Инна Бачинская - Конец земной истории
– Дитя мое, сделай нам кофе, – остановил ее старик. – Или чаю? – Он вопросительно взглянул на Монаха.
– Кофе нормально. Покрепче, с сахаром. Помочь?
– Ну что вы! Я сама! – Лика расхохоталась и умчалась.
– Как жизнь, Олег? Что нового в мире? Я весь в девятнадцатом веке, ящик почти не смотрю, новояз всю обедню портит. Я как ископаемое животное, воспитанное на классических текстах, которое случайно уцелело и помнит лучшие времена. Времена и нравы переменились, а я остался где-то там. Старый корявый пень, который давно пора выкорчевать. Перечитываю вот Диккенса, старых авторов. Тем и жив.
– В жизни много интересного… – неопределенно пробормотал Монах.
– Я знаю! – Левицкий рассмеялся. – Вы меня не слушайте, Олег, все старики брюзжат. Роль такая. Я больше не буду. Сию минуту стану энергичным живчиком в возрасте. Меня еще женщины интересуют, честное слово! Вы женаты?
– Боюсь, что нет. На данном этапе.
– Ага. А какой у вас интерес к этой девчонке?
– Простите? – Монах с трудом удержался, чтобы не спросить: «К которой?»
– Лика заявила, что вы встречаетесь. Это правда?
Монах рассмеялся.
– Я так и думал. Скверная девчонка, все время врет. Я не очень поверил, но решил спросить на всякий случай. То есть вы хотите сказать, что она никоим образом вас не волнует?
– Не волнует никоим образом.
– Тогда ладно, живите. А может, она в вас влюбилась? Знаете, такой возраст, этих соплюшек всегда тянет к мужчинам постарше. Она только о вас и говорит.
– Не заметил… насчет любви. Она пригласила меня, чтобы помешать убийству.
– Чтобы помешать убийству? – Старик привстал, опираясь на локти. – Что значит, помешать убийству?
– Она рассказала об убийстве тетки, о гибели Норы и попросила прийти, так как может произойти новое убийство.
– Нору не убили, Олег. У моей жены была дурная привычка лихачить, я предупреждал неоднократно. Было открыто дело, я говорил со следователем. У них нет ни малейших сомнений, что это было ДТП. Обыкновенная банальная авария. При чем здесь Лика? Вы ей поверили?
– Она была очень убедительна, и я…
– …решил увидеть собственными глазами семейку убийц, – перебил старик. – Так, мой юный друг?
– Так. – Монах взглянул на портрет крупной красивой женщины с веселыми глазами, в лиловом платье. – Решил увидеть собственными глазами семейку убийц.
Старик удовлетворенно откинулся на подушки и хихикнул.
– Мы вас не разочаровали, надеюсь? Я горд. Я всегда стоял за семейные ценности и верность идеалам. – После недолгого молчания он спросил: – Что-нибудь уже известно? Вы вращаетесь в определенных кругах, так сказать. Я заметил, что вы знакомы с тем майором, который нас допрашивал. Что он говорит?
– Я не видел его, Роман Владимирович. Да и не скажет он.
– Да уж. Алиса была славной девочкой, мне искренне жаль. Не обращайте внимания на мой ернический тон, Олег, привычка такая – держать хвост пистолетом. Не распускать нюни. В этой истории самое ужасное, что убийца – кто-то из своих. На глазах публики, в присутствии свидетелей… сколько нас было? Десяток? Больше? И ни малейшего подозрения, никаких мыслей, интуиция тоже молчит. Прокручиваю, вспоминаю всякие мелочи, кто что сказал, мимику, жесты, взгляды… пусто! Я верю языку жестов, Олег, они не лгут, как лицо. Наверное, это профессиональное. Пусто! Все как обычно: Ленька ныл, обижался, совсем не держит удар, слабак. Не повезло мне с сыном, Олег. Да и ленив как собака. Каролина в нем души не чаяла, испортила парня. Удивительно, что женщины находят его привлекательным. Лариса… тут характер бойцовский, в глухой обороне против всех, кулаки сжаты, брови насуплены, расслабиться не в состоянии. И ведь останется одна, дуреха, и мучается, а не может иначе. Где я упустил своих детей, Олег? Лика… Мартышка, живет в придуманном мире, играет, да так и профукает жизнь с такими же пустозвонами. Думает, что у нее талант, а таланта-то и нет. Разве что клоуном в цирк. Жизненная рутина – пресная штука, Олег: вкалывать до седьмого пота, воспитывать детей, терпеть семейные свары, уступать и делать усилия. И получать по голове от критиков и публики. А мои дети делать усилий не хотят, уступать не приучены, а приучены ломать. В итоге – одиночество, да и то в лучшем случае, а в худшем – статус городского сумасшедшего. Они все повторят мою судьбу, но я художник, я творил! Да, я эгоист, я ненормальный капризный старик, который всех достал своим ядовитым языком, но я делал дело! После меня останется… наследие. Трое детей, наконец. А что ожидает их? Пустота.
Он замолчал и закрыл глаза – устал. – А тут еще смерть Нины… Лариса, говорят, похожа на мою сестру, но это не так. Нина была… как бы это вам… беспощадна! Я не удивлюсь, если действительно окажется, что ее убийство – привет из прошлого, тем более ничего не украдено и еще эти открытки с датой. Кое-что и я знаю, Олег. Мой друг Володя, доктор, вы его видели, знаком с судмедом Лисицей, тот ему и сливает по дружбе. Когда-то я прочитал роман Бредбери «451° по Фаренгейту» про общество будущего, где жестоко искоренялось вольнодумство и сжигались книги. Если помните, при этой температуре горит бумага. Специально обученные люди выискивали инакомыслящих и убивали; по-моему, у них были псы, вынюхивающие книги. А потом – костер. И не было спасения. Я представлял себе Нину в виде такого спецназа с собакой и уже не мог отделаться от этого образа. Она была страшным человеком – жалость, милосердие, сострадание – все это было для нее пустым звуком. Я боялся ее с детства. Она пыталась ломать меня, но я выстоял. И ее смерть… не знаю! Родители были вечно заняты, и мы, дети, были предоставлены сами себе. Я до сих пор помню, как она наказывала меня за любой проступок, с удовольствием, она была как камень, летящий из пращи, неотвратима. Как собака, взявшая след, и горе тому, кто пытался спастись. Я пытался открыть глаза Ларисе, мне не нравилась их дружба, но увы.
Монах молчал.
– Вы, наверное, подумали, что и я такой же – вредный злой старикашка, который отравляет жизнь домочадцам, что мы два сапога пара, так? В корне неверно! Я гуманист, Олег, я всегда протягивал руку падшим, всегда заступался за слабых. Признаю, что у меня своеобразное чувство юмора и присутствует желание потыкать в окружающих шпилькой. А Нина была жестокой. Хотя, допускаю, судья должен быть железным. Я бы, например, не смог, я не смог бы спать, терзая себя мыслями, а правильно ли я засудил человека. Каждому свое…
– Кофе! – закричала Лика, вталкивая в комнату столик на колесах. – Папочка, тебе не очень крепкий. Вам, Олег, покрепче. Пожалуйста! Ванильные сухарики, Юлия постаралась. Она у нас рукодельница. Прошу!
– Спасибо, Лика. Что нового в студии? – спросил Монах, принимая из рук девушки чашку. – Новые роли?
– Ну… мы собираемся поставить «Пигмалиона».
– И ты Элиза Дулиттл, конечно? – ухмыльнулся старик.
– Пробуют меня и Надьку Литвин. Может, и я. Надька толстая.
– Если Надька сломает ногу. Хотя необязательно. Ее можно вывозить в кресле на колесах. Подкинь дебютную идейку вашему недоделанному худруку, скажи – с приветом от папы.
– Папочка, ты, как всегда, сгущаешь краски, – невозмутимо заметила Лика. – Если Надька сломает ногу, то играть буду я.
– Я бы на твоем месте набросал шкурок от банана, оно вернее будет, дитя мое.
– Набросаю. Хотя лично мне больше нравится цианистый калий. Как сухарики, Олег?
Монах с трудом удержался от ухмылки. Эти двое стоили друг друга.
– Отличные сухарики. Ваша Юлия просто сокровище. Она дома?
– У нее выходной. Она взяла папочкину машину и умотала в город. С подружкой по лавкам, звала меня, но как же я брошу папочку? Тем более гости! – Она метнула лукавый взгляд в сторону Монаха.
– Она заменила тебе маму?
– Маму? Юлия? – фыркнула Лика. – Еще чего! Юлия это Юлия, домработница, даже не член семьи. Хотя уж лучше с ней, чем с Лариской-крыской. Она ничего, нормальная.
– Ты неблагодарная девчонка! Скажи спасибо, что у нас есть Юлия.
– Спасибо! – закричала Лика. – Спасибо! Спасибо! Спасибо! У папочки к ней слабость, – она повернулась к Монаху: – Юлия офигительно готовит мясо с помидорами и зеленью. И главное – молча. Она у нас великий немой – молчит и готовит, молчит и пылесосит, молчит и моет посуду. Вы должны как-нибудь попробовать ее стряпню, Олег. Это супер!
– Лика, следи за речью, – попенял дочери Левицкий.
– Буду следить, папочка.
– Деточка, нам с гостем по рюмочке к кофе, достань там, в буфете.
– Папочка! Тебе нельзя, Владимир Семенович сказал, ни в коем случае.
– Лика!
– Папочка!
– Лика, сию минуту принеси отцу бутылку! А то буду являться тебе в виде астрального тела.
Лика сделала несчастное лицо и пошла к буфету.
