Елена Юрская - Чисто семейное убийство
— Мама, наш Гена, видимо, болен, — сказал Тошкин устало, докладывая семье о результатах спасения Кривенцова. — Он убивает своих женщин от страсти.
— Это несерьезно, — отрезала Евгения Сергеевна. — Хотя я всегда считала, что Людочка ему не пара. Такая косенькая…
— Мама, наш родственник — убийца. И я ничего не могу для него сделать. Кроме того, что уже сделал.
Тошкин поморщился, вспоминая, как определял для Кривенцова меру пресечения. Его надо было задерживать. По всем правилам, понятиям и формулировкам. Следователь городской прокуратуры настоял на подписке о невыезде. С каким лицом теперь работать с оперативной группой, криминалистом и экспертом, он просто не знал.
— Но это наш родственник, — тоном не терпящим возражений заметила Евгения Сергеевна. — Ты только представь себе, сколько анкет он испортит! Мы можем стать невыездными.
Как будто кто-то из их семьи служил по дипломатической части! Мамино авось переходило всякие границы. И что интересно, время от времени срабатывало. Женился же он, Дмитрий Савельевич, на Наде Крыловой. Этот сюжет покруче любой заграницы.
— Ты хочешь расстрелять его собственноручно? — спросил Дима, нащупывая выход из щекотливой ситуации.
— Я хочу, чтобы ты во всем разобрался. Мы с сестрами собрали сведения. Начиная со школы. Экстрасенс сказал, что он никого не убивал. А директор подтвердил, что он ни одну девочку никогда за косу не дернул.
— Роста не хватало, — огрызнулся Тошкин, уже уставший удивляться последовательности материнских суждений. Какой экстрасенс, какие справки, какие косички? — Он мог измениться, мама, и, видимо, так и случилось.
— Гена будет у тебя на работе через полчаса. Ты должен его принять по-родственному. И если надо — помочь. Хотя бы выслушать. Дима, у тебя есть диктофон? Мы бы просто прослушали и сделали выводы!
— Мама, я работаю. Не надо на меня давить. Будет только хуже. Слышишь? — Дима рассердился не на шутку. Он не позволит сесть себе на голову, потому что носить эту семейку на шее гораздо удобнее.
— Надо быть вежливым и послушным, — назидательно сообщила Евгения Сергеевна.
— И мыть руки перед едой, — пробурчал Тошкин, нахально обрывая разговор на воспитательную тему. — Мама, только пусть Генка приходит без группы поддержки. Иначе я его арестую. Это ясно?
— Не груби. — Мама бросила трубку, обозначив тем самым свое понимание проблемы.
Сейчас ей предстояло дать отбой такому количеству родственников, что в полчаса можно и не уложиться.
Тошкин угрюмо посмотрел на свой старый, исцарапанный стол, стиснул ладонями уже седеющие виски и еще раз мысленно прокрутил в голове ясную как Божий день картину преступления. Все, что сделал бедный Гена, он совершил для усиления оргазма. Такой статьи в кодексе нет, а вот убийство по неосторожности по второму эпизоду и доведение до… тоже по неосторожности по первому вполне могло подойти. Осталось только убедить Кривенцова признаться в этом и не мучить родственников, а там уже спокойно закрывай дело. В конечном итоге, скоро выборы — Генка запросто может попасть под амнистию. Государству нужны свежие сексуальные силы. Но как же все это противно… Мерзко. И главное, надоело! Привыкший жить в миру с собой и в конфронтации с Надей, старший следователь городской прокуратуры устало вздохнул. Ни утро, ни день, ни вечер не обещали быть легкими. Но завтра — завтра он будет свободен. И пусть родственники лишат его квартиры на Патриарших, отлучат от семьи и больше никогда не пригласят ни на день рождения, ни на свадьбу, он, Тошкин, не позволит делать из себя дурака.
— Это не я.
В дверях стоял Геннадий Петрович Кривенцов. Он источал миазмы страха и Пако Раббана, был неплохо причесан и гладко выбрит. Из большой спортивной сумки, висевшей у него на плече, доносились ароматы чесночной колбасы.
— Ты собрался в бега? — строго спросил Тошкин, подавляя в себе тошнотворное чувство брезгливости.
— Люда сказала, если посадят, чтобы на первый случай было что есть, — смутился Гена, не зная, садиться ему прямо сейчас или подождать прокурорской санкции. — Но это не я.
— А кто? Я? Тень отца Гамлета?
Кривенцов вздрогнул и опасливо покосился на дверь. Дима насупился: если Кривенцову посоветовали имитировать приступ шизофрении, то он сейчас же, сию минуту вызовет «скорую помощь». И пусть его лечат!
— Сядь, — сквозь зубы бросил Тошкин. — Сядь и давай по порядку! Будешь признаваться? Или по каждому эпизоду отдельно, с доказательствами и свидетелями? А у тебя сын, между прочим…
— Вот именно. — Кривенцов расправил плечи и отчетливо выговорил: — Это не я! Не я!
— Тогда давай под протокол. Смерть Ларисы Косенко наступила между восемью и половиной девятого вечера. Ты где был в это время?
— У Красовской, — сказал Гена и облегченно вздохнул. — Ларису Косенко тоже кто-то другой и эту…
— Красовская может подтвердить, что в это время ты был у нее?
— Так она же умерла, Дима, ты что-то путаешь, — ласково, доходчиво так проговорил Геннадий Петрович и открыто улыбнулся.
— Еще один труп? Отлично. Значит, по тому адресу, где был я, Косенко, по другому, куда ты успел заскочить, — Красовская. И тоже умерла. Подожди минуточку. — Дима нырнул в ящик и достал справку о пропавших без вести. — А вот в феврале в селе Вильковском ты не был? Так, еще подожди. — На стол легли бумаги по неопознанным трупам. — А в марте по Гремучке не гулял? Давай, Геночка, у тебя хорошо получается, рассказывай, маньяк чертов.
— Так ее фамилия, значит, была Косенко? — изумился Геннадий Петрович, и если честно, то у Тошкина немного отлегло от сердца. — Какой ужас! Если бы я знал, если бы я только знал… Мне косых и дома хватает. Обманула меня Ларочка… Выступала-то она как Красовская. А полвосьмого я был у нее и уже никуда не отлучался. Так что… — Он развел руками и чуть вздрогнул. — Но это не я!
— Почему позвонил так поздно, если это не ты? — Тошкин когда-то занимался в кружке художественного слова. Пиком его артистической карьеры были вечера в кинотеатрах, когда перед началом сеанса молодые таланты развлекали публику чтением известных произведений. Тошкин декламировал пушкинское стихотворение «Анчар». Руководитель кружка говорил, что Диме не хватало патетики и что это придет, к сожалению, только с годами. И вот оно пришло. — И кто ее убил, если не ты?!
— Федя, — пробормотал Геннадий Петрович. — Федя…
Дмитрий Савельевич грустно усмехнулся. Братские чувства переживали глубокий инфляционный процесс, эмиссия любви со стороны старшего поколения его только приумножала. Впрочем, младшие — они все такие. Безнаказанно подлые. Они легко прячутся за чужие спины, чтобы оттуда крутить фиги всем окружающим. Хорошо, что Евгения Сергеевна не решилась рожать второго ребенка. Еще в детстве Димочка содрогался при одной мысли, что кто-то будет оттягивать на себя родительскую любовь. Тошкин хорошо помнил Федора — он был не подарок, но Гена по праву младшего часто оставлял его в дураках, сваливая на старшего брата свои грехи.
Это Федя ел конфеты, потихоньку крал гривенники и прогуливал уроки. Это Федя мешал младшему брату спать, делать домашние задания и заниматься музыкой. Это Федя научил Гену курить, матерно ругаться и сплевывать сквозь зубы на купленный в кредит ковер. Теперь вот Федя убил — исключительно ради реализации детского комплекса старшего сына.
— Он слишком долго ждал, тебе не кажется? — Тошкин нахмурился и в который раз проверил себя на отсутствие родственных чувств к подозреваемому.
— Не надо мне не верить. Ты сам подумай… Эта квартира… Это странное поздравление по радио… Если Федя вернулся, то он самый прямой претендент на имущество. Только я помеха… Тем более, что он никогда меня не любил.
Геннадий Петрович глубоко вздохнул и опечалился. То ли припомнил, как пытался увести у Феди очередную пассию, то ли восстановил в памяти картину превращения Фединых презервативов «фантазия» в контрацептив «иллюзия» посредством прокалывания простой швейной иглой.
— Понимаю, — насмешливо проговорил Тошкин. — Квартира — это серьезно. Так может быть, это я? Я ведь тоже претендент, и возможностей бегать за девчонками с чулком хоть отбавляй.
— Возможно, и ты. Но мы с тобой не так близки, — вздохнул Кривенцов.
Да, близость, она вообще обязывает — на мышьяк, коньяк и мировую революцию. Если бы люди так сильно не сближались по случаю собственных интересов, то убивали бы друг друга гораздо реже. Тошкин это знал как профессионал.
— Ты просто проверь, а? — попросил Гена жалобно. — Я-то никуда не денусь. Я-то тут. Но я точно тебе говорю — не убивал. Просто проверь.
— Угу, иди пока, Гена, считай, что разговор был неофициальным, — буркнул Тошкин и отвернулся к окну.
На стекле хозяйничали пыль, темные потеки зимы и заснувшие в ожидании принца мухи. Этой весной царевич Елисей проехал мимо. Или ему просто не хватило сил обслужить всех заколдованных особей женского пола. Старший следователь городской прокуратуры не собирался заниматься делом собственных родственников. У него не было личной заинтересованности в судьбе Кривенцова — просто неприятно прыгать в будущее с клеймом зачинателя гражданской войны. Сейчас он встанет и сдаст полномочия. Есть в этой организации какой-нибудь приличный барон Врангель? Тошкин взял материалы дела, несколько чистых листов бумаги и со спокойной душой поднялся к шефу, человеку осторожному, исполнительному и преуспевающему. О последнем свидетельствовал ремонт, проведенный в кабинете. Кроме приевшейся уже офисной мебели, кондиционера, трехкамерного холодильника (здесь можно было передерживать от одного до четырех, но небольших трупов), видеодвойки, пластикового окна и арабских неживых цветов, в комнате появились две небольшие двери, оформленные как встроенные шкафы. Одна вела на черную лестницу и была заготовлена на случай возможной смены власти, другая в туалетно-ванную комнату — не бегать же городскому прокурору по этажам, отрываясь от серьезной работы. Туалетно-ванный дизайн свидетельствовал о высокой чистоплотности блюстителя закона — помимо душевой кабинки и унитаза, тут были представлены ванна-джакузи и биде. Последнее — в честь будущих феминистских перемен в обществе. Городской прокурор и в этом смысле был человеком дальновидным. И к Тошкину относился, в сущности, очень и очень хорошо — два раза разрешил помыть руки над новой раковиной…
