Стюарт Каминский - Ошибка Либермана
— Да? — протянул Силк, проверяя складки на брюках. — Четыре раунда?
— Я был с парнем, который ушел, — сообщил Либерман, разглядывая комнату.
— Почему он ушел? — спросил Силк. — В пятом раунде я…
— Этого я не знаю, — ответил Либерман. — Он мне не сказал. Я следил за ним в связи с делом о наркотиках.
Улыбка не покинула лицо Эскамильо Силка, но она потускнела с двухсот пятидесяти до пятидесяти ватт.
— Я думал, вы — агент из И-эс-пи-эн[28], — заметил Силк. — Я его жду.
— Эстральда Вальдес мертва, — сообщил Либерман.
— Знаю, — сказал Силк. — Мне Белый сказал. Он прочел в газетах.
— Когда ты видел ее в последний раз? — спросил Либерман.
— Когда я?.. Стойте. Мне что, нужен адвокат? Вы хотите меня привлечь?
— Еще как, — ответил Либерман. — Я собираюсь запереть дверь и выбить из тебя признание. Так когда ты видел ее в последний раз?
— Какой сегодня день?
— Суббота.
— В прошлый понедельник, — ответил Силк. — Хотите сесть?
— Нет. Я хочу тебя слушать.
— В прошлый понедельник, — повторил Силк. — Я пригласил ее на обед в «Эскарго». Знаете «Эскарго»?
— Слышал.
— Обед с людьми Опры[29]. Разговор шел о том, чтобы пригласить меня в шоу о красивых спортсменах и женщинах. Я и подумал, что Эстральда будет хорошо смотреться на этом обеде. Создаст настроение.
Силк рассмеялся.
— Может нам стоит продолжить разговор в другой раз, — заметил Либерман. — Я вижу, ты прямо-таки убит известием о смерти Эстральды.
— Вот что, приятель, — сказал Силк, поднимая вверх правую руку ладонью вперед, словно хотел соприкоснуться боксерскими перчатками с Либерманом перед началом боя. — Мне жаль, что кто-то ее укокошил. Она была дамочка что надо. Хорошая кожа. Любила свою работу. Хорошо смотрелась там, куда я ее водил. Но мы не говорили о квартирке в Оук-парке и сынишке по имени Карлос-младший.
— Карлос-младший? — переспросил Либерман.
— Мое настоящее имя Карлос, — сообщил Силк, засовывая большие пальцы за пояс. Либерман понял. Эскамильо, или Карлос, позировал. Он старался выглядеть, как мужчина на рекламе в «Джентльмен куотерли».
— Эскамильо — это тореадор из «Кармен», — объяснил Силк. — Все газеты знают, что мое настоящее имя Карлос Менденарес.
— Ценнейшая информация, — сказал Либерман. — Эстральда говорила тебе, что ее что-то тревожит? Какой-то клиент?
— Нет, — ответил Силк. — Говорила, что хочет вернуться в Техас, говорила… Да, звонила своей сестре и сказала ей что-то о каком-то Фрэнке. У меня хорошая память. Я над ней работаю. Прочел книгу этого, как его…
— Где эта сестра?
— Понятия не имею. — Силк ухмыльнулся, но эта ухмылка ему шла. — Она не сказала.
— Где живет мать Эстральды?
— Мать? Откуда мне знать, что у нее есть мать? — сказал Силк, придвинулся к Либерману и прошептал: — И кого это волнует?
— Меня, — заявил Либерман.
— Постойте-ка, — сказал Силк. — Она говорила, что ее сестру зовут Гваделупе, а парня, который написал книгу о памяти, зовут Лоррейн Лукас, что-то вроде этого. Теперь я могу уйти?
— Нет. Где ты был в пятницу вечером? Скажем, с десяти и дальше, за полночь?
— Так я и знал. — Силк заложил руки за голову, будто собирался сесть на пол для сеанса психотерапии. — Вы ищете козла отмщения.
— Козла отпущения, — поправил Либерман.
Силк вынул из кармана миниатюрную записную книжку в белом переплете и маленькую ручку. Записывая слова, он шевелил губами: «Козел отпущения».
— Спасибо, — поблагодарил Силк, убирая ручку и записную книжку. — Я родился в Хуаресе. Слышите акцент?
— Нет. Ты красноречив.
— Красноречив?
— Хорошо говоришь. Продолжай, а слово «красноречивый» запишешь в свою книжку, когда останешься один. Вечер пятницы. С десяти до полуночи.
— Был дома с женой и детьми, — ответил Силк. — Спросите у них. Спросите у тещи и ее хахаля. Они там тоже были. Мы смотрели видео. Фильм Вуди Аллена.
— Жаль, что Эстральда не могла так же проводить время, — сказал Либерман.
Силк потряс головой:
— Я не выставляю это напоказ. У меня есть имидж. Понимаете, о чем я? Я не могу быть папашей с детьми, который приходит домой и со своей женушкой смотрит по телевизору фильм с Клинтом Иствудом. Когда ты известен, тебя замечают.
— Мой зять называет это тавтологией, — сообщил Либерман. — Я произнесу это слово для тебя по буквам. Посмотри его в словаре. И не забудь про другое — «красноречивый». А сейчас можешь идти.
— Да я уже опоздал, — сказал Силк, направляясь к двери гардеробной.
— Мы еще поговорим, — пообещал Либерман с едва заметной улыбкой.
— А как вам показались те четыре раунда с Тернером?
— Ты был романтичен, — ответил Либерман.
— Спасибо, — поблагодарил Силк, оглядываясь в поисках зеркала и найдя его на стене у двери. — Надеюсь, вы найдете парня, который пришил Эстральду. Классная была телка.
С этим панегириком на устах Силк вышел. Он не слышал, что Либерман ответил: «Знаю».
Либерман пришел в «Ти энд Эл» к четырем. Была суббота. Темное небо грозило дождем, но пока не выпало ни капли. Часть старых хрычей, считающая себя атеистами, уже собралась в кабинке, где ранее сидели Либерман, Хэнраган и Эстральда Вальдес. Большинству же хрычей пришлось остаться дома или пойти в синагогу. Эл Блумбах, брат Герт, устроил собрание атеистов вместе с Морри Столцером и Хауи Чэнем. Хауи, строго говоря, не был атеистом, но какой бы религии он ни придерживался, она не предполагала служб по субботам.
В другой кабинке сидели двое мужчин и женщина. Они говорили по-русски. Русские стали селиться в этом районе, что само по себе не вызывало возражений, но они обманули ожидания старожилов. Акцент вновь прибывших наталкивал на мысль, что они говорят на идише. Но на самом деле никто из них идиша не знал. Поскольку они были евреями, старожилы считали их религиозными. Однако таких оказалось немного. Приток евреев из России начался лет восемь назад, но старожилы так к этому и не привыкли. Что касается Либермана, то, по его мнению, для района стало благом, что в нем поселились русские. Большинство из них получили хорошее образование. Преступников среди них было мало. Они стремились слиться со старожилами, разбогатеть или хотя бы приобрести дом в Гленвью.
Мэйш разговаривал с поваром Мануэлем, седым мужчиной маленького роста, который научился готовить еврейские блюда, когда работал помощником официанта в ресторане «Бейгл» и проявил похвальную наблюдательность. Мэйш увидел брата и кивнул ему:
— Кофе?
— Почему бы нет? — ответил Либерман, в свою очередь кивнув сидевшему в кабинке Элу Блумбаху. Он устроился в конце стойки рядом с кассой неподалеку от русских. Прогремел гром. Либерман повернулся посмотреть, не начался ли дождь. И хотя с неба не лилось, создавалось впечатление, что сейчас не день, а глубокая ночь.
Мэйш принес кофе и большой бумажный пакет, который положил на стойку рядом с чашкой.
— Отварная говядина, лососина, сливочный сыр, бублики с чесноком, луком и кунжутом и три копчушки, — сказал он.
— Сколько? — спросил Либерман.
— Ты выиграл пятидесятый приз Издательской расчетной палаты, — сказал Мэйш, вытирая руки о фартук. — Заказ навынос от закусочной «Ти энд Эл». Скажи Лайзе, что это от дяди Мэйша. Возвысь меня в ее глазах за несколько долларов.
— Будет сделано, — пообещал Либерман, отхлебнув кофе.
— Хочешь, включу радио? Наши играют с «Джайентс». Начал игру Сатклифф. Она вряд ли закончилась.
— Я бы хотел, — сказал Либерман, — но мне надо домой.
В прошлом году Либерман взял внука Барри на игру с участием «Кабс». Бесплатные пропуска ему дал старый приятель, который работал в офисе клуба «Кабс». Игру против «Мец» начинал Рик Сатклифф. Барри и Эйб сидели в первом ряду на стороне третьей базы, где Сатклифф разогревался. На Барри была шапка с надписью «Кабс» и перчатка игрока внутреннего поля. Сатклифф подошел к Барри и бросил ему мяч. С этого момента Барри считал, что Рик Сатклифф, который, между прочим, прошел дистанцию и выиграл со счетом 3:2, свободен от любых прегрешений.
Русские в кабинке над чем-то засмеялись. Либерман пил кофе и смотрел на них. Запах, исходивший от лежавшего рядом бумажного пакета, пробуждал воспоминания.
— Жаль эту женщину, — заметил Мэйш. — Заметь, я сказал «женщину». Я становлюсь современным, не то что старые хрычи. Ведь не сказал же я «девушку». Не поздно учиться и в шестьдесят шесть. Йетта все время мне это твердит.
— Тебе не шестьдесят шесть, Мэйш, — возразил Либерман, допивая кофе. — Тебе шестнадцать, мне десять, и Вилли Брохеску собирается отлупить меня по дороге домой из школы за фабрикой Куппенхеймера. А ты бежишь за ним, вспотев после баскетбола, и прыгаешь ему на спину. Вышиб из него дух, засадил по роже учебником по математике.
