Жак Робер - Кто-то за дверью
- Нет,- говорит он наконец.- Право же, нет.
- Я думал... Вообще не исключено...- бормочет Ганс.
- Нет, я вас никогда не видел,- на этот раз тон Дамьена категоричен.
Гансу будто становится легче. И он тут же, бросаясь в атаку, злобно произносит:
- В этом случае, мосье, давайте сразу установим факты. Слушайте меня хорошенько.- Я - муж Франсуазы. А вы, вы тот человек, который Франсуазу у меня похитил.
Похоже, это не то сообщение, которое может взволновать нашего журналиста. Он по-прежнему невозмутим. Чтобы вывести его из равновесия, нужна, должно быть, информация другого калибра. О водородной бомбе, к примеру, сброшенной американцами на Москву. А Ганс-то думает, что сильно его удивил!
- Признайтесь, что вы этого не ожидали.
- Такого тона, признаюсь, не ожидал, нет,- сухо говорит Дамьен.- Но поскольку вы так ставите вопрос, отвечу вам столь же ясно: ни одной секунды не считал, что похитил у вас Франсуазу. Глубоко убежден, к тому моменту, когда мы с ней встретились, вы ее уже давно потеряли.
О, я вдруг перестаю быть зрителем! Это ко мне обращается Дамьен, и именно я его слышу. Мне хочется тотчас покинуть мой наблюдательный пункт. Что ты там болтаешь, подлец? Я потерял Франсуазу? Да что ты об этом знаешь, вор, похищающий чужих жен?
Но я молчу. Отвечает мой толкователь, в изящной форме, почти моими собственными словами:
- Не говорите этого, Поль Дамьен! У меня есть доказательства, что вы украли ее, отняли у меня! Франсуаза сопротивлялась изо всех сил. А вы протянули к ней руки, как спрут щупальца. И тащили, тащили к себе, пока она не выдержала и не уступила как уступает жертва.
Браво! Пусть продолжает в том же духе, а я поаплодирую!
- Я был уверен, что вы прибегнете именно к таким оборотам,- говорит Дамьен, явно стараясь держать себя в руках.- Мужчинам, которых бросают жены, всегда представляется их несчастье в выгодном для них свете.
Подлый негодяй!
- Как это удобно! - рычит Ганс, он поистине великолепен.- Крадут у человека жену, а потом приходят, и заявляют, что она уже ему и не принадлежала! Хитрый фокус! Только вы забываете, мосье, что в магии необходима ловкость, все должно быть проделано незаметно, иначе ждет неудача. Между тем многое из сделанного вами не удалось скрыть.
Какое же он мне доставляет удовольствие, Ганс Вамберг! Отличный ученик, превосходный персонаж! Пока Дамьен в затруднении.
- Что же именно? - спрашивает он, с беспокойством глядя на Ганса.
Тут Ганс достает из кармана лондонское письмо. Достает, словно оружие, и направляет на врага.
- Узнаете письмо? Письмо, заканчивающееся ужасной фразой: "Милая, мы никогда больше не должны говорить друг другу "прощай". Каждый раз ты словно умираешь для меня, и я поистине предпочитаю твою смерть, чем знать, что ты в объятиях другого..." Эти строчки в самом деле писали вы?
- Да, их писал я,- отвечает сквозь зубы Дамьен.
- И вы по-прежнему будете говорить, что я рисую свое несчастье в выгодном для себя свете? Будете снова повторять, что в тот день, когда вы встретили Франсуазу, я ее уже потерял? Отвечайте! Отвечайте "другому"! Тому, кто держал в своих объятиях живую Франсуазу! Не думаете ли вы, что я держал ее насильно?
Внезапно Ганс повышает тон, и в его голосе появляется этакое дрожание, которое на месте Поля Дамьена мне было бы не слишком приятно слышать.
- Что я могу вам ответить? - говорит журналист, к которому вернулось спокойствие, столь меня раздражающее.- Мне пришлось бы прибегнуть к аргументам, которые вы наверняка не согласитесь выслушать, представить доказательства, которые вы не согласитесь принять. Вы находитесь в положении обиженного. Хотите вы того или нет, но положение это удобное. Могу ли я вас оскорблять?
Бессовестный наглец! Но главное - неосторожный! Мне кажется, Ганс сейчас набросится на него. Он весь побелел.
- Ах, вам еще надо меня оскорблять!
- У меня и в мыслях такого не было,- произносит Дамьен с олимпийским спокойствием.
-- Нет, но вы уничтожаете меня презрением!
- Подумать только, что мне советовали, умоляли встретиться с вами!
Ой, опасный момент! Ганс, похоже, поставлен в тупик.
- Кто же? Кто вас умолял? - выговаривает он, запинаясь.
- Вы сами прекрасно знаете. Андре Дюверже. Теперь Ганс встревожен основательно.
- Андре Дюверже?
- Да, Андре,- произносит Дамьен с неожиданным раздражением в голосе.Брат Франсуазы. Может быть, вы забыли о поручении, которое ему дали?
- Нет, нет, разумеется, не забыл,- бормочет Ганс, и вид у него при этом очень смущенный.
Вот он снова в своей роли слепца, а я знаю, что в этой роли он никуда не годится.
- И все у нас должно было произойти наилучшим образом? - продолжает Дамьен саркастическим тоном.- Достойно! Как у интеллигентных людей!
- Вы серьезно думали, что это возможно? - скрипит Ганс.
Вот отличный ход!
- Разумеется, нет! - быстро отвечает Дамьен.- Впрочем, я так и сказал Андре. Я был уверен, что все это превратится в сведение счетов.
Последние слова вдохновляют Ганса.
- Сказано без преувеличения,- произносит он с угрозой в голосе.- Нам в самом деле надо свести счеты, господин Дамьен! Притом, серьезные! Должен признать, что до сих пор вы очень ловко избегали говорить о сути дела. Единственный счет, который я вам предъявляю, единственное, что имеет значение,- это смерть Франсуазы!
Вот наконец главный ход! Как гром среди ясного неба! Я хотел бы владеть искусством Рембрандта, чтобы изобразить физиономию Поля Дамьена в этот момент - разинутый рот, выражение безграничного изумления на лице.
- Что, что? - с трудом выговаривает он.
Но Ганс ничего больше не видит, его уже не остановить.
- Ее смерть, которая, увы, лишь подтверждает мою правоту. Разве стали бы вы убивать Франсуазу, если бы в Лондоне она не вернулась ко мне? Если б не бежала от вас?
Внезапно Дамьен встряхивается, словно собака, которую окатили водой.
- Прошу прощения, мосье, но я абсолютно не понимаю, о чем вы говорите. Вы говорите мне о смерти Франсуазы...
- Ну, конечно, сейчас вы будете строить из себя невинного! - вопит Ганс.- Изображать удивление!
И кидает вдруг магическую фразу, которую я бросил в него, как семя:
- Вы станете лгать, как всегда лгут любовники! Говорить все равно что, неизвестно на что надеясь...
В последние несколько минут взгляд Поля Дамьена особенно блестит. Чуть склонив голову, он чрезвычайно внимательно наблюдает за Гансом, будто боится, что тот может потерять равновесие и упасть.
- Да, простите, надеясь на что? - мягко переспрашивает он.
- Что удастся, быть может, сбить меня с толку,- говорит Ганс, становясь, по-моему, все нервозней.- Убедить, что здесь какое-то недоразумение, что меня ввели в заблуждение и что напрасно я считаю, будто вы имеете отношение к ее смерти... Вот увидите, сейчас вы мне все это скажете!
- К ее смерти,- будто про себя повторяет Дамьен. Чувствуется, что он делает отчаянное усилие, пытаясь
найти разгадку ужасного недоразумения, понять, что вынуждает его все последние мгновения противостоять этому человеку.
А ярость в помраченном рассудке Ганса Вамберга, подобно пламени, вздымается все сильней.
- Видите, вы уже начинаете! - рычит он - Значит, вам даже неизвестно, что Франсуаза мертва?
- Прежде всего, я хотел бы вам сказать... Но Ганс в бешенстве перебивает Дамьена:
- Вы мне ничего не скажете! Я не позволю вам больше говорить Придумывать лишь бы что!
И продолжает с какой-то растерянностью:
- Потому что я, мосье, я помню все! И Лондон, и маленькую гостиницу на Темзе, и еще Ньюхавен!
Вдруг следует настоящий вой:
- Вы слышите, Ньюхавен! Скалу! Если вы эту скалу забыли, то я, я помню ее прекрасно! Я видел, слышите, видел, как вы столкнули Франсуазу!
На этот раз с Дамьена хватит. Сейчас он этому одержимому вправит мозги!
- Остановитесь, мосье, прошу вас! Вольно или невольно, но вы пребываете во власти чудовищного заблуждения! Вы бредите! Франсуаза жива!
В тот момент, когда Дамьен изрекает эту высшую истину, я, к сожалению, не вижу лица Ганса: уже некоторое время он стоит ко мне спиной. Но замечаю, как вдруг опускаются его плечи и весь он сгибается, словно человек, которому нанесли удар в живот.
Наступает долгое молчание. Потом Ганс делает резкое движение, сует руку в карман брюк, достает револьвер и целится в Дамьена. Вот уж он не знает колебаний! Он не задается вопросом, достойно это его или нет и какую оценку ему вынесут литературные критики. Ганс ведет себя как славные герои скандальной хроники - с револьвером в руке он готов стрелять в своего обидчика.
Он, конечно, не верит в эту нелепость: Франсуаза жива! Он не может в это поверить. Он слишком часто и слишком отчетливо воображал себе изуродованное тело Франсуазы у подножия Ньюхавенской скалы, он слишком жаждал отомстить.
- Ну нет! Так вы не выпутаетесь! - кричит он вне себя.- А если вы продолжаете лгать о самом ужасном, смеете говорить мне... мне... что Франсуаза жива...
