Эдуард Хруцкий - Приступить к ликвидации
- Что же это вы, Суморов, к вам гости пришли, а вы в пижаме?
- Я сейчас, я сейчас...
Никитин пересек комнату, он привычно проверил под подушкой, потом взял висящую одежду, похлопал.
- У меня лично нет оружия, не имею.
- Береженого бог бережет, не береженого конвой стережет, - мрачно сострил Никитин.
- У меня постановление прокурора на производство обыска в вашей квартире и во всех подсобных помещениях. Согласны ли вы выдать добровольно незаконно полученные продукты?
Суморов уже переоделся в полувоенный костюм, первая растерянность прошла, и он оценивающе разглядывал офицеров милиции, мучительно высчитывая, что для него выгоднее.
- Запишите добровольную выдачу.
- Битый, видать, сидел, - прокомментировал Никитин.
- Было, начальник, так как?
- Запишем, - твердо сказал Трефилов.
Никогда еще Данилов не видел в доме столько продуктов сразу. Десять ящиков шоколада, три - водки и шесть - портвейна, десять ящиков консервов, пять ящиков зеленого горошка, семьдесят буханок хлеба. Ванна была полна подсолнечным маслом, шкаф завален рафинадом.
Понятые, сжав зубы, смотрели на немыслимое богатство.
- Этими харчами, - сказал Трефилов, - неделю детский сад кормить можно.
Ленинградские оперативники старались не смотреть на продукты. И Данилов, вспоминая вчерашний разговор, думал о том, как тяжело было им, голодным, истощенным, изымать у этой сволочи продукты. Видеть, трогать и не взять ничего. В общем-то, какая разница - бриллианты, золото, деньги, продукты, для них они теряли свою первоначальную ценность, превращаясь в безликие предметы изъятия.
Один из оперативников побледнел. Под глазами резко обозначились синие круги, он, шатаясь, вышел в коридор.
- Ребята, - спросил Трефилов, - хлеб есть у кого-нибудь?
- Что такое? - забеспокоился Данилов.
- Голодный обморок.
Никитин выскочил в коридор, где на стуле, беспомощно опустив руки, сидел оперативник, вынул из кармана шинели сухарь и кусок сахара, сунул ему.
- Воды принесите.
Он смотрел, как медленно, словно неохотно, ест этот немолодой, изможденный человек, и сердце Николая наливалось ненавистью. Никитин ногой распахнул дверь в комнату, рванул застежку кобуры.
- Гад! - крикнул он. - Я на фронт пойду, но не жить тебе!
Он выдернул пистолет, услышал, как заверещал, закричал тонко толстенький человечек, прячась за шкаф.
Данилов крепко схватил Николая за руку.
- Пусти, - рванулся Никитин.
Данилов словно железом продолжал давить руку.
- Лейтенант Никитин, спрячьте оружие и выйдите из комнаты, взыскание получите позже.
Никитин словно во сне сунул пистолет обратно и, никого не видя, вышел в коридор.
- Товарищи, товарищи, - застонал за шкафом Суморов, - уберите этого психического...
- Мы вам не товарищи, гражданин Суморов. И обращайтесь к нам как положено. За действия своего сотрудника приношу извинения. Он будет наказан.
Вошли оперативники, обыскивавшие сарай.
- Там целый магазин, товарищ подполковник. Бочка повидла, пять ящиков водки, три мешка гречки, мешок меланжа, мука.
- Ну, Суморов, - Трефилов сел рядом с задержанным, - когда купец приедет?
- А время сколько?
- Девять.
- В полдвенадцатого.
А на стол продолжали выкладывать пачки денег, золото, камни. Лежали на полу штуки отрезов, дорогие шубы, блестящие кожаные пальто.
МУРАВЬЕВ
Он смотрел на продукты, вещи и никак не мог понять, для чего этот человек, лысенький, маленький, розовощекий, пошел на преступление. Суморов же жил в Ленинграде. Видел, как страдают люди, как гибнут от недоедания дети. Каким же надо быть негодяем, как надо любить эфемерные земные блага, чтобы пойти на самое страшное - лишить умирающего от голода куска хлеба.
"Купца" ждали в сарае. Сарай и квартира были приведены в порядок, и со стороны никто бы не увидел, что несколько часов назад здесь проходил обыск. Никитин, скрипя сапогами, мерил сарай по диагонали, насвистывая какой-то тягучий мотив.
- Коль, не мечись, как маятник, в глазах мелькает, - попросил Игорь.
- А ты глаза закрой, - мрачно посоветовал Никитин, но все же сел. - Я бы, Игорь, того Суморова без суда к стенке.
- Я бы тоже, Коля, но закон.
- Закон, закон. Объявить бы таких, как он, вне закона. Когда "купцы" придут?
- Через полчаса.
И потянулись долгие полчаса в холодном сарае, набитом продуктами.
Ленинградские коллеги молчали, Никитин рассматривал головки сапог, а Игорь вспоминал, кто же написал стихи:
А над Невой посольства полумира,
Адмиралтейство, Мойка, тишина.
Он совсем перестал читать, и это угнетало его. Приедет Инна, вокруг нее будут крутиться начитанные, остроумные ребята, а он - пень пнем. Последнюю книгу, без начала и конца, читал в засаде в Марьиной роще. Пытался хотя бы приблизительно определить автора и не смог.
До чего же медленно ползет стрелка по циферблату. Может, у них в Ленинграде особое, замороженное время? Должны приехать в одиннадцать тридцать. А вдруг опоздают? Сиди в этом леднике, как скоропортящийся продукт.
Полуторка въехала ровно в одиннадцать тридцать. В кузове сидели два мрачных грузчика в ватниках. Из кабины вылез человек, совершенно не вяжущийся обликом с блокадным городом. Был он высок, в круглой бобровой шапке, в тяжелом пальто, с таким же шалевым воротником, в руке тяжелая трость с серебряным набалдашником.
- Вот это да, - удивленно сказал Никитин, - смотри, Игорь, прямо артист.
Человек вышел, огляделся, постучал тростью в окно. За стеклом появилось кивающее лицо Суморова.
Человек махнул тростью, и полуторка подъехала к сараю.
- Ну, - свистящим шепотом произнес Никитин, - держитесь, гады!
Барского обличия мужчина подошел к сараю, достал ключ, открыл замок.
- Давай, - скомандовал он грузчикам.
Никитин заранее выбрал себе покрепче, мордастого, краснорожего.
Грузчики вступили в полумрак сарая.
- Руки, - тихо, не повышая голоса, сказал Муравьев, - быстренько.
Он повел стволом пистолета.
Один из грузчиков послушно поднял руки, мордастый напрягся для прыжка и выдернул из-за голенища финку.
Всю ненависть к этому откормленному ворью, жиреющему на чужом горе, вложил Никитин в удар. Мордастый сделал горлом икающий звук и покатился по полу, выплевывая зубы и кровь, финка воткнулась в доски и задрожала, как камертон. Оперативники навалились на него, щелкнули наручники. Человек в бобрах, услышав шум в сарае, побежал к машине, тяжело, по-стариковски выбрасывая ноги в лакированных ботинках с гетрами. У кабины его ждали Трефилов и Данилов.
- Нехорошо, Шаримевский, - Трефилов поднял пистолет, - вы же мошенник, а связались с бандитами.
- Ах, гражданин начальник, - Шаримевский никак не мог отдышаться, какие бандиты? Бог с вами. Торгую продуктами.
- Мы к вас сейчас в гости на Лиговку поедем, правда, незванный гость...
- Вы всегда приятный гость, гражданин начальник.
- Ну, коли так, поехали.
ДАНИЛОВ
Две комнаты в квартире Шаримевского были заставлены картинами, дорогими вазами, даже две одинаковые фигуры Вольтера словно стражники стояли по обеим сторонам дверей.
- Вы, Михаил Михайлович, - устало спросил Трефилов, - деньги, оружие и ценности сами сдадите?
- Зачтется?
- Как всегда.
- Оружия не держу, а деньги и камушки в печке-голландке. Вы это в протоколе отметьте.
- Обязательно. Мы пока протокол обыска писать будем, а вы с товарищем из Москвы побеседуйте. Специально из столицы ехал на вас посмотреть.
- Гражданин начальник, я даю чистосердечное признание под протокол. Получаю свою 107-ю и еду в края далекие.
- Пойдемте, - сказал Данилов.
Они вышли на кухню, единственное место в квартире, не заставленное краденым.
К столу сел Муравьев с бланком протокола, Шаримевский устроился на стуле, Данилов прислонился к подоконнику. Он посмотрел в окно и увидел ребятишек, бегающих на коньках по льду обводного канала.
Нет, война не может остановить течения жизни. Осложнить может, а остановить - никогда.
- Михаил Михайлович, - начал Данилов, - я начальник ОББ МУРа.
- Ого, - Шаримевский с уважением посмотрел на Данилова.
- Это ваше письмо? - Данилов вынул из планшета письмо, найденное на даче Розанова.
- Отказываться нет смысла, вы же все равно проведете экспертизу?
- Конечно. Наши графологи умеют работать.
Шаримевский достал массивный золотой портсигар с алмазной монограммой, вынул папиросу, закурил.
- Я буду лапидарен. Кратким буду. Пишите.
Он затянулся глубоко и начал:
- Ничего общего с бандой не имею. Розанова знаю. Он был подпольным адвокатом. Защищал уголовников, брал и давал кое-кому взятки. В Ленинград он наведывался часто. Особенно в скаковые дни. Любил рискнуть. Его клиенты, бежавшие из лагеря, находили у него приют и материальную поддержку. Он им помогал, они ему награбленное сбрасывали. Из коллегии его поперли. Но он дела крутить продолжал. До войны у него Лапшин прятался.
