Екатерина Савина - Проклятие китайского колдуна
– Николай Николаевич! – позвал его шофер.
– Чего тебе? – недовольно поморщившись от того, что его отвлекли от мыслей, спросил Николай Николаевич.
– Еще целый час до назначенного времени, – сообщил шофер, – похороны в три часа дня, а сейчас только… тринадцать ноль-ноль. Ехать полчаса от силы.
– Ну и что?
– Покружить по городу? – предложил шофер. – Я вижу, что вы над чем-то размышляете, так вот я подумал, что вам, наверное, нужно побыть одному и…
– Да, я размышляю, – с досадой повторил Николай Николаевич, – а ты меня отвлекаешь!
– Изви…
– Поезжай прямо домой к Ковалеву, – приказал Николай Николаевич, – нужно еще с его родителями поговорить. С женой, детьми… Я все-таки старинный его друг, не могу же я прибыть на похороны в пятнадцать ноль-ноль, мне нужно… Ну да, не рассуждай. Поехали. И прикури мне сигарету, будь добр.
– Слушаюсь, – ответил шофер, уже успевший десять раз проклясть себя за то, что осмелился лезть в личную жизнь своего босса.
«Да, – подумал Николай Николаевич, затягиваясь сигаретой, – все мои сомнения из-за того, что Ковалев. Черт возьми, его смерть спутала мне все мысли. Я таким мнительным стал… Но все-таки нужно провести еще одну проверку для Якова Семеновича. Или нет? Нет, нет, нужно… Вот как раз Федору Михайловичу я это дело и поручу…»
* * *
Первое, что он почувствовал – пропала отвратительная изнуряющая жара. Холод и ледяной ветер сменил ее.
Он поднялся на ноги, осматриваясь. Когда глаза его привыкли к темноте, а сознание более или менее приноровилось воспринимать окружающую действительность, он понял, что стоит посреди абсолютно пустого пространства, под его ногами навечно и намертво смерзшийся лед, а вокруг него метет пурга – и, хотя из-за пурги и темени не было видно ничего на расстоянии вытянутой руки, он откуда-то знал, что совершенно один в этом мире.
Толстяк сделал несколько шагов и вдруг на минуту остановился, прислушиваясь к новым ощущениям. Было очень холодно, но этот холод нравился Толстяку. Еще через несколько шагов Толстяк заметил вдруг, что совсем обнажен, открыт в своем позорном уродстве, но это не вызвало у него панического ужаса, а напротив…
Клубы метели заменяли ему теперь одежду, но Толстяк чувствовал, что не нуждается в ней – движения его стали легки и свободны – Толстяк вытянул руку и, подчиняясь его случайной мысли, снежные крупинки закрутились между его пальцев – и унеслись в непроглядную тьму – вверх.
– Что это? – прошептал Толстяк. – Что означает это новое? Я чувствую себя таким сильным… я чувствую себя всемогущим. Мир вокруг меня может изменяться по первому моему движению, по первой моей мысли… Этот мир… мой?
Он остановился, пораженный этой новой мыслью. Потом резко взмахнул руками и на несколько мгновений возвел у себя над головой снежный смерч невероятной силы и величины.
Он даже не удивлялся такой перемене своего душевного состояния. Теперь Толстяк никого не боялся, о своем хозяине он даже и не думал.
Толстяк засмеялся и прокричал в испещренную белыми снежными молниями темноту:
– Этот мир – мой! Этот мир – мой!!!
И пошел вперед, сопровождаемый вихрями сумасшедшей пурги, чувствуя уже позади себя свист кожистых крыльев, узнавая этот свист, хотя никогда раньше его не слышал – и радуясь этому…
Глава 8
Время потеряло для Толстяка то значение, которое оно имело в другом, ненавистном для него мире. Он уже целую вечность шел сквозь пургу и вместе с пургой – над его головой кружились твари – Толстяк несколько раз поднимал вверх руку, чтобы приласкать кого-то из своей свиты.
Пурга постепенно начала стихать, и очень скоро Толстяк смог увидеть, что впереди его ждет уже не пустое пространство, а гордо высящиеся скалы, искрящиеся миллионами ледяных кристаллов. Толстяку даже показалось, что он различает – силуэты башен неприступной ледяной крепости.
Он вынужден был остановиться, чтобы немного успокоиться и отойти от внезапно охвативших его чувств.
– Да, – прошептал он, – теперь я знаю, кто я такой. Я знаю, где я родился и где мне нужно было жить… Я… – но тут мысли его внезапно прервались, и Толстяк почувствовал, как что-то чужое вливается в его сознание, будто потоки ледяного ветра, невесть как забравшиеся внутрь его черепа.
Толстяк оглянулся по сторонам. Пурга стихла совсем.
Он поднял голову вверх – только черное небо и больше ничего. Толстяк даже и не заметил, как разлетелись черные птицы.
Он остался совершенно один и вдруг ему стало не по себе. Небо низко загудело и, когда Толстяк вновь поднял голову, он с ужасом заметил, что небо будто опускается на него.
Закричав от невыносимого страха, Толстяк упал на колени и закрыл голову руками.
– Кто ты? – стуча зубами от ужаса, прохрипел он. – Значит, я не один здесь? Значит, этот мир принадлежит уже кому-то, кто может… кто, может быть, не захочет, чтобы я оставался здесь и решит меня изгнать… О, нет, только не это!
Гудение стало громче и уже через несколько минут Толстяк ясно почувствовал чье-то присутствие, но ничто на свете не заставило бы его поднять голову и удостовериться в своих ощущениях.
Небо замолчало неожиданно. Толстяк, почувствовав непривычную тяжесть в затылке всхлипнул. Он распластался на льду, желая только одного – уменьшиться до таких размеров, чтобы протиснуться в какую-нибудь микроскопическу щель в ледяной поверхности.
А потом сосущая тяжесть в затылке Толстяка исчезла. Несколько мгновений стояла полная тишина, причем Толстяку показалось, что за эти несколько мгновений он мог сотни раз умереть и столько же раз воскреснуть.
– Встань! – гулко грянуло в голове Толстяка.
Неведомая сила подхватила его и поставила на ноги. Толстяк покачнулся и едва не упал снова.
– Открой глаза! – приказал тот же голос.
Толстяк против своей воли разомкнул веки, но ничего, кроме кромешной темноты, не смог увидеть.
– Ты знаешь, кто я такой? – спросили у него.
– Нет, – с трудом просипел Толстяк.
– Ты знаешь, кто ты такой?
– Нет… – повторил Толстяк и попытался вновь зажмуриться, но его тело уже не принадлежало ему.
– Тогда слушай! – загремел голос так, что темнота разошлась багровыми трещинами, обнажив первородную тьму хаоса, никогда не виданную ни одним человеком. – Имя мне Ваал-леен. Я первый из всех богов, пришедших, чтобы владеть твоим миром…
* * *
Когда Ваал-леен закончил говорить, Толстяк снова стоял на коленях. В его голове все еще звучали последние слова Ваал-леен:
– Ты – мое продолжение. Ты – мое воплощение на Земле. Ты – тот, кто должен исполнять мою волю. Я дарую тебе этот мир, а власть над миром людей ты завоюешь сам. Помни – ты избранный и в этом твое величие. Ты тот, над кем не довлеет ничья воля, кроме моей.
Вокруг Толстяка были тишина, и тьма уже сомкнулась. Он посмотрел на небо – кажется, скоро снова пойдет снег.
– Этот мир – мой, – тихо повторил он и пошел по направлению к высящемуся далеко замку, заключенному в прочную ограду ледяных скал.
* * *
Кажется, где-то вдалеке угадывались очертания горных вершин. Нет, даже не горных вершин, а… Вроде как, замок?
А черт его знает, замок или нет… Ужасно холодно, просто ужасно. Так холодно, что я не могла сосредоточиться на чем-нибудь, что помогло бы мне выбраться из этого отвратительного мира. Да и еще, честно говоря, меня очень беспокоило затянувшееся затишье. Вот так всегда бывает – только расслабишься, как немедленно что-то случается ужасное.
Я шла к горному замку, потому что другого направления здесь не было – голое ледяное поле, по которому туда-сюда летают порывы страшно холодного ветра. Очень странное и неприятное ощущение – полнейшего одиночества, когда кажется, что, кроме тебя, в этом мире никого нет. Да так оно скорее всего и было…
Хотя, постойте…
Я остановилась и, дрожа и ежеминутно поджимая ноги, чтобы спастись от ледяного ветра, стала вглядываться в промозглую темень.
Вроде бы, кто-то идет?
Да, да, так и есть – кто-то действительно шел – очень от меня далеко и в том же направлении, что и я – к замку на скалах.
Но кто это? Враг или друг?
Что друг – так это вряд ли. В этом мире нет и не может быть ничего теплого – даже, наверное, и отношений. А если это враг? Как мне поступить, если это враг? Сейчас он, кажется, не замечает меня, но если повернет голову и посмотрит…
Спрятаться мне негде, бежать тоже некуда…
«Ладно, – подумала я, – лучший выход из безвыходной ситуации – идти напролом. Так и поступлю сейчас. Окликну его и…»
Поколебавшись, еще немного, я приложила к губами ладони, сложенные на манер рупора и крикнула так, громко, как только смогла:
– Э-ге-гей!
