Татьяна Столбова - Смерть по сценарию
— Здравствуйте, гости дорогие, — хмуро пробурчал Оникс.
— Здравствуй, — ответили они и с торжеством продемонстрировали ему бутылки.
— Я пить не буду, — отказался он, удаляясь на кухню.
— И не надо. Мы сами выпьем. А Маргарита Лазаревна дома?
Маргарита Лазаревна, мама оперативника, просыпалась с первыми петухами и уходила на рынок, о чем гости дорогие знали отлично. И Сахаров не стал отвечать на этот вопрос.
Друзья прошли на кухню, расположились там с максимальным комфортом и, не обращая внимания на хозяина, принялись распивать пиво, радостно вспоминая вчерашнее празднество.
Сахаров мимолетно улыбнулся им: они были хорошие ребята. Немного нахальные, но в наше время это не такой уж ужасный недостаток.
Он допил кофе, взял с подоконника последний роман Кукушкинса...
С похвальным усердием он перечитывал эту вещь уже третий раз. Встретившись с Мадам, ее братом, Денисом Климовым, Саврасовым, Пульсом, Федором Менро и другими, он понял, что эту разношерстную, в общем, компанию объединяла любовь к литературе. Все они читали много и бессистемно, но страстно. У каждого из них были свои любимые авторы, а один — Кукушкинс — вызывал их бесконечные споры и даже ссоры. При этом все соглашались, что он выдающийся талант, может быть, даже единственный в своем роде.
Эту информацию Оникс получил от Мадам. Она же посоветовала ему почитать Кукушкинса. Ей почему-то казалось, что в его произведениях можно найти ответы на многие вопросы. Сахаров не понял, какое отношение имеет этот писатель к убийству Михайловского, но, как человек добросовестный, решил все же почитать Кукушкинса. Надо заметить, что он не то что не разочаровался, а был благодарен Мадам за совет. Более того: роман «Три дня в апреле» поразил его неким сходством с настоящим моментом. В чем заключалось сходство, Сахаров не мог уразуметь никак. В романе не описывались реальные события, да и герои совершенно не были похожи на героев истории с убийством, но... Что-то такое было. Что-то странное, едва уловимое...
От чтения Оникса отвлек жуткий гогот гостей. Он недовольно посмотрел на них и снова уткнулся в книгу, «...в полумраке светлый лик вдруг утратил сияние; он стал темен и суров; черты исказились до безобразия... Лин Во отшатнулся. Перед ним стоял урод, пока не осознавший своего превращения, и улыбался. В руках его увядала роза. Лепестки падали на ботинки и рассыпались в прах. "Нет... — прошептал Лин Во, — этого не может быть... Тьма..."»
Сахаров поднял голову и вперил в потолок остановившийся взгляд. Дело не в Лин Во. Дело в уроде, чей светлый лик утратил свое сияние. Только сейчас Оникс подумал, что именно он, а не Лин Во, является главным героем романа, хотя автор уделяет ему гораздо меньше внимания — на пятистах страницах текста урод появляется всего раз десять, в то время как Лин Во присутствует чуть не в каждом абзаце — и в той части, которая описывает современность, и в той, которая древние века.
Оникс еще раз перечитал эти строки: «...в полумраке светлый лик вдруг утратил сияние... черты исказились...» Нечто знакомое чудилось ему в искаженном светлом лике. Он представил себе всех участников драмы и тех, кто их окружал, но ни в ком не смог обнаружить черты урода, написанного Ку-кушкинсом. Оникс подумал, что все это — лишь игра его собственного воображения, решил поразмыслить об этом на досуге и закрыл книгу. Но Кукушкинс не отпускал. Странная смесь славянского и восточного завораживала, будила в душе смутные воспоминания о прошлом, которое было триста, семьсот, тысячу лет назад...
Сейчас Сахаров был настолько далек от реальности, что долго не мог сообразить, зачем к нему пришли друзья и о чем они беседуют. А их смех и вовсе казался ересью. Так в храме кажется ересью усмешка или громкий голос...
— Эй! — сказал наглый от природы Степан, хлопая Оникса по руке. — Очнись! Мы тут!
— Мы здеся-а! — пропел не менее наглый маленький Смирнов.
— Чтоб вас... — буркнул Сахаров. — Уходите к чертовой матери, мне на работу пора.
Друзья не обиделись. Они привыкли к грубости Оникса. И вообще все недостатки его характера они списывали на трудную хлопотную службу.
Сахаров душераздирающе вздохнул.
Гости сделали вид, что не заметили вздоха, и продолжали весело болтать.
— Ребята, — жалобно сказал оперативник. — Прошу вас, убирайтесь отсюда. Пошли вон, говорю...
Гости даже не посмотрели в его сторону. Только Витька, самый скромный из этой четверки, пожалел друга. Молча он налил полный стакан пива и придвинул его Ониксу.
— Да не хочу я пива! — возопил Сахаров. — Я на работу хочу!
— Иди, — пожал могучими плечами Максим. — А мы Маргариту Лазаревну подождем. С прошлой субботы не виделись...
Более Оникс не бунтовал. Он взял книгу, вышел из кухни, оделся и, оставив маме записку, отправился на встречу со свидетелем.
***Сахаров сел в трамвай на Кольце, раскрыл книгу на триста семьдесят третьей странице, но читать не стал. Мысли его, взбудораженные то ли предчувствием, то ли разыгравшимся воображением, возвращались к месту убийства, к таинственным словам Мадам, к подробному жизнеописанию Миши (даже про себя Сахаров теперь называл его так), данному Саврасовым не далее как вчера...
Оникс попробовал ассоциировать персонажей Кукушкинса с реальными людьми, и у него, естественно, ничего не вышло. Не было, не было и не могло быть совпадений. Мадам — женщина, наделенная фантазией, это раз. Мадам — пожилая женщина, если не сказать — старая, это два. Наконец, Мадам — женщина, это три. Сахаров с улыбкой покачал головой, удивляясь такому реликту в наши безумные дни, и снова уткнулся в Кукушкинса. Прочитав несколько страниц, он снова задумался, затем перелистал чуть назад и нашел отрывок, где описывалось превращение Светлого Лика в чудовище.
«Урод имел имя. Он был человеком. В прежней жизни, думал Лин Во, он знал его близко. Но тогда все в нем было другое: образ, дух, начало и конец. Совпадали только имена, однако Лин Во не помнил, как звали того, прежнего. Он мог лишь чувствовать, и это все, что ему оставалось.
Лин Во сделал шаг назад и приложил ладонь к сердцу. Урод в недоумении остановился. Взор его стал жалок; он попытался приблизиться, но тут увидал в глазах друга свое нынешнее отражение и вскрикнул. Ужас пронзил сердце Лин Во. Еще минута — и оба они будут мертвы. Только один навсегда, а второй на время. Кто?..»
Почему Сахаров выбрал именно этот, не самый, надо сказать, лучший отрывок из романа Кукушкинса, он и сам не мог бы объяснить. Но, словно наваждение, его преследовал образ урода. Как внимательный читатель, он и в первый раз осознал значимость этого героя. Теперь, когда было время подумать и осмыслить, он уже ощущал его живым; словно он был рядом, жил где-то неподалеку и дышал тем же воздухом...
Сахаров представил себе, как будет докладывать начальнику о Светлом Лике, живо увидел изумление в его глазах, а потом и праведный гнев, и содрогнулся. Все. Пора кончать с этими бреднями.
Он закрыл книгу и сунул ее в сумку, на самое дно, под спортивную форму. Потом повернулся и стал смотреть на медленно проплывающий за окном трамвая пейзаж. Светило холодное мартовское солнце, таял снег, кругом было серо и сыро...
Глава одиннадцатая
Ох, не доведет меня до добра мой мерзкий характер. Я совершенно не умею скрывать своих чувств. Пульс смотрел на меня с таким отвращением, даже с ненавистью, что я ясно поняла: мне посчастливилось нажить себе врага. Мы всегда не слишком-то ладили, а теперь и вовсе разрушился тот хрупкий мир, который с трудом сохраняли прежде.
Я ушла из кафе с видом победительницы, но в глубине души была собой недовольна. Какого черта я не выслушала его бред? Подумаешь, перерыв заканчивался! Я сто раз опаздывала на съемку, и ничего. Да и вообще: я могла бы перенести нашу беседу на завтра, послезавтра... Пульс же не виноват в том, что глуп. Он общался с Мишей, пусть односторонне, но общался, а для меня сейчас каждый свидетель дорог, даже такой кретин, как Пульс.
Так я ругала себя, пока шла по коридорам «Мосфильма». Потом послышался сиплый визг Вади, приглушенный стеной, и я остановилась. Мне очень не хотелось открывать дверь и входить в павильон. Мне надоело здесь работать. Мне надоела ненастоящая жизнь, самоварное золото декораций и придуманные слова, которые с усердием заучивали и с таким же усердием произносили взрослые солидные люди. Мне надоело все.
Я дала себе слово, что уволюсь в тот же день, когда дело об убийстве Миши будет закрыто, толкнула дверь и вошла внутрь.
Вадя, узрев меня в проеме, коротко и радостно вскрикнул. Тотчас посыпались указания актерам, оператору, ассистентам, осветителям... Я подняла хлопушку, валявшуюся на полу, встала у камеры. Начинался съемочный процесс.
***Вечером, около десяти часов, все наконец завершилось. Боже, с какими усилиями я натянула куртку, повесила сумку на плечо и поплелась по коридору к выходу. Я устала. Работа, убийство, Денис... Все навалилось на меня разом, и теперь я чувствовала себя так, словно мне перекрыли кислород. Мне и в самом деле было трудно дышать.
