стал стрелять. Он взлетел по трапу, в дверях столкнулся со старпомом. Тот развернулся и пытался убежать, но успел сделать лишь пять-шесть шагов.
Завалив ещё трёх человек, Валя стал соображать гораздо быстрее. Ему предстояли упорные и кропотливые поиски, и любой неосмотрительный шаг мог вызвать подозрения. А тут боцману с Олежкой показалось, будто я ругался с Хомутом, да и Сергеич сказал свое веское, но ненужное слово. И Валя решил закрепить впечатление. Когда он искал пакет в Колькиной каюте, он обнаружил деньги, но оставил их на месте. После стрельбы, когда меня конвоировали в место лишения свободы. Колькины деньги перекочевали в мою каюту.
Фокус удался на славу, и Валя продолжал импровизировать. Открыв ночью дверь в каюту Хомута, он совсем не ожидал застать там сонного Олежку, но сообразил, что он там делает. Олег вскинулся, и Валя, приложив палец к губам, тихо проговорил:
— Никуда не уходи. Он придет минут через пять. Я пока спрячусь в коридоре.
Подозрение вспыхнуло в глазах Олега и погасло, а Валя уже знал, что ему придется убить ещё одного. Когда извлекал пистолет, он сообразил, как можно окончательно утопить меня. Он правильно рассчитал, что, даже если я проснусь от щелчка в замке, я не выскочу в коридор под пули. Я не выскочил, и Валя всё успел.
Он не хотел никого убивать, он только хотел найти. И, если бы пароход не дал течь, он бы обязательно нашёл. А может, ещё успеет найти…
— У тебя уехала крыша, Валя, — сказал я ему. — И уехала она не сейчас, а ещё тогда, когда Колька падал в воду.
Я посмотрел на него, ожидая возражений. Он наставил на меня ничего не выражающий глаз. Второй был закрыт огромной опухолью, свисавшей с брови, и тоже ничего не выражал.
— Я знаю, — только вздохнул он. — А у тебя бы не уехала?
Я не ответил. И еще я не сказал ему, что пакета с квартирой нет на «Дяде Теймуре». Пусть ищет. Иначе он будет просто сидеть и ждать, когда перевернётся пароход.
* * *…До чего же хочется пить!
Я слизываю росу с гладкой прорезиненной материи плота, но это не помогает. Хочется пить, а не лизать, пить много, долго и с восхищением.
Я парю среди звезд и думаю только о воде, чтобы не отвечать на вопросы. Потому что вместе с жаждой меня терзает не менее шершавое чувство вины. Я ведь тоже не хотел никого убивать, я только хотел найти…
Утром взойдёт жаркое южное солнце и начнёт облизывать меня, освобождая от влаги, как я облизываю плот. Так что отвечать на вопросы все равно придется, но не себе самому, а в другой, не столь благожелательной и терпимой аудитории. Там на скамейках для зрителей сидят Олежка, Колька и Хомут, старпом со вторым, да и корефан примостился где-нибудь с краю. Они будут смотреть на меня и ждать ответа. И Валя перестанет искать и подтянется в самый неподходящий момент, чтобы ткнуть в меня расцарапанным пальцем и заявить, что, если бы не я, мы все остались бы живы…
* * *Я не знаю, как положено отвечать в здании суда. Вот если бы я встретил судью здесь, посреди черного неба, без парика и мантии, окутанного мерцающей пелериной звезд, я бы искренне сказал ему: «Старик, я тебя не понимаю. И не надо на меня коситься — ты сам дал мне такой непонятливый разум. Я хотел как лучше, но почему, когда хочешь как лучше, получается как всегда? Или это „как всегда“ и есть „как лучше“? И лучше для тебя или для нас?»
* * *А что я такого сказал? Даже и не сказал, а только подумал. Но звёздные россыпи укоризненно качнулись и отпрянули ввысь, а я снова вернулся на плот, мягко покачивающийся где-то на левом краю Индийского океана. И все же две крупные желтые звезды не оставили меня в одиночестве и продолжали медленно перемещаться у самой линии горизонта.
* * *Я протёр глаза и полез под тент. Нащупал гладкую пластмассовую трубку, отвинтил крышку и вынул ракету. Отвел руку в сторону и дернул за веревочку. Всё как в инструкции.
Воздух с шипением разорвался, и через пару секунд в чёрном небе распустился яркий красный цветок. Две жёлтые звезды выстроились одна над другой. Под ними вспыхнул и истошно заметался по воде луч прожектора.
— Спасибо, старик…
Апрель — август 1999
