Эдуард Хруцкий - Приступить к ликвидации
- Спасибо. Мы эти продукты отправим в наш профилакторий, где лежат сотрудники Ленинградской милиции. Истощение у многих из них.
Они пили чай, и Данилов рассказывал о Москве. Ленинградцев интересовало все: вернулись ли из эвакуации театры, начали ли работать институты, каковы продовольственные нормы, идет ли строительство метро? Данилов хотел услышать о Ленинграде, о днях блокады, но хозяев интересовала Москва.
И Данилов понял их. Слишком долго эти люди были отрезаны от Большой земли. Теперь им хотелось знать все о ней.
- Мы вас неподалеку разместим, в нашем общежитии, - сказал начальник ЛУРа.
- Может, вечерком заглянете на огонек? - предложил Данилов. Начальник полистал отрывной календарь.
- Часиков в двадцать устроит?
- Конечно.
- Ну до вечера.
Муравьев и Никитин пошли устраиваться, а Данилов с начальником ОББ Трефиловым сидели в его кабинете.
- Вот смотри, Иван Александрович. - Трефилов положил на стол листы бумаги, на которых были наклеены красные, зеленые, желтые, синие квадратики.
Данилов взял их. На квадратах четко было напечатано: хлеб, жиры, сахар, мясо, водка.
- Это отрывные талоны от карточек. Ими магазин отчитывается за количество проданных продуктов. Туфтовые талоны давали преступникам возможность создавать излишки продуктов в магазинах. Эти излишки и обменивались на ценности. Эксперты дали заключение. Вот, - Трефилов ткнул пальцем в один из листов, - это производство фирмы "Розанов и К°", - а те - подлинные.
- Установлены фигуранты?
- Да. Некто Суморов, директор продовольственного магазина. Продукты он свозит к себе на квартиру, улица Салтыкова-Щедрина, дом 8, квартира 3. Прячет их в сарае. По средам продукты забирают.
- Среда завтра.
- Вот и задержим их.
В пять часов Никитин до изумительного блеска надраил сапоги и начал остервенело чистить шинель. Игорь, лежа на кровати, хитро поглядывал на него.
- Муравьев, - сказал Данилов, - накрывай на стол.
- Товарищ подполковник, - вытянулся Никитин, - разрешите удалиться на два часа.
- Куда это?
- По личным делам.
- Уже?
- Он такой у нас, - засмеялся Муравьев.
- Ну иди, - Данилов вынул из мешка плитку шоколада и протянул Никитину. - Девушке подаришь вместо цветов.
- Спасибо.
Данилов пошел умываться, а Никитин взял гитару, которую оставил здесь предыдущий жилец.
Он пробежал пальцами по струнам и запел:
Это было весною,
Зеленеющим маем,
Когда тундра оделась
В свой зеленый наряд.
Мы бежали с тобою,
Ожидая погони,
Ожидая тревоги,
Громких криков "Назад!".
По тундре, по железной дороге,
Где мчит курьерский Воркута-Ленинград.
Данилов вошел, послушал.
- Опять?
- Что "опять"? - непонимающе переспросил Никитин.
- Блатнягу поешь. Что, других песен нет?
- Так я же, товарищ подполковник, в МУРе работаю, а не в филармонии.
- Оно и видно.
Никитин, чувствуя изменение настроения, быстро натянул шинель и исчез.
- До чего же у него в башке мусора много, - с недоумением сказал Данилов. - Где он этого всего поднабрался?
- Он опер классный, - примирительно сказал Муравьев.
НИКИТИН
Он везде ориентировался, как в своей родной Туле. Даже в лесу.
И в Ленинграде путем опроса населения он быстро нашел дорогу к Измайловскому проспекту, сделав по пути кучу добрых дел: разогнал дерущихся пацанов, помог женщине достать воды из канала, заволок на пятый этаж дрова старику.
Чувствуя себя благородным и сильным, спешил Колька Никитин к собору на свидание с худой, большеглазой девушкой Олей. Понравилась она ему. Сразу понравилась. То ли глаза ее светлые в пол-лица, то ли еще что. Да разве можно сказать, за что тебе нравится человек? Наверное, нет.
Никитин шел, насвистывая танго. Чувствуя силу и молодость. Даже мороз его не брал.
Он всего лишь три раза обошел вокруг собора, и появилась Оля.
- Не замерзли? - спросила она.
- Пока нет, - Никитин полез в карман, - бегал по вашему городу, цветы искал. Говорят, что зимой не растут. Так это вместо них.
- Что это?
- Шоколад.
- Коля, я его вечность не видела.
- Тем более берите.
Оля взяла плитку, понюхала.
- Да вы ешьте, что его нюхать-то.
- Вы из Москвы, Коля?
- Да.
- И всю войну там были?
- Нет, я с первого дня по май сорок второго воевал. Ранили меня и списали по месту прошлой службы.
- В госпитале лежали?
- Все было, и резали и шили. А Вы, Оля, неужели всю войну здесь?
- Да. В комсомольской дружине. Пожары гасили, дрова заготовляли, немощным помогали, хоронили мертвых.
Никитин молча слушал рассказ девушки. И все, что происходило с ним, начинало казаться ему пустым и легким в сравнении с тем, что пережила его спутница. До чего же многолика война! И какой стороной ни поверни - везде одно сплошное горе.
Перед ними в сумерках лежал широкий и прямой, как шпага, Измайловский проспект. Ветер носил по нему клочья снега, неприятно бьющие в лицо. Но они не чувствовали ни ветра, ни холода. Им было хорошо вдвоем в этом огромном городе, на этой громадной земле.
ДАНИЛОВ
Гости пришли ровно в двадцать. Сняли шинели и стали у стола, потирая руки.
- Ну и стол ты сочинил, Данилов, - сказал Трефилов. - Я давно такого изобилия не видел.
На столе лежали две пачки печенья, крупно нарезанная копченая колбаса, банка американского шпига, сахар.
- Садитесь, - пригласил Данилов и достал из мешка коньяк, разлил коричневую ароматную жидкость по стаканам.
- За победу, - сказал начальник ЛУРа и выпил залпом. Потом выпили еще, закусили. Данилов и Муравьев старались есть меньше, подкладывая куски побольше и вкуснее гостям. За столом они говорили о работе. Потому что о чем ни начинали беседу, она опять переходила на нелегкую службу.
Данилов и Муравьев услышали такое, что не узнаешь в сухих строчках оперативных материалов, не прочтешь в газетах. Голодные, чуть живые от истощения люди боролись с бандитами и спекулянтами, ракетчиками и агентами врага.
И увидел Данилов комнату, полную продуктов, и человека увидел, сидящего углу, и Трефилова увидел, упавшего от голода в обморок. Данилов слушал их рассказ, смотрел на этих людей и думал о том, что пройдет время, люди расскажут о подвиге бойцов и офицеров на передовой, о доблестном труде рабочих у станков, а вспомнят ли о них? Ведь служба в милиции должна быть незаметной. Человек просто не должен ощущать, что его охраняют.
Они говорили о своей службе, вспоминая трагические и смешные случаи. Говорили о будущем, которое казалось им прекрасным, тем более что фашистов гнали на всех фронтах.
Вскоре пришел Никитин. Он был неожиданно тих и задумчив. Снял шинель, поздоровался, спросил разрешения сесть к столу. Это было настолько непохоже на него, что Данилов спросил даже:
- Ты, Коля, не заболел?
- Здоров, Иван Александрович.
- Ну-ну.
- Это у Николая нравственная перестройка началась, - съязвил Игорь.
Никитин глянул на него быстро, но опять промолчал, сел у зашторенного окна и закурил.
- Слушай, Коля, сыграй что-нибудь.
Никитин встал, взял гитару, подумал немного, подбирая на струнах мелодию, и запел есенинские стихи о клене. До чего же хорошо пел Никитин. Грустная вязь прекрасных слов обволакивала слушателей, уносила их из этой комнаты и этого времени. Каждый, слушая, думал о чем-то потаенно своем, словно только сейчас встретился с первой любовью.
Разошлись они поздно. Давно уже не выходили им такие вечера.
- Спасибо, братцы, - сказал начальник ЛУРа, - на целый год зарядились хорошим настроением. До завтра.
ДАНИЛОВ (следующее утро)
И наступило завтра. Среда наступила.
Оперативники кольцом охватили дом восемь на Салтыкова-Щедрина. Трефилов был человеком серьезным, он учел все проходные дворы, сквозные подъезды, развалины. Запечатал он улицу. Накрепко. В своей работе подполковник не признавал формулировки "незапланированная случайность".
- Пошли, - сказал он Данилову, - навестим гражданина Суморова Андрея Климыча.
Третья квартира была на первом этаже. По раннему времени светомаскировочные шторы еще не поднимали. Кроме штор в окошко были вделаны решетки из толстого железа. Берег свою квартиру завмаг.
- Привыкает, - Никитин бросил папиросу. - Решетка-то прямо тюремная.
Стучать им пришлось долго. Видно, крепко спали в этой квартире.
- Кто? - наконец послышался за дверью женский голос.
- Из домоуправления, - сказал приглашенный в качестве понятого дворник, - Архипов.
Дверь распахнулась. На пороге стояла миловидная блондинка в шелковом халате, по которому летали серебряные драконы. Она была хорошенькая, молоденькая, теплая со сна.
- Ой! - вскрикнула она. - К кому вы? К кому?
- К вам, - сказал Трефилов, по-хозяйски входя в квартиру. - Хозяин-то где?
- Нет его. Нет. На базу уехал.
- А врать старшим нехорошо.
Трефилов и Данилов вошли в спальню. На широкой старинной работы кровати, отделанной бронзой, кто-то лежал, укрывшись с головой одеялом. Трефилов сдернул его, и Данилов увидел маленького лысого человека в яркой атласной пижаме.
