Анатолий Галкин - Искатель. 2014. Выпуск №1
Через три дня, которые Генрих безвылазно провел в подвале, механический человек был почти готов. В грудной клетке вращались шестеренки. Колесики поскрипывали и слегка дрожали. Генрих оглядел творение. Сзади и спереди прутья-ребра железной грудной клетки размыкались, словно приглашая забраться внутрь, в кокон. Да это костюм! Генрих сделал шаг, довольно легко пролез в решетчатую основу. Он понял: видимо, да Винчи рассчитывал конструкцию для себя, а он, как известно, был отнюдь не хрупкого сложения. Ноги легко вместились в искусственные икроножные сплетения, руки попали в «рукава». Генрих осторожно замкнул створы на груди й сделал шаг. Что теперь? Ходить в железном костюме было не так трудно, как казалось. Он снял с себя «доспехи». Теперь дело было за «начинкой».
На разбор леонардовских схем и набросков ушло еще два дня. Макс придирчиво перебирал конструкции, сравнивал линзы, примерял крохотные зеркала, располагая их как на рисунке, под углом в 45 градусов. Всю следующую неделю он обзванивал торговые центры, научные базы и лаборатории. Без передышки искал, заказывал химические соединения и редкие металлы, минералы, специальные матовые дымчатые пластины, определенной величины стеклянный шар.
Последняя посылка пришла в субботу. А уже в понедельник конечная линза — и вслед за ней мерцающий неровными гранями кристалл — встали на свое законное место. Туда, где в проеме металлического шлема зиял провал, в углубление для глаз смотрящего. Генрих поправил и слегка развернул рычаг управления возле бедра, услышав механический хруст шестеренок. Странный аппарат, витрувианский человек из железа и стекла, готов был сделать первый шаг или что-то еще, что ему полагалось.
Макс последний раз взглянул в чертеж. Да, он все сделал как надо. Не пропустил ни одного пункта, чертежа или инструкции, зашифрованной старинной арабской вязью, ни одной линии, пропорции или фигуры.
Ищущий да увидит. Будут глаза смотрящего открыты.
Но Генрих до сих пор не понимал значения этих слов и самого устройства. Этот выступ, похожий на рычаг, зачем, для чего? Странные окуляры впереди, каково их предназначение?
В зеленой долине белели крохотные крыши, кузнечики прыгали в траве. Сидя на крыльце, рядом с чертежом да Винчи, потрепанным, дрожащим на ветру, Генрих вдруг подумал об Анне.
Он совсем забыл про свою девочку. Она там, наверное, сошла с ума от горя, разыскивая его. А другие? Коллеги, профессор Эйхенбаум? Генриха охватили раскаяние и стыд. Войдя, он не спеша собрал вещи. Еще раз кинул взгляд на железный «костюм». Сверкающий миллионами граней, медным, железным сиянием, блеском минералов и полудрагоценных камней, зеркальными бликами, он казался настоящим произведением искусства. Замер в позе ожидания, готовый сделать шаг, поднять металлическую мускулистую руку. Сотворенный по чертежам да Винчи, он был прекрасен.
5Облокотившись о парапет на стеклянной террасе, Генрих из своего пентхауса на крыше смотрел вниз, где мелькали силуэты, копошились, перебегали улицу, шагали по своим делам. На кровати спала Анна. Ее глаза были закрыты, но он словно чувствовал ее взгляд. Он вдруг напомнил ему другой, тот, что был известен всему миру.
Достав альбом репродукций, Генрих открыл заветную страницу. Из темноты выступила она — та, что была вторым я великого Мастера, которую он называл своей душой и сделал живой для всех и которая, по слухам, умерла сразу после окончания портрета. Она смотрела из глубины веков, покорно сложив на коленях канонические руки, на фоне матового пейзажа, неся свою полуулыбку, таинственный взгляд, который сливался когда-то с угасающим взглядом Леонардо на смертном одре. Она, последняя, видела его глаза, усталые и мудрые, глядящие куда-то в иное, ей он что-то прошептал перед смертью.
Ищущий да увидит. Будут глаза смотрящего открыты.
Почему он раньше не замечал такого сходства?
Оно — в терпении, всепрощении и бесконечном принятии того, что должно случиться. В заботе и покорности.
Когда Генрих появился на пороге после двухмесячного отсутствия, Анна тихонько вскрикнула, губы без конца шептали его имя, а глаза были как два черных провала. Но она простила все, без вопросов и лишних слов.
На следующий день рабочие привезли железного человека, так почему-то про себя называл конструкцию Генрих. Профессор Эйхенбаум, которого он пригласил, долго цокал языком, строго смотрел поверх очков, оглядывая агрегат. Он стоял посреди комнаты, холодный, блестящий и готовый действовать. Во взгляде маленького ученого мелькнуло восхищение.
Генрих вернулся с балкона и неожиданно дотронулся до механической руки. Что ты такое? С момента, когда последний винтик закрепил деталь и выпуклая линза встала в проем, он еще ни разу не опробовал механизм, не приблизился к последней тайне Леонардо. Сколько их было? Загадок, слухов о том, что он продал душу дьяволу за божественную геометрию картин, дававшую им жизнь, что ученый, математик поработил в нем живописца, а расчетливый ум — вдохновение. Что в конце жизни он отсек холодным скальпелем от себя художника, окончательно растворился в вычислениях и расчетах, в поисках всеобщего закона совершенства, некой формулы, и, вконец обособившись, прослыл отшельником и безумцем. Что он был проклят за вечный спор с Творцом за право создавать свой собственный мир. Неужели эта последняя истина нашла отражение здесь, в этом железе, странном изобретении Мастера?
Генрих открутил шлем, открыл створы-ребра, просунул руки и ноги между переплетениями, имитирующими мышцы. Оказавшись словно в клетке, осторожно прикрутил все обратно. Сделал шаг, еще и еще. Вышел на террасу. Сквозь прозрачный кварц просвечивали серебристые монорельсы и шпили небоскребов, стеклянные трубы опоясывали город, летящие сенс-мобили чертили небо на квадраты. Через волшебные окуляры все выглядело более сочным и ярким. Шестеренки зашелестели, Генрих опустил взгляд. Внизу, возле лавки старьевщика, выстроилась группа туристов. Они фотографировали древнюю церковь и блестящий стеклянный монолит, на вершине которого стоял Генрих, одетый в сверкавшие на солнце «доспехи».
Ищущий да увидит.
Рукой в железной перчатке он нащупал рычаг у бедра. Повернул, тот поддался со скрипом. Генрих не поверил собственным глазам.
На месте, где только что стояли суетливые, копошащиеся в раритетах туристы, зияла пустота. Люди исчезли, испарилась сама лавка и все, что в ней было. Откололся и пропал кусок здания, розоватого, старинного, но с новой крышей и мчащимися вверх-вниз пневматическими лифтами. Словно острым резцом кто-то отмахнул кусок пространства; зазвенев брызгами, оно распалось на миллион частей и просыпалось в проем. Там, куда только что смотрел сквозь стекло Генрих, не было ни дороги, ни машин, ничего. Только линии и точки, белесые отрезки, которые с неистовой быстротой бежали куда-то за грань обрыва, словно по своим делам. Одни летели, другие плавно покачивались в сероватой плазме, которая струилась теперь на месте квартала. Вакуум резко переходил в полуразрушенное здание и продолжавшуюся часть проспекта, так неожиданно разрушенного внезапным обрывом в пространстве. Это было похоже на то, как если бы кто-то вырывал кусок бумажной декорации, с нарисованными на ней людьми и зданиями, и проступило то, что было за ней. Фрагмент жизни, обыденности, яркой суетливой пестроты превратился в бездну, «суп», в котором барахтались невиданные загогулины, мчались вихреватые потоки.
Генрих почувствовал, как по спине сбегают холодные струи.
Со стороны улицы раздались крики. Он отпустил рычаг и посмотрел вновь.
Начиналась паника. Люди падали на колени и простирали руки к небу, решив, что начался апокалипсис. Машины вставали, некоторые, не успев притормозить, падали в проем и тут же исчезали. Некоторые из любопытных, преодолев страх, с трепетом заглядывали в пропасть, не в силах оторваться от зрелища. Завыла сирена полиции. Разрыв не расширялся, нет. Он по-прежнему был таким, как в тот, первый, момент после вспышки. Пошатываясь, Генрих вернулся в комнату.
Снял с себя «костюм» и сел на кровать. Господи, что я сделал… Господи… Анна встрепенулась, услышав визги, вышла на балкон. Когда она вернулась, ее глаза были расширены от ужаса, а голос заплетался.
— Милый, это конец, да?
6Генрих стоял перед фреской в трапезной монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, рассматривая фигуры Тайной Вечери. Он специально приехал сюда ровно на час. Ему, уставшему от новостей и собственного груза, захотелось еще раз увидеть шедевр. Леонардо делал роспись так долго, что монахи уже ненавидели того, кто первым предложил заказать ее миланскому «кудеснику».
Вдруг мысленно Генрих попросил простить его за то, что сделал, и тут же покраснел.
