Владимир Соловьев - Матрешка
Сам видел… Плюс, конечно, личное покровительство босса. Выхода никакого — не те, так другие. Вот я и вернулась к прежним занятиям — на этот раз по месту жительства. Они эту хату в Саг-Харборе давно приобрели. Их штаб-квартира. Когда сбежала от «Карамазовых», Володя предупредил, чтобы подальше держалась. Ты еще удивлялся, почему я тех мест избегаю. У них такого рода заведений — с полдюжины по атлантическому побережью. В Бостоне, Филадельфии, Майами. Даже в столице.
— В Вашингтоне?
— Вашингтон, округ Колумбия. Стриптизный клуб «Бабушка» и оздоровительный центр «Русский массаж» — помимо массажа, еще и ароматическая парная с сауной люкс. Со всеми делами, то есть с банными оргиями, — полторы-две косых. В соответствии с законом на стенах объявления:
«Пожалуйста, не просите о сексуальных услугах». Как и у нас в Калифорнии. От обратного: приглашение на еб…и, но на эзоповой фене. А тот берег по-прежнему закреплен за «Карамазовыми».
У меня голова шла кругом.
— Вижу, ты неплохо разбираешься в мафиозных структурах.
— Покрутишься среди них — станешь докой. Поневоле. Тем более все принадлежит одному человеку.
— Кому? Ты его знаешь?
— Ты его тоже знаешь.
— Так твой Тарзан сутенер?
— Девочки для него не главное, хоть он и мачо.
— Тогда на чем твой мачо делает деньги?
— Для него это не самоцель, хоть он и зашибает большую деньгу. Он — человек идеи.
— Идеи? Какие могут быть идеи у содержателя борделей?
— Представь себе! Вендетта. Возмездие — составная часть справедливости. Так он считает. А на нынешнем этапе русской истории произошел вывих социальной справедливости, и он лично призван вправить его обратно, но предварительно надо слупить миллионы. В Америке он отмывает деньги, которые зашибает в Москве.
— На чем? — спросил я, больше заинтригованный финансовой деятельностью моего бывшего студента, чем его идеями.
— На притонах, на игорных домах, даже русский журнал анонимно здесь выпускает — редакция на Стейтен-Айленде. Я там была. Шикарный особняк с колонным портиком, а по сторонам мраморные сфинксы. Редактор взятки берете тех, о ком статьи печатает. Он из тех, кому нельзя верить, даже когда они говорят правду. А как-то Тарзан привел в «Матрешки» одного латинос. Тот выбрал меня, но Тарзан ему отсоветовал. Больше никого в тот день не было. Деловая встреча, часа три о чем-то базлали. До меня долетало, когда проходила мимо. О травке — что через Москву и Тбилиси ее легче всего провезти. Точнее — дешевле всего. А оттуда уже — обратно в Америку.
— А ему за это отстегивают проценты? Вот я уже и феню по-ихнему. Поднабрался.
— Не только. Насколько знаю, там у них более тесные отношения. Часть дурмана идет через Россию транзитом, другую — русские покупают сами, а расплачиваются с наркобаронами современным оружием, а то в российской армии стало бесхозным после распада империи. Россия — новый рынок для сбыта травки, объем потребления за десять лет возрос в тысячу раз. Сто тонн в год. Вот колумбийцы в срочном порядке и осваивают. С помощью русских.
— А как вы ушли от «Братьев Карамазовых»? — вернулся я от общих дел к ее личной судьбе.
— Ушли… Сделала ноги! На попутке. Я одна. Володя хоть и работал на «Братьев», но жил к тому времени в большой зоне, появлялся когда хотел, исчезал, сам себе хозяин. Никто не знал, что мы в родстве. А девочки все на привязи, под колпаком. Пусть и невмоготу иногда бывало, но бежать не собиралась — куда от них сбежишь? Все равно достанут. А вот представился случай — импульс сработал. Как-то везли меня к клиенту, пописать отпросилась. Выпустили из машины, я в кусты, а оттуда вижу соседнее шоссе. Ну и побежала, сообразив, что им меня не догнать на машине — соединительный съезд с одного шоссе на другое через несколько миль. На мое счастье, меня тут же подобрал какой-то старичок. Спрашивает — куда? Я говорю — все равно. У него в машине сотовый телефон: дозвонилась до Володи — достал денег, посадил на самолет. Мы просчитали все варианты и решили, что лучше всего слинять на другой берег и закопаться среди миллиона русских в Нью-Йорке.
— Закопаться? — переспросил я.
— Ну да. Зарыться в землю. Лечь на дно. Затаиться. Затеряться среди других русских. Как видишь, оказалась права — шесть лет не беспокоили. Не до меня — меж собой разбирались.
— А что теперь?
— Теперь? — переспросила она, словно удивляясь, что сам не догадываюсь. — Если бы ты вчера не вмешался, то можно было еще потянуть. В конце концов, я уже не девочка, да и клиентура — не педофилы. Обычные мужики из новых русских, без видимых сексуальных отклонений, более-менее постоянная клиентура, редко когда сторонний гость вроде тебя. Хуже нет, когда одноразовые клиенты. А так работа непыльная.
— А если все-таки обратиться в полицию?
— Безнадега. Равносильно самоубийству. Вот тогда мне крышка. Пуля в черепушку. Или перо под ребра. Тем или иным способом, но грабанут непременно. Думаешь, охота расчлененкой в подъезде валяться в назидание другим? Ребята крутые.
— Не преувеличиваешь?
— Знаю. Выбор у меня теперь — умереть или исчезнуть. Умереть взаправду или понарошку.
В одном ее расчет оказался верным: она пошла не по тропе, а сквозь лес, как всегда ходила в тайге — в детстве. Но именно это и непредставимо для североамериканца. За исключением разве что индейцев, но их в поисковых бригадах, на наше счастье, не оказалось.
Под утро, как ни странно, мы заснули, и я снова не знал, во сне или наяву она рассказала, а если во сне, то кто кому снился — я ей или она мне? Чей это сон? Как с тем метафизическим сном, в котором китайцу приснилось, что он мотылек, а проснувшись, он уже не знал — то ли он человек, которому приснилось, что он мотылек, то ли он мотылек, которому все еще снится, что он человек. Вот и я запутался — окончательно и бесповоротно. Единственный, кто точно знал, наяву или во сне, — Танюша. А мы-то были уверены, что она спит.
На следующий день, когда я возвратился после безрезультатных поисков исчезнувшей Лены и забрал Танюшу у флоридских старичков, она так мне прямо и выложила:
— Я все про маму знаю — она блядь.
Таня произнесла это слово по-русски — не уверен, что она понимала его значение.
Хотя кто знает.
10
Вот мы и покончили с прошлым, которое слилось наконец с настоящим — займемся им без ретроотступлений, учитывая накат событий.
— Тебе нравится мадемуазель Юго? — спросила меня Танюша накануне приезда Жаклин.
— Ничего.
— Она красивее мамы.
— Ты думаешь? — удивился я не столько самому сравнению, сколько предательству Танюши, которая в отсутствие Лены занялась сватовством.
Или это с моей молчаливой подсказки, а интуиция у детей, известно, как у зверей, — вот она и подслушала в моей подсознанке то, что я сам слышать не желаю. И дело вовсе не в том, кто красивее, по мне, красота — понятие относительное, никчемное и мало влияет на наше либидо, а под ним я подразумеваю нечто более сложное и разветвленное, чем дедушка психоанализа. На месте Танюши я бы не сравнивал — так несхожи Жаклин и Лена. Помимо индивидуальных — родовое отличие: одна — насквозь француженка, а другая — с ног до головы русская. И хотя я патологически как-то связан с инфернальницей Леной, культурно и духовно мне ближе разбитная Жаклин: мы с ней — из одного мира, в то время как Лена — из twilight zone. Род любовного наваждения. С ней я испытал всю тяжесть, всю тягость любви, а с Жаклин — пока что — легкость дружбы и взаимной приязни.
Странно, что до сих пор не замужем. Такие, как она, должны, наверное, перебеситься на воле перед тем, как связать себя узами брака. Были ведь в ее жизни и страсти, и разочарования, она не из тех, кто долго простаивает. Французский темперамент. Или это литературный миф? Вспомнил свой сорбоннский роман тысячу лет назад: то, что француженки, не в пример американкам, знают толк в любви, — несомненно. Судя по опросам, из них получаются более надежные жены, чем американки, но до свадьбы они свое не упустят. А что, если американки, выйдя замуж, добирают то, что не получили в девичестве? Имею в виду, понятно, матримониальное, а не физическое девичество.
Есть ли кто у Жаклин на данный момент? Какое мне дело! Не привык долго обходиться без женщины, мысленно уже изменяю Лене, хоть и стыжусь этого. Как легко было бы все свалить на дружка: это не я, а Он! Только это я, а не Он. Не похоть, скорее желание тепла и доверия. Иначе зябко и одиноко на ветру. А каково сейчас Лене? «Там, далеко, на севере, в Париже…» — какой, однако, надо иметь культурно-географический инстинкт, чтобы, будучи петербуржцем, почувствовать, что севильцу Дон Жуану Париж покажется далеким севером. Что говорить, великий поэт — не знаю равных Пушкину ни в русской, ни в английской литературе. Но это так, к слову. А сейчас мне стыдно перед Леной, перед собой, даже перед Жаклин за грешные мои мысли. Помню, как принял сексуально многоопытную Лену за девственни-цу. Но в ней и вправду было что-то от девушки — скверна не пристала к ней. Ни к душе, ни к телу. Ни тем, ни другим не участвовала в разврате, к которому принуждена обстоятельствами.
