Евгения Михайлова - Плата за капельку счастья
– Разумеется. Спасибо.
В больнице, куда они привезли Юру, Берта сначала показала журналистское удостоверение, потом договорилась, что ей вынесут прямо в коридор халат и бахилы. Она зашла в угол гардеробной, сняла задымленные джинсы и джемпер, надела халат и босиком влезла в бахилы. Только, когда Юру увезли в операционную, она заплакала в туалете. Потом попросила выписать ей пропуск.
– Я делаю передачу об этом доме ребенка, об этом мальчике.
– Сделайте. Сделайте им подарок, – сказал заведующий отделением. – У ребенка сломана ручка. Он с этой тяжелой болью, мокрый, пролежал без ухода как минимум пятнадцать часов.
В свою дымную, грязную одежду Берта влезла таким же образом: в углу раздевалки. Домой Анатолий мчался. Ему казалось, Берта теряет сознание. Он проклинал себя за трудовой энтузиазм. Мысль сумасшедшая, но этот пожар в детском доме кажется ему связанным с тем, что он оставил ее одну. Ему казалось, что она должна была там погибнуть в горящем доме, среди этих несчастных детей.
Дома Берта бессильно опустилась на кухонную табуретку. Она сама не понимала, как не умерла там. Толя налил горячую ванну, вышел к ней:
– Иди согрейся, я сварю кофе.
Берта кивнула и проговорила:
– Юра не может вернуться в детский дом, но в больнице его надолго не оставят…
И больше ничего не успела сказать. Его реакция была страшнее всего, что она могла бы себе вообразить. Он кричал! Впервые за все время Анатолий на нее кричал! Он называл ее сумасшедшей психопаткой! У него сжимались его тяжелые кулаки. Он ногой отбросил в сторону табуретку, ударил кулаком по столу так, что тот чуть не разлетелся. Потом выскочил из квартиры. Ушел! Возможно, совсем, к себе.
«Вот и помолвка», – шевельнулась в обескровленном мозгу полуживая мысль. А что она о нем знает? У них не было настоящей проверки на прочность. Их связала только взаимная страсть. Потом он хорошо, нежно и твердо защищал эту свою страсть. Сейчас он в бешенстве от того, что больной ребенок отберет у него эту страсть. И это все. Он не хочет и не может себя сдерживать, он может быть опасным и страшным для больного малыша. Он может… Может ударить? Конечно. А мальчик такой хрупкий и беззащитный. Эти мерзавцы сломали ему руку… Одно хорошо: они еще не поженились. Одно плохо: она не знает, как жить без него.
Так Берта просидела неподвижно больше часа. Потом услышала звук открываемой двери. Подумала почти спокойно, что от него, наверное, пахнет алкоголем, как пахло от мужа Коли после скандалов. Что Анатолий просто сходил подогреть себя, чтобы влететь в продолжение ссоры. Это ведь тоже некоторых пьянит, как страсть.
И Анатолий вошел. И от него действительно пахло алкоголем. И за этот час его лицо потемнело, на нем появилась щетина, как тогда, в первое свидание. Он казался мрачным, жестоким… И бросился перед ней на колени. Дышал ее дымным, грязным запахом, снимал с нее это тряпье. Бормотал, как больной или очень пьяный, но он не был пьян.
– Ты, конечно, ничего не поняла. Кроме того, что я полный идиот. Ты не поняла, что мне безумно жаль этого ребенка. Что я с ужасом ждал, когда ты мне это скажешь. Я справлюсь, просто ты – не железная. Мы в каком-то кольце. Мария, которой я обещал своего, здорового малыша, она тоже не сможет вынести еще одного испытания. А ты, наверное, подумала, что я подонок и предатель. Что я могу тебя обидеть, оттолкнуть этого мальчика. Я не могу! Мне просто страшно. Я с тобой узнал, что такое страх. За тебя. А теперь можешь меня прогнать. Или убить. Вот этим, – Анатолий вытащил из карманов весь свой арсенал: кастет, нож, газовый баллончик.
И Берта впервые после несчастья с сыном рассмеялась:
– Убить… Мне нравится постоянство твоей идеи. Я бы так и сделала, конечно. Но мне холодно. Ты же меня нечаянно раздел. И, ко всему прочему, ты алкоголик. И небритый вдруг оказался, как тогда, в первый раз.
– Как в первый раз, – блаженно оцарапал он ее сразу всю.
Они не дошли ни до ванной, ни до спальни. Их падение и позор видела только табуретка. Опомнились они вместе, но не совсем опомнились…
Берта даже поспала. А вечером им позвонил Кольцов. Попросил разрешения прийти.
– Ничего, что я так? – сказал он с порога. – Да еще со своей бутылкой, Берта?
– Нормально. Сегодня день алкоголика, ты не слышал?
– Вот что значит, женщина с переднего края средств массовой информации, правда, Толя? Всегда добавит информации и позитива. Тогда присядем, ребята. То, что я скажу, без бутылки трудно принять.
Когда они устроились за кухонным столом, Сергей начал:
– Новостей особенно нет, если не считать, что Киселев, задержанный по делу, начатому Виолеттой и Георгиевским, стал лихо сдавать Червонского. Теперь чего уже: многие на него свалят и то, в чем он был виноват, и то, с чем никак не связан. По Амине готова экспертиза, Земцов получит ордер на обыск «Приюта Инессы», там однозначно найдутся следы того, что ее ребята натворили. В канаве, куда они сбросили Амину, все есть: ее кровь, куски ее одежды, след на дороге до машины Виолетты. Найдем следы и в ее бараке. Но дело не в этом. Я клиентов по деталям не беспокою. Понимаете, что у нас у всех отдельно и вместе получается… У Инессы миллионы врагов, у Червонского, наверное, еще больше, а ничего похожего на вашу ситуацию ни с кем не происходит. А вы – далеко не самые страшные враги. Вы им вообще не враги, не хотел обидеть, конечно. Для них характерны демонстративные расправы. Но это в разных местах, в разное время, выглядит как несчастный случай, анонимное хулиганство. Короче, не носит признаков системы. Чувствуете, к чему я клоню?
– Я боялся это произнести вслух, Сережа. Вот сорвался сегодня, Берту обидел из-за того, что не решался об этом заговорить.
– Ты сказал, – тихо произнесла Берта. – Ты сказал, что мы в кольце. Это так, я просто кожей чувствую. И ничего не понимаю.
– Здесь мы, пожалуй, все в равном положении. Мы встретились с чем-то невиданным до сих пор. Маниакальный противник, который, кажется, везде… Везде, где что-то связано с Бертой. Он идет не по следам, он как будто программирует ее путь и опережает все наши движения. Берта, с каких пор ты чувствуешь кольцо кожей?
– Рекс. Кидринские, «Приют Инессы». Таких, как я, огромное количество. И это более активные, опытные люди. Я просто плакала и плелась за ними. И все. И выступила у Виолетты. Тоже не одна.
– В общем, мы тоже бьемся в этих же условиях, – сказал Сергей. – А времени у нас для гадания на кофейной гуще нет. Полное впечатление, что кто-то есть с вами рядом, вокруг.
– Мой квартирант, – добавил Анатолий. – Он тоже – или подстава, или моя паранойя.
– Допускаю, что не паранойя, хотя и паранойя в твоих обстоятельствах объяснима. Берта, Анатолий сказал, что ты в детском доме оказалась из-за внука знакомого бомжа, который умер. Ты знаешь, где он похоронен?
– Я не знаю, на какой-то «социалке». Но люди, которые жили вместе с Иваном Григорьевичем, живут здесь поблизости, через улицу за виварием НИИ.
– Хорошо. Найду. Надо бы провести эксгумацию. А теперь наше предложение. Наша единственная пока идея – взять хотя бы кого-то живым. Нам будут, похоже, подкладывать одних покойников. Пока очередь не дойдет до нас самих. Следствие идет по следу. А мы хотим попробовать воспользоваться тактикой противника. Забежать вперед. Спровоцировать. На живца. Тихая облава. Когда-то в Одессе МУР переловил банду, отправив гулять на ее пути легкомысленных и беспечных, ярко одетых девушек. Это были сотрудницы МУРА, с оружием в подвязках. Они перебили банду. Страховали девушек за каждым кустом.
– Нет, – немедленно отозвался Анатолий. – Исключено.
– Исключено так исключено. Говорю же, это в плане безумного предложения. Решать только вам. Мы, конечно, никого перебить не собираемся. Но мы могли бы убедиться, что объект действительно именно Берта. Не видим другого способа.
– Да, наверное, исключено, – задумчиво сказала Берта. – У нас сейчас такое сложное время… Но, Толя, ведь хуже всего неизвестность! Разве нет? А что вы предлагаете, Сережа?
– Просто взять привычку гулять в одно и то же время одной. Хорошо и беспечно одеться. Ходить и по людным, и по безлюдным местам. Они будут нами просматриваться. Мы будем рядом.
– Мы подумаем и позвоним, – пообещала Берта.
Когда Сергей ушел, она прижала палец Анатолию к губам:
– Давай сейчас не будем говорить об этом. Мне как-то стало холодно. Пойду постою под горячим душем. У меня нет никакого решения, никаких мыслей. И я не хочу, чтобы они были.
Она ушла в ванную и в первый раз закрыла дверь изнутри. Включила горячий душ, встала под него и тряслась от холода, от беззвучных рыданий, от ощущения, что даже здесь и сейчас она не одна. Она почти сварилась, когда Анатолий выбил дверь ванной, вытащил ее, отнес на кровать и целовал до тех пор, пока сам не устал терпеть совсем уже гибельную страсть. Так, наверное, любят те, кого сейчас сбросят в пропасть.
