Инна Бачинская - Поджигательница звезд
Шибаев посмотрел на часы.
– Половина первого.
– Уже не придет. Они повадились с десяти до двенадцати шастать, эти жулики. Ну, жулье! Ну, шаромыжники! Не приведи господь, что делается! Пойдем ко мне, я тебя борщом накормлю. И альбом покажу. Пошли!
Она стала кряхтя подниматься, хватаясь за кусты и поясницу, и Шибаев бросился на помощь. Он с трудом поднял тетю Мусю на ноги, подобрал с земли одеяло, вытряхнул. И они пошли через сад к ее домику, утопающему в цветах. Что-то сказочное было в облике этого домика, и если бы Шибаев был хоть чуть суеверен, он бы подумал, что жилье тети Муси смахивает на жилище Бабы-яги. Но он был чужд суеверий, и подобное сравнение просто не пришло ему в голову. Тем более что тетя Муся на Бабу-ягу не походила вовсе в силу своей дородности и добродушия.
От борща он отказался. Они сидели в комнате с неровным полом и картинками из журналов на стенах. На подоконниках и столе стояли горшки с цветами. Старое зеркало криво отражало центр комнаты, стол и диван, на котором сидел Шибаев. Оно также отражало его плечо и руку, и Александр отодвинулся.
– Как знаешь, – сказала тетя Муся. – А борщ хороший. У меня не так богато, как у Львовны. Дочка зовет жить с ней, а я тут привыкла. Рядом с площадью, центр, сад хороший, хотя и старый. Я здесь, почитай, родилась, отсюда и вынесут. – Она сказала это так деловито, между прочим, что Шибаев промолчал, не стал хотя бы ради приличия убеждать, что… А что следует говорить в подобных случаях? Какие ваши годы? Ну что вы, вам еще жить да жить? Наверное. Но это скорее всего не тот случай, от него ничего не ждут, и он промолчал.
– А что стало с квартирой генерала? – спросил он, когда хозяйка наконец поместилась в раздолбанное кресло у стола. Она сняла свою пеструю косынку, пригладила жидкие седые волосы. Перекрестилась привычно на образ и посмотрела на Шибаева.
– С квартирой? Говорили, Ляля письмо написала в военную комендатуру, что, мол, уезжает и квартиру сдает. И была такова. Я у них прибиралась, могла бы хоть что-то из мебели мне отдать или одежды, ведь все оставила! Богатства несметные. Одних мехов и ковров сколько! Так нет! Все государству пошло. На трех грузовиках вывозили. Деньги, правда, вернула. Бросила в почтовый ящик, а под дверь – пакет. Кофта синяя, шерстяная, ненадеванная, видать, материна. Красоты неописуемой. До сих пор где-то лежит, я сносила ее до дыр, а выбросить рука не поднимается. Ну, и на том спасибо. А у нас потом такое тут началось! Мор, да и только! Как выжили – не знаю. Не до Ляльки стало, так и забыли ее. Хорошие были люди, сейчас таких больше нет.
Она замолчала, покачала головой.
– Львовна их хорошо знала, она по генералу сохла, все время на балконе сторожила, смотрела, как он в машину садился. Все знали, Гарика жалели. Он по музыкальной части служил. А Евгения была артистка в молодости, пела и играла на рояли.
– Не одна она сохла… – пустил пробный шар Шибаев.
– Ты про что? – не поняла тетя Муся.
– Ну, я думаю, не только Евгения Львовна, наверное, и другие тоже сохли. Генерал был мужчина видный. И на похоронах, наверное, присутствовали…
– На похоронах? – Тетя Муся задумалась. – Того не знаю, говорить не буду. Генерал видный из себя, а Тамико сильно больная. Может, и был кто. Только я ничего не знаю. Евгения очень убивалась, все цветы ему носила. Нарядится в белое, как невеста, и каждый день с букетом… туда, на кладбище. Пока не уехали в Монголию. Бедный Гарик… от него половина осталась, так переживал за супругу и от стыда. А так – не знаю, чтобы кто-то еще. Евгения красивая была, но не в себе малость, может, и было чего… Все на рояли играла. У них рояль громадная, из Германии вывезли. Они отовсюду везли, в квартире не продохнуть, моль тучами. Говорю, Львовна, давай переберем да выкинем, кому это барахло нужно! Это ж раньше оно в цене было, а сейчас всего полно. А она ни в какую, это, говорит, мои друзья. Друзья! – Тетя Муся фыркнула. – Потому как людских друзей нету и семьи нету, детей, никого! Я, говорит, помню, где купила какую вещь! Она после смерти Гарика вроде как не в себе сделалась. Заговаривается, несет не пойми чего. Безумие всегда в ней сидело, а теперь еще хуже стало. Я ей готовлю, прибираю, ну, там, в магазин сходить, за квартиру уплатить. Она не выходит, все время на балконе сидит. У меня и ключ есть, прихожу недавно, а она на рояли играет. Вся трясется, руки так и летают, колотит, а звука нет! Один стук сухой. Я обомлела, ноги подломились, что, думаю, за ведьмовство! Схватилась за сердце, а она увидела, засмеялась и говорит: «Не бойся, Муся, это я звук убрала, Гарик спит, не хочу его будить». И дальше колотит! Я пошла на кухню потихоньку, села на табуретку, отдышалась. Слава богу, думаю, хоть не буйная. А то, что находит, так и на меня находит, бывает. Жизнь тяжелая, да и года немаленькие. И так у меня сердце болит за квартиру, не передать – ведь отымут, а ее потом отравят или убьют, сам знаешь, что делается. Озверел народ, после войны такого не было.
– Вы говорили, альбом есть, – напомнил Шибаев.
– Сейчас! – Она опустилась на колени перед шифоньером, выдвинула нижний ящик, покопалась там и достала потертый плюшевый альбом с розами на обложке. – Вот!
Через час Шибаев, проклиная себя за опрометчивый поступок – нужно было остаться в кустах, а за фотографией сходить к физруку, – познакомился со всей родней тети Муси, близкой и дальней, а также с соседями, их детьми и родственниками, выслушал подробные жизнеописания всех изображенных, и только после этого она наконец ткнула пальцем в цветную фотографию:
– Вот они! Тамико и Ляля! На курорте! Они каждый год ездили за границу на курорт, на воды. Еще генерал был жив.
На цветной фотографии были избражены трое: полная смуглая женщина с пышной прической, высокая тонкая девушка в белом платье и пластиковый бравый солдат Швейк в натуральную величину, с идиотской физиономией и большой кружкой пива с шапкой пены в руке. Шибаев рассматривал фотографию, повернув альбом к свету. Профессор сказал – дерзкая красота! Девушка была хороша даже на этой фотографии, снятой копеечной мыльницей. Черные буйные кудри, темные глаза, крупный рот. Она обнимала мать за плечи. Тамико улыбалась, улыбался солдат Швейк. Ляля с улыбкой смотрела на фотографа…
– А это Евгения, молодая еще! – сказала тетя Муся. – Это они после военного парада, на Девятое мая. У нас во дворе. Евгения его поймала, а Ляля их обоих и щелкнула.
Шибаев взглянул. Евгения Львовна в белом кружевном платье, похожая на невесту, в маленькой белой шляпке с вуалью. Рядом – крупный светловолосый мужчина в генеральской форме, в руке – фуражка и красный шарик на нитке. Смотрит в объектив, улыбается, шутливо склонясь к женщине.
Женщина в белом…
А Елена Коваль, оказывается, жила у Людмилы, помогала ей собираться в Америку. Но забыла сказать ему об этом. Вкупе с документами из института, которые забрала она же, интересная получается картина.
* * *– Покажи! – потребовал Алик. Он долго рассматривал фотографию Елены Савенко и Тамико. Поднял глаза на Шибаева. – Красивая. Ты думаешь…
– Не знаю. Узнай по своим каналам, был ли перелом. Сможешь?
– Но ведь эта тетка ее видела в сентябре!
– Видела. Ну и что? Что это меняет?
– Но… ты сам говорил, после девятнадцатого августа никто ее не видел.
– Я и теперь могу повторить, что после девятнадцатого августа никто из тех, с кем я говорил, ее не видел. Одна тетя Муся. На балконе, в шали и в черных очках. И жениха-американца тоже никто не видел. Одна соседка тети Муси, Зина, но ей веры нет. Даже если допустить, что на балконе стояла Людмила Савенко, то ее больше никто не видел ни до, ни после.
– Не бросишь?
– Нет, – ответил кратко Шибаев. И, пресекая возможную дискуссию, спросил: – А чего это мы сидим без дела? Давай за тебя!
– Подожди, а это кто? – Он взял фотографию Евгении Львовны и генерала. – Красивая пара. Это генерал? И Тамико?
– Это не Тамико. Это… женщина в белом.
– Правда? – поразился Алик. – А откуда ты… Нет, правда? – Алик переводил взгляд с фотографии на Шибаева. Тот рассмеялся.
– Не знаю. Ее зовут Евгения Львовна. Она была влюблена в генерала, а муж ее страдал.
– Откуда он знал?
– Она не скрывала. Все знали.
– Ты думаешь, это она? С генералом на даче?
– Черт его знает, может, и она. Я бы на нее не запал, а генерал…
– Красивая!
– Красивая, но какая-то… никогда не знаешь, что она выкинет. И как будто играет, с вывертом, с загадками. Актриса, одним словом. Я взмок, пока мы говорили, и диван… Не диван, а капкан!
– Капкан? – повторил Алик, присматриваясь к другу. – Почему… капкан?
– Потому что проваливаешься! Все, хватит! Наливай!
Глава 15
Плач по животному
Кристина спросила: «Кто?», и Шибаев подумал: она прекрасно знает, что это он, но зачем-то тянет время. Происходит нечто странное и непонятное.
