Рауль Мир-Хайдаров - Судить буду я
Из беседы, состоявшей из недомолвок, недоговоренностей, где часто упоминался некто зашифрованный под именем Ферганец, Татьяна почувствовала, что из прокуратуры утекает какая-то информация, служебная тайна, она ощущала это сердцем, ибо уже отдавала себе отчет, где работает. Ныне тот поход в ресторан она не считала случайным, а чем-то предназначенным ей свыше, чтобы как-то уберечь, обезопасить человека, к которому испытывала уважение и симпатию.
В тот вечер в "Лидо" она не придала особого значения тайному разговору, невольной свидетельницей которого оказалась, но стала остерегаться человека, пытавшегося за ней ухаживать. А когда во время ферганских событий, связанных с турками-месхетинцами, она узнала из газет о покушении на Камалова на трассе Коканд-Ленинабад, тот давний разговор, которого она не забыла, вызвал тревогу. Через несколько дней, когда произошло новое покушение, уже в Ташкенте, где погибли его жена, сын, Татьяна поняла, что в разговоре речь шла о Камалове. Уже работая в прокуратуре, она спросила у одного из коллег, откуда родом наш прокурор республики. И получила ответ - ферганец. И тогда случайно услышанные разрозненные фразы, недомолвки обрели ясность: да, разговор касался Камалова-Ферганца. Недели три не решалась пойти в больницу и рассказать о своих подозрениях Камалову, словно чувствовала, что с этим шагом круто изменится ее жизнь. О ценности своего сообщения она догадалась сразу, предатель в прокуратуре и был главным недостающим звеном в расследовании прокуроpa, посвятившего годы борьбе с оборотнями в милиции. Прокурор, выслушав ее, тут же достал из прикроватной тумбочки пухлое досье и, показав ей фотографию, спросил, не этот ли джентльмен подсаживался к ним за столик. Ее ответ словно склеил две половинки фотографии незнакомого человека.
После этого разговора с Камаловым она уже месяц работала в прокуратуре республики. По странному стечению обстоятельств, она занимала тот же самый кабинет на первом этаже, где проходила практику. Сейчас она тоже стояла у окна, ибо знала, что ее шеф, Уткур Рашидович, начальник отдела по борьбе с мафией, поехал за прокурором в больницу. Почти через полгода Ферганец, на котором уже кое-кто поставил крест, возвращался в свой служебный кабинет. На улице у прокуратуры, как обычно, выстроились ряды машин, возле них прохаживались незнакомые люди. "Каждый из них может быть охотником за прокурором", - сказал вчера полковник, невольно бросивший взгляд в окно. Неожиданно подъехала машина прокурора. Первым выскочил Нортухта, водитель, парень, прошедший Афган, это с ним Камалов одолел банду наемных убийц на трассе Коканд-Ленинабад. Афганец мгновенно повернулся спиной ко входу и быстрым взглядом окинул ряды машин. Под тонкой пижонистой замшевой курткой внимательный человек легко углядел бы оружие и понял, что парень пользоваться им умеет.
Камалов взглянул на высокое парадное и стал медленно одолевать мраморные ступени, чувствовалось, каждый шаг давался ему нелегко. Она разглядела его осунувшееся лицо, свежий рваный шрам, пересекавший высокий лоб, отметила, что он зарос, похудел и стал походить на голливудских киногероев, но она тут же устыдилась такого пошлого сравнения. По лестнице поднимался мужчина, настоящий мужчина, шел, чтобы довести начатое дело до конца. Она не заметила, как губы сами прошептали: "Храни вас Господь!"
Газанфар Рустамов, прокурор отдела по надзору за исправительными учреждениями Узбекистана, пребывал в скверном настроении. Третью неделю подряд не везло в карты, улетучились с риском добытые деньги на машину. Во всех зонах и тюрьмах, то тут, то там, возникали стихийные бунты, захватывали заложников, участились побеги, и ему приходилось мотаться из края в край республики, исправительно-трудовые колонии располагаются все-таки не в курортных местах. Ночевки в грязных провинциальных гостиницах, обеды в скудных казенных столовках, вечная нехватка транспорта - все это действовало на нервы, раздражало, вызывало зависть к коллегам из других отделов. "Почему я должен отдуваться за несправедливость, жестокость, убожество в местах заключения?" часто спрашивал он себя и клял на чем свет стоит Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, Сенатора, за его нерасторопность, медлительность. Ведь работая заведующим отделом административных органов ЦК партии, обещал, и не раз, сделать его прокурором одного из районов Ташкента. Обещал твердо, да что вышло, сам загремел, но Рустамову было жаль только себя. Сенатор хоть пожить успел.
Газанфару предстояла поездка в Таваксай, там случился групповой побег не без участия людей из охраны. Какой же нормальный человек, да еще за такие гроши, пойдет работать с заключенными - рассуждал он, как никто другой знавший тамошние нравы. Удивлялся он не побегу, а тому, что до сих пор эта система действует. Он бы не удивился, если какой-нибудь поселок, городок, где есть крупная тюрьма или лагерь заключенных, вышел бы на забастовку, узнай вдруг, что "заведение" переводится в другое место, ибо тут каждый второй кормится с бедных арестантов. Одни сдают комнаты на постой приехавшим на свидание или добивающимся его, другие промышляют извозом, доставляя освободившихся и их родственников на железнодорожный вокзал или в аэропорт ближайшего города, третьи занимаются посредничеством, вольно или невольно все завязаны на тюрьме. Тут все обслуживают зону, каждый как может, в зоне денег всегда больше, чем на воле, и зэки не торгуются, впрочем, на все существует твердая такса.
Всех способов наживы с заключенных не знает даже он, ибо перечень их обновляется с каждым днем. Вот недавно был случай. В одном городке четырехэтажная "хрущевка" буквально нависает балконами над заборами с колючей проволокой, и юная девица, чья лоджия напротив мужского барака, однажды вышла туда в купальнике. И вдруг услышала из-за "колючки" рев восторга. Женщина есть женщина, ей любое внимание по душе, в радость, даже из-за "колючки", и она минут пять пококетничала, принимая по просьбе высыпавших из бараков мужиков всякие пикантные позы. Когда она собралась уходить, кто-то крикнул ей: "А это тебе за доставленное удовольствие!" - и бросил на балкон рабочую рукавицу, там вместе с камнем оказалась сторублевка. С тех пор девушка уволилась с работы и трижды в день выходит на балкон под восторг толпы, говорят, стриптиз у нее получается не хуже, чем в порнофильмах. Весь город завидует обладательнице счастливого балкона. Выезжал он и по этому случаю, даже встретился с ней, грамотная, как и все ныне, попалась девушка. Говорит, я живу в демократическом государстве и на своем балконе вольна делать зарядку как хочу и когда хочу. Махнули рукой.
Кормился с заключенных и сам Рустамов, и у него порой случались "навары" не меньше, чем у работников ОБХСС. За доставку важного послания в тюрьму, особенно подследственному, до суда, с заинтересованной стороны требовали десятки тысяч. Однажды он сорвал куш в сто тысяч - и это в те годы, когда деньги еще имели силу! Правда, ему пришлось поделиться с начальником тюрьмы. К обвиняемому по хищению в особо крупных размерах, взятому под стражу, рвался на свидание, всего на пять минут, один из сообщников и предлагал за это сто тысяч. Но свидание требовалось с глазу на глаз, передача послания его не устраивала, за это и плата. Речь шла, конечно, о том, чтобы запутать следствие, определить линию поведения на суде. Свидание это произошло глубоко ночью и длилось ровно пять минут. Носил он и письма "авторитетам", ворам в законе, находящимся в тюрьмах усиленного режима, передавал и из зоны "инструкции", "рекомендации" на волю, среди уголовников у него была даже кличка "Почтальон". Платили за это тоже хорошо, но нынче, в перестройку, занятие стало опасным. Раньше высокое ворье держалось за него, уважали покладистого человека "наверху", а сейчас словно сбесились, постоянно шантажируют, на гласность намекают. Но это скорее оттого, что у него конкуренты появились, нынче ничем не брезгуют, лишь бы деньги. Один вор в законе, угощавший его в тюрьме французским коньяком, так объяснил перестройку: это время, когда все покупается и все продается, и он пожелал, чтобы оно дольше продлилось, за это и выпили.
Что-что, а деньги Газанфар в жизни имел, много прошло их сквозь его руки, да счастья не принесли, и виной тому карты. С них у него и беды пошли. Играть он начал, как и большинство, студентом, в общежитии, и вряд ли кто в нем мог предполагать в ту пору столь азартного человека. Первые десять лет после университета пришлись на самый пик застойных лет. Тогда и расцвела махровым цветом картежная игра среди должностных лиц. В какой город он ни приезжал в командировку, повсюду вечерами приглашали куда-нибудь на игру, впрочем, чаще всего в областях "катают" при гостиницах, тут уж точно мода из Москвы пришла, там в каждой почти гостинице катран обнаружишь. В ту пору нравы не были так суровы, как ныне; картежные долги, особенно крупные, легко прощали, никто посторонний учет их не вел, не переводились проигрыши на других, не включались "счетчики" за каждый просроченный должником день. Но потом внезапно и повсюду, словно за всем этим стоял некто коварный и умный, втягивавший в игру все больше и больше людей, появились правила, и картежники оказались в мышеловке. Зная масштабы преступного мира и гениев, осуществлявших его стратегию, Газанфар ныне часто задавался вопросом: случайно это произошло или нет?
