Елена Юрская - Чисто семейное убийство
Тошкин деликатно отвернулся — он же не налоговый инспектор — и скользнул взглядом по комнате, которая будоражила воображение всего города. Ничего особенного — два приличных стула, много аппаратуры, компакт-диски, выстроенные в алфавитном порядке и разбросанные по полу, электрический чайник, несколько пустых бутылок и разбитая кроватка, оставшаяся в наследство от времен общежития.
— Это Дина Соломина. Моя знакомая. Это она попросила. Срочно. Я и не оформляла через журнал. Для своих… — Девушка еще больше потупилась и начала разминать мочку собственного уха. — Вы знаете?
— Что? — насторожился Тошкин, опасаясь получить еще одну жертву сексуальной гигантомании Геночки. — Что? — повторил он очень настойчиво.
— Они так любили друг друга. Она и сейчас его ждет. Вы не подумайте плохого. А если надо, то я и через журнал проведу.
— Федора, Гену, Джейка, Яна, студента из Зимбабве? Кого она ждет?
— Сейчас? — испугалась девица. — Вы же сами все знаете! А что, это преступление?
Тошкин осторожно попятился. Спорить с женщинами, когда трава натужно пробивает мокрую землю, перелетные птицы забронировали обратные билеты, а общегородской гормональный фон зашкаливает? Тошкин сделал еще один шаг назад и с безопасного расстояния потребовал координаты Дины Соломиной. Домашний адрес и телефон приемщица отказалась давать наотрез — только под протокол и только через повестку. Но назвала номер школы, где Соломина преподавала русский язык и литературу. Для того чтобы разрушить стройную версию о кровной мести Федора Кривенцова и выбросить из головы эти глупости, Дмитрий Савельевич решил посетить общеобразовательный храм, тем более что в нем училась Аня — единственное, после Яши, светлое пятно его семейной жизни.
Дина Ивановна Соломина оказалась интересной женщиной тридцати с небольшим лет. Ярко-рыжие волосы, темные круглые глаза, вздернутый нос, тонкие, подозрительно поджатые губы — все в ней свидетельствовало о врожденной склонности к педагогике и о неудачной личной жизни. Тошкин застал Дину Ивановну в учительской и был немало удивлен ее решительным напором, хорошей фигурой и грудным вкрадчиво-доверительным голосом, которым и было сказано:
— Ничего не получится!
— Почему? — удивленно спросил Тошкин.
— Я не собираюсь натягивать ей оценку. Шесть пятерок, три четверки — но по контрольным! Если я даже успею ее опросить в течение месяца, — а у меня в классе тридцать пять учеников, — то еще две пятерки, которые она может получить, а может и нет, для меня лично ничего не решат. Так что я слушаю вас внимательно.
Тошкин это любил. А кто не любил бы, если все мимоходом, поспешно и мельком. Он вообще был склонен к обстоятельным разговорам, размеренности, спокойствию, местами переходящему в занудство. Рядом с Диной Ивановной, однако, никакого спокойствия не ощущалось. Напротив, обстановка была напряженной, позиция Соломиной была почему-то выжидательной. Казалось, что Дмитрий Савельевич что-то должен этой красивой подтянутой женщине, претендующей на то, чтобы ее в магазине еще называли девушкой…
— Позавчера вы…
— Позавчера у меня не было урока в классе вашей приемной дочери. Пусть она не врет. Они вообще сейчас находятся в таком возрасте, что врут постоянно, — назидательно сообщила Соломина, а Дмитрий Савельевич обиделся. Во-первых, за Аньку, во-вторых, за всех женщин вообще. Ему всегда казалось, что постоянная ложь — одна из обязательных характеристик всей прекрасной половины человечества. — Так что я слушаю вас внимательно.
Нет, определенно Надя права, когда критикует его некоторую толстокожесть. По сути права, но не в формулировках. Потому что нет повода считать человека идиотом только за то, что он не отличает легкий флирт от тривиального траханья, а колготки фирмы «Леванте» от чулок «Красной швеи». Да, он такой — медлительный, упрямый, флегматичный и честный. Поэтому только спустя пятнадцать минут он догадался, что фраза «я слушаю вас внимательно» является протокольно-школьным вариантом для получения взятки.
— Сначала о Кривенцове, — жестко проговорил Тошкин.
— Так вы по поводу Сережи? — удивилась Дина.
— Да, и особенно по поводу старших Кривенцовых и ваших с ними отношений. И не надо спрашивать, на каком основании. — Дмитрий Савельевич протянул свое удостоверение, чем лишил Соломину дара речи. Правда, ненадолго.
— Ах, вот как вы ставите вопрос! — сказала Дина Ивановна, и Тошкин понял, что Анна не получит пятерку ни по русскому языку, ни по каким-то другим смежно-заменяемым предметам. Причем ни в четверти, ни в году. Никогда. — Ах, вот, значит, как? — Дина подбоченилась и пошла грудью на врага. — Да будет вам известно, что я — невеста Федора Кривенцова! И как бы вам ни было это противно слышать, но имею права если не на бабушкину квартиру, то хотя бы на участие в конкурсе. Вы думали, что меня теперь можно использовать и выкинуть из жизни? Обнадежить и оболгать? Выбросить и растереть? Я буду разговаривать с бабкой сама — и уж изложу подробности вашей жизни. Вовек не отмоетесь! Никогда!
К Тошкину наконец пришло удивление, быстро сменившееся пониманием. Откуда она меня знает? Впрочем, не важно. В качестве свидетеля, она, конечно, будет незаменима. Тошкин безжалостно вписал Дину в число подозреваемых с твердым намерением отдать ее в руки оперативникам — пусть роют.
— Вам ясно? Вам теперь все ясно?
Она гневно сверкала глазами и была необыкновенно хороша. Между ненавистью и презрением металась страсть и где-то даже призыв. Но Тошкин его не принял. Он подумал о том, что его почему-то никто не боится…
— Похоже, вы со мной заочно знакомы, — уныло проговорил Тошкин, не желая далее продолжать дискуссию в подобном тоне. — Хорошо, пусть вами занимается оперативная группа.
— Это непорядочно! — взвизгнула Дина. — Из-за несчастной оценки в четверти вы подымаете такую бучу… Дмитрий, будьте мужчиной.
Тошкин приосанился и провел рукою по волосам. Остальные мужские движения он предпочитал производить дома. Здесь все было ясно как белый день: тупик имени большой любви. С кем не бывает?
— Постойте, — хрипло проговорила Дина Ивановна, демонстрируя широкие возможности своего женского обаяния и маневренность голосовых связок. — Постойте. Я действительно заказала это поздравление. Я хотела обратить на себя внимание.
— Когда вы в последний раз видели Кривенцова? — спросил Тошкин, понимая, что если сейчас он не выбьет для Аньки оценку, то Яша не будет разговаривать с ним до конца дней. Мозг засверлила непрофессиональная мысль: «Дожать!»
— Какого? — тихо спросила Дина и опустила красивые бесстыжие глаза, которые все же успели сказать многое.
— Давайте начнем с Федора…
— В тот день, когда он пропал. Почти восемь лет назад. Но я…
— Геннадия?
— Я… Мы… Он… Иногда… Но я…
— Не очень верно. Не очень честно. И не очень-то вы сильно ждете, — поморщился Тошкин, находя, что склонность к патетике со временем может сделать из него Цицерона. — Тогда я хочу вас сразу же и предупредить. Вы ведь внимательно меня слушаете? Вы по-прежнему внимательно меня слушаете? Так вот Геннадий Петрович Кривенцов ныне перешел многие разумные границы, и я советую вам быть с ним поосторожнее.
Настоящий испуг. На лице у Соломиной застыл настоящий испуг — хороший фирменный страх, который бывает у новичков в морге и у детей после фильма ужасов. Дина Ивановна застыла и мыслила всеми мимическими мышцами: она что-то вспоминала, анализировала, казалось, даже нюхала, прикидывала и оценивала. Выводы, к которым она приходила, судя по помертвевшим глазам, были неутешительными. Похоже, теперь они наконец поняли друг друга. Тошкин все-таки умел быть убедительным.
— Так когда в последний раз? Не припомните? Может быть, вы и будете его алиби по делу Онуфриевой Валентины Сидоровны? — Дмитрий Савельевич вдохновенно и беззастенчиво пользовался своим служебным положением. Еще немного — и медаль для Анны у него в кармане!
— Что? — вскрикнула Дина и нелепо, излишне театрально взмахнула руками. — Вы все знаете?
— Служба, — скромно пожал плечами Тошкин. — Так когда?
— В этом смысле — давно… Я ведь жду Федора, я действительно жду его. — Дина Ивановна всхлипнула. — Можно я к вам приду? Мне нужно собраться с мыслями и обязательно с вами поговорить. Я боюсь, что это не то, что вы думаете. Вернее, не совсем то…
— Давайте прямо сейчас, — предложил Тошкин, не терпящий женских слез.
Она мотнула головой, и красивые рыжие волосы непринужденно рассыпались по плечам.
Тошкин почувствовал, что у него поднимается температура. Это было так неожиданно и приятно, что он хотел тотчас бежать в школьный медпункт и по старинке получить там освобождение от уроков… «Я заболеваю!» — счастливая мысль праздновала в голове именины сердца. «Я уже заболел». Бурно расчихавшись у порога школы, Тошкин поставил себе окончательный диагноз: пневмония — и чуть не вприпрыжку побежал расставаться с делами.
