Елена Яковлева - По правилам корриды
— Мне надо подумать, — тихо сказала Лилек, не отрывая взгляда от своих комнатных тапок с помпонами, и, спохватившись, добавила, чтобы он не решил, будто она такая уж легкая добыча: — Пока до меня еще не совсем доходит, чем я могу вам посодействовать.
— Подумайте, подумайте, — с жаром подхватил Измайлов, — только не тяните, дело слишком серьезное. Завтра… Если я приду завтра?
— Ну хорошо, пусть будет завтра, — согласилась Лилек после некоторого колебания. В конце концов до завтра ей будет ясно, на кого ставить: на Филиппа или Измайлова.
Потом она проводила Измайлова в прихожую, с трудом дождалась, когда за ним захлопнется дверь, и чуть не запрыгала на одной ножке. Кажется, птица цвета ультрамарин нечаянно залетела в ее форточку. Ведь только вчера она пригрозила Филиппу, что прямиком отправится к Измайлову. И — нате вам: Измайлов сам к ней пожаловал.
* * *А через два часа в дверь позвонил Филипп. Лилек втянула его в прихожую, придирчиво осмотрела лестничную площадку и выдохнула тревожно:
— Ничего подозрительного не заметил?
— В каком смысле? — опешил Филипп.
— Да так. — Лилек обратила внимание, что в руках у Филиппа кейс, и решила повременить с неприятным разговором. — Ну, принес что-нибудь?
— Принес что смог, — пробормотал Филипп, озираясь по сторонам. Эту квартиру Лилек сняла не так давно, и он не успел здесь освоиться.
— Показывай! — приказала Лилек и потащила его к свету.
Филипп безропотно щелкнул замками кейса, порылся в кипе газет и извлек самую обыкновенную картонную папку для бумаг старинного образца, еще с тесемками.
— Что там? — Лилек не терпелось узнать, что же конкретно ей обломилось от наследства художника Андриевского.
— Вот, — Филипп развязал тесемки, и она увидела кусок желтой бумаги, на котором было намалевано что-то неразборчивое: какие-то размытые разноцветные круги, перечеркнутые неровными мазками черной гуаши.
— Это что за дрянь? — Она даже отступила.
— Никакая это не дрянь, — наставительным тоном изрек Филипп. — Это работа авангардиста Ки… Ки… я забыл фамилию, из коллекции Андриевского, которой он очень гордился и дорожил. Говорил, это самое ценное, что у него есть. Мне Юлия рассказывала.
— Да она, наверное, над тобой издевалась, потому что ты ничего в этом не понимаешь, — прошипела Лилек. — А может, ее муж-покойничек над ней подшутил, а она и рада повторять.
— Ничего подобного, — стоял на своем Филипп, — говорю тебе, знатоки за эту картинку заплатят очень много.
— Много? — фыркнула Лиля. — За эти каракули? Да я лучше нарисую!
— Может, ты и нарисуешь, — рассудительно заметил Филипп и сунул папку обратно в кейс, — только тебе столько не заплатят. Ты хоть одну картину Пикассо видела, а? Нет? А ты посмотри, впечатляет. И при том, его мазня стоит миллионы. Баксов! А «Черный квадрат» Малевича? Он вообще перевернул табуретку и обвел ее, а теперь эта табуретка в каком-то знаменитом музее и во всех умных книжках по живописи.
— Я смотрю, ты специалист, — усмехнулась Лилек, — нахватался… Повышаешь свой интеллектуальный уровень? Скоро лекции по искусству будешь читать?
— Очень смешно, — вяло отмахнулся Филипп. — Мне, как ты понимаешь, все это до фени. Просто Юлия рассказывала и показывала книжки. Да тот же Измайлов, думаешь, из-за чего с ней судился — как раз из-за этой мазни, как ты ее называешь… Но по мне, не хочешь брать — не надо, тогда жди, когда деньги будут…
При упоминании Измайлова Лилек прикусила губу, покосилась на кейс, стоящий у Филипповых ног…
— А что я с ней делать буду, если она такая знаменитая, эта твоя картинка? На барахолку, что ли, попрусь? И кто мне за нее в баксах отвалит?
— Потому и говорю: жди, — напомнил ей Филипп. — Нет у меня сейчас таких денег, какие ты просишь.
— Ну нет, постой, мой мальчик, — Лилек прикинула свои шансы. — Ладно, оставляй свою веселую картинку, хоть в качестве залога, потом выкупишь по рыночной стоимости. Или… Организуй мне покупателя, если она такая ценная, как ты утверждаешь!
— Сейчас не могу. — Он опять затянул свою старую песню о главном. — Светиться с этим пока рановато. Вот пройдет суд, ее признают недееспособной, и можно будет развернуться. Тогда и до счетов доберемся.
— Смотри только, не забудь про меня тогда, не загордись, наследничек, — ревниво заметила Лилек.
— Как же, забудешь про такую, — недовольно пробурчал Филипп, — ты же теперь с меня с живого не слезешь. Я тебя знаю…
— А я вот тебя, похоже, не очень. — Лилек и впрямь посмотрела на своего давнего дружка новыми глазами. — Сомнения меня что-то начали посещать насчет твоей благоверной… Вот, думаю, с чего это у нее крыша поехала, может, ты ей подсобил, а, Филиппок?
Филипп сразу покраснел как рак:
— Что ты такое плетешь? У нее официальный диагноз.
— Да-а? — Лилек не сводила с него пристрастного изучающего взгляда. — А у меня тут был один товарищ, который намекал, что она не по своей воле на крышу полезла.
— Какой товарищ? — Секунду назад алевшие маковым цветом Филипповы щеки стали мертвенно-бледными.
— Если бы я сама знала, — с притворной досадой обронила Лилек, — по виду — мент, но удостоверения не показал… Нет, думаю, он все же не мент, — покачала она головой, — но откуда-то знает про ту старушку, помнишь? Знаешь, мне кажется, он меня просто на понт брал, вдруг я проболтаюсь. — И тут ей захотелось с ним поиграть, как кошке с мышкой. — Черт, как я сразу не догадалась! Да он наверняка подосланный казачок, от того же Измайлова!
— И… И что он говорил? — На Филиппа жалко было смотреть.
— Тобой интересовался, — подлила масла в огонь Лилек. Знала, какой он трус.
— А ты?
— А что я? Сказала, что сто лет тебя не видела и понятия не имею, что происходит в твоем благородном семействе. Он грозился еще зайти, так что я решила с этой квартирки съехать побыстрее. И ты сюда больше не приходи. А я устроюсь на новом месте и дам тебе знать. А сейчас сматывайся, сматывайся и постарайся не привлекать к себе внимания, понял?
Филипп прихватил свой кейс и поплелся в прихожую на ватных ногах.
Лилек догнала его у двери и отняла старорежимную папочку:
— Эй, забыл, зачем приходил?
Потом проследила из окна, как он садился в машину. Вокруг, по виду, все было спокойно. А когда Филипп благополучно упылил со двора, развязала тесемки на папке, еще разок полюбовалась «шедевром» из коллекции Андриевского, с сомнением покачав головой. Может, эта мазня и стоит кучу баксов, но лично ей, Лиле, то, что там накорябано, здорово напоминает залежавшуюся магазинную пиццу, в спешке порезанную на несколько неровных кусков. Ладно, по крайней мере не обведенная табуретка.
Глава 15
Машка спала, разметавшись, с приоткрытым ртом, умудряясь при этом негромко, но назойливо посапывать, и последнее обстоятельство раздражало Игоря Измайлова более всего прочего. Более ее немыслимых сорочек, гречки из веснушек, рассыпанной по костлявым плечам, и вечно ледяных ног. Не удержавшись, он пихнул ее в бок, Машка не проснулась, только захлопнула свой бледный рот, почмокала губами, как лошадь, почуявшая свежее сено, и перевернулась на другой бок. Но сопеть не перестала, корова!
Измайлов встал с кровати и поковылял на кухню: его мучила жуткая жажда после выпитого с вечера шампанского. Опять же по Машкиной вине, герцогиня какая выискалась: без шампанского — никак. Наткнувшись босыми ногами на небрежно брошенные Машкой туфли — растоптанные лодочки на острой шпильке, он довольно громко ругнулся, что никоим образом не подействовало на спящую. Тогда Измайлов, задержавшись в дверях, свистящим шепотом высказал все, что думает о корове, дрыхнувшей в его постели, — отвел душу. Впрочем, особенного облегчения он не испытал, потому что его с Машкой, надо признать, совершенно дурацкие, взаимоотношения зашли в окончательный тупик, когда уже нужно было что-то раз и навсегда решать, но вот вопрос — как? Просто так, пинком под зад, ее ведь не выставишь! Слишком дорого обойдется.
Сам виноват, козел, пожадничал, вот и получил ярмо на свою шею. Таких девок бросал без раздумий, а теперь имеет какую-то жилистую Машку и отрабатывает с ней в постели еженощную барщину. Что бы ему, идиоту, не поставить все на деловой лад сразу же: «За это, милая моя, получишь столько-то, а за это — столько-то»? Нет, пошел иным путем — вот и результат, теперь она сопит в его кровати, чуть ли не навеки у него поселилась. Он пытался ее выставить под благовидным предлогом, напомнив, что пока отношения афишировать не стоит. А та в ответ только похлопала своими рыжими ресницами и промычала:
— Да все равно я прихожу только на ночь. И потом, никому это не нужно, пока они разнюхают, что к чему, поезд будет далеко!
