Сергей Асанов - Тринадцать
Толпа ахнула.
У Михаила сжалось сердце.
Одним из наблюдателей процессии был человек на инвалидной коляске, сидевший на кухне в квартире на третьем этаже. Сегодня случилось то, что он обычно встречал с нездоровым воодушевлением — то, что его встряхивало и напоминало о том, что он сам еще жив, несмотря на все трещины, сломанные кости, отсутствующие органы, малоподвижные ноги и высыхающие мозги. Поди ж ты — старая рухлядь, а пережил молодых да резвых! Радоваться бы, как обычно!
Но сегодня старик плакал. Беззвучно, сжав губы, не замечая ручейка слез, стекающего по небритым щекам. Комок застрял в горле, хотелось плакать громко, но пока не получалось.
Когда два гроба выгрузили из автобуса и поставили на табуреты, старик откатился от окна, взял в руки бокал, доверху наполненный коньяком, и выпил его без остатка. Его немощное тело готово было загнуться от сквозняка, но на триста граммов коньяка оно реагировало как на лекарство.
«Ты стал сентиментальным, — думал старик, теребя в руке пустой бокал. — Довольно странно для человека, который… а-а, ладно».
Он не планировал сегодня заниматься самокопанием. Он поставил бокал на стол, вернулся к окну в кухне и стал смотреть. Минут через пять снова обнаружил, что плачет.
Уже навзрыд и в голос.
Кажется, у него получилось.
На этой траурной церемонии Миша испытал настоящее потрясение. Причем потрясло его совсем не то, что потрясло всех остальных.
Да, у него сжималось сердце при виде двух гробов, обитых красной материей. Он едва сдерживал слезы, когда слышал, как воет мать Ольги, как глухо стонет ее отец, которого поддерживали под руки двое мужчин. От красивых молодых людей, мечтавших о счастье, остались лишь пепел и кости.
Но не это убило Михаила более всего в тот «день черных зонтов» 30 октября. В тот день он увидел Чудовище. И похолодел от ужаса.
Оно стояло в стороне от основной массы зевак, прислонившись к дереву. Оно имело облик юноши, худого, бледного и со страшными кругами под глазами, словно нарисованными гримером фильма ужасов. Он был одет в черные брюки и черную рубашку, как завсегдатай похоронных процессий. Парень был явно нездоров, он, похоже, физически чувствовал себя отвратительно, и Миша даже с расстояния в пятьдесят метров слышал его запах — омерзительная смесь табачного дыма, зубной пасты, какой-то травы и спирта. Очень болезненный запах.
В этом существе не было сострадания. Парень смотрел на происходящее отстраненно и, пожалуй, даже немного свысока, как смотрели римские патриции на сосущих наложниц. Миша мог безошибочно сказать, что парень пришел сюда на запах смерти, как собака. Вот его-то чужая смерть точно порадовала.
И еще — вокруг существа витал серый ореол. Такие штуки Миша видел впервые и никак трактовать это не мог. По крайней мере сейчас.
Он взял за локоть дядю Петю.
— Кто это?
Петр проследил за его взглядом.
— А, этот… Что с ним?
— Он ужасен. Что это за парень?
Дядя Петя ответил не сразу, очевидно, подбирая адекватные формулировки. Это далось ему с трудом.
— Ты прав, это очень странный парень. Он живет здесь, кажется, его зовут Костя. Рос без отца, воспитывался матерью. Знает несколько языков, прочитал много всяких разных книг, но всю жизнь одинок. Боюсь ошибиться, но мне кажется, что он все еще девственник… и серьезно озлоблен из-за этого на весь белый свет.
Миша покачал головой и хлопнул Петра по плечу.
— Пять баллов, дядя Петя.
— Пасиб. Просто я давно здесь живу.
Миша еще несколько секунд смотрел на Константина Самохвалова, изучал его и пытался хоть что-нибудь прочитать. И тут случилось страшное…
Костя скосил на него взгляд. Сначала бегло — глянул и отвернулся, — потом заинтересовался и вскоре уже не мигая изучал Михаила.
«О черт!» — мысленно завопил Миша и быстро отвернулся.
— Жуткий тип, согласен, — сказал дядя Петя. — Ты что-то видишь?
Миша кивнул.
— Что?
— Сплошную гадость. Пока не могу сказать точно, но к парню надо присмотреться повнимательнее.
— Хорошо, я запомню, — кивнул дядя Петя.
Тем временем закончилось прощание. Люди шушукались вокруг и старались протиснуться поближе к подъезду, операторы снимали, фоторепортеры сверкали вспышками, какие-то люди в черных костюмах занимались родителями Ольги и еще двумя пожилыми (скорее, внезапно постаревшими) людьми — родителями Максима. Они даже не были знакомы друг с другом, и все они будут всю жизнь проклинать свое знакомство, произошедшее в таких обстоятельствах…
Гробы погрузили в автобус, народ стал растекаться — кто-то по своим машинам, кто-то в поисках свободного места в других автобусах. Очень быстро двор стал пустеть.
— Миш, ты поедешь? — спросил дядя Петя.
— Нет. Я увидел все, что было нужно.
— А я поеду. Жаль ребяток… горсточку земли хоть брошу…
Петр начал кукситься.
— Конечно, езжайте. Только сначала расскажите, что хотели. Я все уточню и вечером подойду.
Миша взял дядю Петю под руку и отвел в сторонку, озираясь вокруг.
Страшный человек исчез.
Константин, разумеется, на кладбище не поехал, хотя при желании он мог бы забраться на какое-нибудь свободное место в одном из десятка автобусов, пригнанных муниципалитетом. Костя не был знаком с погибшими и вряд ли когда-нибудь с ними познакомился, если бы им повезло прожить дольше. Таких девушек, как Ольга, он сторонился, считая их недосягаемыми, как звезды далеких галактик, которые, разумеется, никогда не сходят со своих орбит. А находить общий язык с парнями вроде Максима он не умел вовсе, хотя как раз с Максом у них было больше пересечений, чем ему могло показаться.
Но Костя никогда не рисковал и не брал на себя труд хотя бы попробовать найти друзей. Он знал априори, что друзей у него быть не может, потому что мир населен людьми неадекватными. Он был слишком требователен, потому и оставался одиноким.
После прощания он сунул руки в карманы своих, как всегда, безупречно отутюженных брюк и побрел прочь. Он обогнул дом, пошел мимо ряда гаражей. Где-то на середине пути огляделся воровато, нырнул в один из узких проемов между бетонных боксов. Там он расстегнул брюки и с нескрываемым удовольствием помочился. Он понимал, что его можно увидеть из любого окна (и наверняка кто-то видел и узнал даже со спины), но в этом было какое-то новое для него чувство. Ему стало нравиться хулиганить. Впрочем, нет, ему стало нравиться делать гадости.
Застегнув брюки, он вышел обратно на дорожку, пригладил волосы и так же беззаботно направился дальше — к соседнему дому, стоящему метрах в ста от тринадцатого.
В гробу он видал эти похороны и эту шумиху, связанную с гибелью молодых людей, которые большинству присутствующих не были ни братьями-сестрами, ни соседями, ни даже друзьями, у которых можно было стрельнуть пятихатку до зарплаты. Вероятнее всего, эти самопальные Ромео и Джульетта получили заслуженную кару. Нельзя быть безудержно счастливыми, когда вокруг так много несправедливости и дерьма. Нельзя радоваться жизни, не привнеся в эту жизнь что-то новое, то есть нельзя брать, не заплатив. Нельзя, нельзя, нельзя… Они ничего не привнесли, ничего не оставили, вот их и прибрали…
— Нельзя, — пробубнил он вслух.
На углу дома он снова остановился. На этот раз — по более уважительной причине. Сверху прямо на него полетело что-то мерзкое. Костя едва успел заметить и очень вовремя остановился — всего в метре от того места, где он стоял, на асфальт плюхнулся использованный презерватив.
Глаза у парня стали огромными, как блюда для мяса в китайском ресторане. Презерватив был перевязан узлом, и внутри у него что-то такое находилось… что-то жидкое с пузырями воздуха…
О господи… Костя был в шоке. Такого ему видеть еще не приходилось.
Он побагровел. Руки в карманах стали сжиматься в кулаки…
Вот ведь как… ни раньше, ни позже, вот именно сегодня, в этот самый временной промежуток, в эту самую гребаную секунду — и не прямо в голову, а чуть-чуть впереди, чтобы разглядел во всех подробностях — надо было бросить ему эту мерзкую штуку!
Какая сука забавляется с ним все последние дни и недели?! Чего от него хотят?!
Он поднял голову. В самую последнюю секунду засек «бомбометателя» — парень на четвертом этаже закрыл створки застекленного балкона и исчез в глубине квартиры.
Костя вынул руки из карманов, огляделся. Возле гаражей всегда было много камней — хороших таких камушков, грязных, склизких и увесистых. Щас он им засветит… Щас он им покажет такую кузькину мать, какая не снилась американцам в период Карибского кризиса…
Он взял парочку камушков в руки, развернулся и, не глядя, запульнул в стекла.
Один! Второй!
Вжж-вжжж!
— Нна, сука!!!
Один выстрел оказался холостым — снаряд попал в стену между маленькими окошками подъезда. Однако второй камень спустя секунду достиг цели. Створка застекленного балкона с грохотом надломилась, одна половина стекла провалилась внутрь, вторая, разломившись на части, полетела вниз. Костя едва успел отскочить.
