Леонид Федоров - Злой Сатурн
— Ишь ты! Гордец какой! Узнаю татищевскую кровушку. Голь перекатная, а тоже — нос воротит. Ты ему сколь посулил? — набросился он на приказчика.
— Как велели.
— Велел, велел! А у тебя голова-то на месте? Видишь, что упрямится, набросил бы сотенку. Учить вас, дьяволов, надо, зря только хозяйский хлеб жрете. Пошел вон, недотепа!
Испуганный приказчик выскочил из комнаты. Оставшись один, Акинфий, сердито сопя, кинулся в кресло. Помотал головой. Целую неделю гулял у себя на заимке. Допился до того, что в каждом углу стали мерещиться зеленые черти. Вот и сейчас, глянул в зеркало на противоположной стороне и увидел, что из-за плеча выглядывает похабная харя нечистика, корчит гримасы, словно издевается над конфузом.
Акинфий со злостью плюнул, сорвал с головы пышный парик с буклями и пустил в зеркало. Наваждение исчезло, а с ним пропала и злость. Вместо нее в душе проснулась обида:
— Выходит, зазря нахвалил Геннину этого законника. Думал, по гроб мне благодарен будет!
В своих поездках так далеко Андрей еще не забирался. Многолюдное Верхотурье со множеством церквей и звоном малиновых колоколов ошеломило его после небольших заводов-крепостей. На улицах толпы монахов, посадских людей и ясашных вогулов. Впервые увидел Андрей этих бродячих охотников, явившихся в город с мягкой рухлядью. Вокруг вились купчишки, выменивая на водку соболей и куниц, сбывая лежалый гнилой товар.
В глухом проулке, позади собора, двое, по виду кабацкие сидельцы, вырывали у вогула мешок с мехами. Охотник отбивался, но силы были неравные, и пришлось бы ему распрощаться с мешком, если б не Андрей.
— Разбой! Эй! Стража, сюда! — во все горло крикнул Татищев, на ходу вытаскивая из кармана пистолет.
Сидельцы кинулись бежать. Вогул, крепко прижав к себе поклажу, тяжело дышал, привалившись к забору.
— Шибко тебе спасибо, ойка! — шагнул он к своему спасителю. — Кабы не ты, худой люди отнял меха!
Развязав мешок, порылся в нем, вытащил пару куньих шкурок:
— На! Ты добрый ойка, румой — другом тебя назову. Бери, женке подаришь, шибко сладко целовать будет за такой подарок!
Андрей отвел руку охотника:
— Спрячь обратно. Мне не к рукам, да и жены у меня нет!
— Как нету? Плохо. Кто тебе юрту убирает, обед варит? Как без бабы жить?
— А вот нет, и все! — рассмеялся Андрей.
— Все равно бери. Не возьмешь — обидишь шибко. Бабы нет, любушке подаришь, радость девке будет! — и сунул шкурки Андрею за пазуху.
— Будь по-твоему! — сдался Татищев. — Шапку сошью!
— Во-во! — обрадовался вогул. — Носить будешь — Степана помнить будешь!
— Какого Степана? — не понял Андрей.
— Меня! Поп крестил, имя дал — Степан!
— Православный, значит. А в церковь ходишь?
— Ходим. В город езжаем — Николе свечку ставим. Ух, хорош угодник!
— Помогает?
На смуглом скуластом лице Степана собрались лучики морщин. Он хитро глянул на собеседника:
— Когда как! Нет — шайтана молим, оленя режем, шайтану — кровь, Николе — шкуру дарим. Из двух один поможет!
— Двум богам молитесь? А поп про то ведает? — расхохотался Андрей.
— Поди, знает. Седни шибко ругал нас. Соболей требовал, грехи сулил молить!
— Ну, ладно, пойдем. Я тебя провожу, а то отнимут твою рухлядь.
По узким, проулочкам вышли к центру города. На базарной площади гудела толпа. В стороне, возле колодца, стояли двое, по виду звероловы. С ними женщина в длинном сарафане, на ногах — отделанные бисером сапожки из оленьей шкуры.
— Ой! Однако, я вас потерял! — закричал Степан, увидев этих людей. — Как, думаю, искать? В тайге туда-сюда ходи, по следу найдешь, а здесь тамги нет, затески нет. Как человека искать надо?
— Степка! Нашелся! Язви тя в печенку! — обернулся коренастый зверолов. — Мы тут все передумали. Где ты пропадал? — шагнул он навстречу вогулу.
Тот что-то быстро стал говорить, то и дело кивая на Андрея.
Зверолов внимательно слушал, и на его заросшем лице мелькала улыбка:
— Спасибо, барин, что Степку выручил. Сотоварищ наш. Вместе промышляем. Думали, пропал мужик. Здеся не урман, ухо востро держать надо, а то враз прищучат.
Второй зверолов поднял голову, и Андрей чуть не ахнул, узнав Силантия. Кузнец нахмурился, схватив за руку женщину, шагнул в сторону.
— Обожди! — негромко окликнул Андрей.
Силантий обернулся, насторожился. Его товарищ с недоумением переводил взгляд с одного на другого. Андрей подошел к кузнецу. Тот, нахмурившись, сделал шаг в сторону и сунул руку за пазуху.
— Что тут делаешь? — шепотом спросил Андрей. — По всему уезду бумаги разосланы об твоей поимке!
— Пущай попробуют взять! — сквозь зубы процедил Силантий.
Женщина, прикрыв рот рукой, чтоб не кричать, с ужасом смотрела на Андрея.
— Полицейские ярыжки враз схватят, и нож твой не поможет!
Кузнец смутился, вынул руку из-за пазухи.
— Барин, не губите его. Ни в чем он не виноватый! — взмолилась женщина.
— Постой, Марья! — бережно отстранив ее, произнес кузнец. — Вина моя известна, только я живым не дамся!
Настала очередь удивиться Андрею:
— Да разве я тебя хватаю? Иди на все четыре стороны. Только упредить тебя хотел, чтоб не попался.
— Вона! — протянул Силантий, и его глаза сразу стали теплее. — А я, признаться, так уж и думал, что придется мне тебя пугнуть, чтоб не выдал.
— Тебе ведь Ерофей помог бежать? Я догадался, когда он обмолвился, что вы с ним земляки.
— Точно! Вятские мы. В тот раз, как мне бежать, он совет дал податься до Афанасия. Заимка его на отлете стояла, туда ярыжки сроду нос не кажут.
— Это не ее ли он сватал? — кивнул Андрей в сторону женщины. — Как-то мне рассказывал.
— Ее! — хмуро подтвердил Афанасий. — Кобеля у меня, варнак, доброго пришиб! — и неожиданно рассмеялся. — А здорово он тогда через заплот сиганул, почище кочета! Да бог с ним. Мы зла не держим, да и он, видать, тоже, коли Силантия до нас направил. Ежели нужда какая случится, пущай заезжает. Зимовье наше теперь на речке Иовке стоит, возле Буртыма. Гора такая есть, приметная. Только Марьюшку мы уже просватали.
Афанасий глянул на своих спутников и, снова, видно, вспомнив сватовство Ерофея, усмехнулся…
Глава шестая
Целый день гремели колеса пролетки по горной дороге, а позади все еще виднелась мрачная громада Конжаковского Камня. Чуть в стороне высилась другая, с голой вершиной, гора — Косьва-Камень. Между ними, словно цыплята возле наседки, рассыпались горки и горушки, то голые и мрачные, то затянутые густым, темным ельником и кедрачом. На вершинах приземистый, искореженный морозом и ветром стланик жался к земле, покрытой мхом и лишайником. Только когда остался позади перевал, дорогу снова обступили густые леса.
Дорога эта, от Верхотурья до Соликамска, называлась Бабиновской, по имени человека, проложившего ее, а до того слыла просто государевой тропой. По этой тропе везли в Московское государство меха из Сибири, ясак, собираемый с инородцев. Сейчас она, хотя и пролегала широкой, в несколько сажен, лентой через Каменный Пояс, замерла. Никто не чинил сгнившие стлани через болота, не ровнял колеи. Медленно зарастающая буйной травой и еловым молодняком, дорога была уже никому не нужна. Редко когда гремели по ней колеса подводы или дробно стучал кованым копытом конь, несущий на себе всадника. Основной путь с Перми Великой в Сибирь переместился к югу, поближе к заводам, через Кунгур — в самое сердце горнозаводского Урала. А от него дальше, через Барабинские степи — к Колыванским заводам.
А старая дорога все зарастала и зарастала. Пролетят годы, и останется от нее узкая тропа, по которой будут бродить звероловы да крадучись пробираться в Россию беглые.
Вместе с дорогой чахнет и Верхотурье. На смену кресту и церкви пришел новый владыка Каменного Пояса — Завод. Склонит перед ним голову гордая церковь и станет не владычицей, а служанкой, помогая держать в крепкой узде томящихся на огненной работе и в рудниках кабальных людей.
В Соликамске задержался Андрей до конца лета. Каменный Пояс с каждым годом все больше открывал людям свои кладовые. Заводы росли, как грибы, для каждого требовалось составить подробную ландкарту со всеми угодьями. Купчишка Осокин пошел в гору, строил уже пятый завод для выплавки меди. Богател соликамский купец Турчанинов, также поимевший страсть к плавильному делу. В пермском, чердынском и Соликамском краях было у него с десяток добрых рудников, да еще целился он на башкирские земли. Вслед за богатеями тянули руки к земным недрам и люди, не имевшие ничего, кроме жажды наживы.
Андрей получил указ отвести крестьянину Меркушеву землю под рудник «пять сажен», а внутри «сколь счастья будет».
