Руслан Белов - Хирург и она; Матрица
И она решила стать этим Хирургом. Она пока не знала, что надо делать. Надо стать непосредственной. И помочь ему.
- Пойдем куда-нибудь, - сказала она. Нет, не она, а непринужденный дух Лихоносова, крепко засевший в ней. - Мне не нравится этот... этот тронный зал. Это все для того, чтобы букашек делать букашистее. Или казаться другим, не таким, как ты есть. А я не могу казаться другой. У меня все на лице.
- А я внутри такой, как ты снаружи, - сказал Чихай, приняв ее откровения, как само собой разумеющиеся.
- Я знаю.
- Но ты... ты не думай, что ты своими речами что-то сделаешь со мной. Я слышал много слов, и давно им не верю.
- Я уже делаю, - усмехнулась Даша мефистофельской усмешкой Лихоносова. - У тебя есть что-нибудь попроще? Я имею в виду помещение. В простой обстановке все проще - и люди, и вещи.
Чихай усмехнулся надменно.
- Столовая для обслуги тебя устроит?
- Устроит.
Они прошли в столовую. Все в ней было просто.
Крепкий длинный стол, покрытый клеенкой с овощами. Желтыми тыквами, ядовитыми огурцами, пламенеющими помидорами. Обои с зелеными яблоками. Полы, крашеные коричневой краской. Крепкие стулья. Даша, утомившаяся хромать, с облегчением уселась на один из них и попросила, как уставшая женщина просит мужа:
- Сделай мне кофе. И пару бутербродов. Я с утра не ела.
Она же решила быть разной.
- Сама сделай, - буркнул Чихай, усаживаясь напротив. - Кухня там.
Он, отродясь не готовивший, указал подбородком на дверь красного дерева. В столовой все было простое, кроме дверей. Входы и выходы Чихай уважал.
Даша пожала плечами, и усердно прихрамывая, прошла на кухню. "Ну, ты даешь, - думала она, нарезая ветчину, извлеченную из холодильника. Непосредственность, конечно, хорошая штука, но до чего она меня доведет? До постели? Но ее мне все равно не миновать. Не резать же вены?"
Даша вспомнила ночь, проведенную с Чихаем.
Затем вспомнила последнюю ночь.
Ночь, проведенную с Хирургом.
И почувствовала себя женщиной, которой нравиться спать с мужчинами. Нравится быть с разными мужчинами. Мужчинами-личностями. Нравится, потому что из них в нее что-то перетекает. Их ум, знание, опыт.
"Надо расставить точки над "i", - думала она, нарезая осетрину и хлеб. - Что мне надо? Мне надо выбраться отсюда. Выбраться к Хирургу. Чихай хоть и играет в джентльмена, но все равно он волк. Если я сделаю неверный ход, он срежет его как соломинку. Механически срежет.
И я останусь одна, одна с этим лицом. И этими ногами.
Лицо мне, может быть, сделают - Чихай, несомненно, даст денег, но Хирург... Я ведь хочу быть с ним? Да, хочу. Он сделает мне лицо, ноги, потом еще что-нибудь сделает. Уже не с телом. Он всю жизнь мне будет открывать что-то новое. Он никогда не станет просто другом, просто любовником.
Просто любовником... Он уйдет, когда исчерпает себя... Нет, не уйдет. Он меня любит, как свое творение...
В общем, надо отсюда уйти по-хорошему. Чихай не отпустит, это точно. Не отпустит к мужчине, ради которого я спала с ним и буду спать. Изменить я его не смогу. Такие не меняются. Таких просто не отпускают. Значит, надо что-то с ним сделать.
Убить?
Смогу я его убить ради Лихоносова? Ради Хирурга, ради человека, который родил меня, родил наполовину? Да, смогу. У меня нет другого выхода. Или я с Витей, или он".
Найдя поднос, Даша уставила его тарелочками и, включив электрический чайник, пошла в столовую.
Чихай сидел, отстранено глядя в окно.
- Знаешь, я подумал и пришел к мнению, что ты попытаешься меня убить, сказал он, странно посмотрев ей в глаза. - Меня эта мысль освежает. Ей богу, освежает.
- Ошибаешься, - не раздумывая, ответила Даша. - Ты просто смотришь на все со своей колокольни.
- А что ты видишь со своей?
- Подожди, я чайник принесу.
Даша пошла на кухню, принесла чайник, чашечки, банку кофе. Поставила на стол, сделала бутерброд с ветчиной, начала есть.
- Так что ты видишь со своей колокольни? - повторил гангстер, разливая кипяток по чашкам.
- Честно? - пристально посмотрела Даша.
- Ну, по мере возможностей.
- Ничего не вижу. Судя по всему, ты устал от всего этого. Ты слишком умен, чтобы наслаждаться властью, деньгами, красивыми куклами. И меня ты приводил и привел, чтобы... В общем, ты как та пресытившаяся герцогиня из "Человека, который смеется"... Ничего у тебя нет, и ничего больше не будет. Ты не привык просто жить, слушать хорошую музыку, ценить женскую красоту, играть в шахматы или домино, театр ты презираешь, путешествия надоели. Зачем тебя убивать? Ты сам себя убьешь, или тебя устранит молодой и жадный коллега по бизнесу. Есть у тебя такие?
Чихай покивал, покручивая чашку:
- Есть. А к тому, что ты сказала, стоит добавить головную боль - у меня беспрестанно болит голова.
Даша отметила, что тема разговора ему не нравится. И русло, которое приняло устроенное им действо, тоже.
- Может, отпустишь? Давай разойдемся по своим колокольням? - спросила она, расправившись с бутербродом и принявшись за осетрину. После операции на нее напал едун.
- Честно говоря, сейчас я не представляю себе ситуации, в которой я мог бы тебя отпустить. Наверное, это из-за того, что с тобой я чувствую себя лучше. Кстати, с проволочками на зубах ты была лучше. Потому что меньше говорила.
Даша расстроилась. Она вспомнила свое лицо, требующее доделки. "Что ж, подумала она, - это лишний повод быстрее отсюда убраться". И сказала, улыбнувшись пошире:
- Жаль, что не можешь отпустить... Хотя все еще впереди, может, передумаешь.
Чихай угрюмо смотрел, и Даша, побоявшись, что мрак, темнивший его глаза, войдет и в нее, спросила:
- Расскажи о себе. Как ты таким стал?
- Как? По жизни, как еще? Хотя причем здесь жизнь... Еще маленьким я ненавидел слабость, ненавидел несчастье. В детском саду я бил беззащитных, бил маменькиных сынков, издевался над несчастными воспитательницами. В школе то же самое. Одноклассники, не способные себя защитить, вызывали у меня лютую ненависть. И преподаватели тоже... Я ненавидел учительницу, бледную, беспомощную и несчастную, с которой жил учитель черчения. Он уводил ее с уроков и трахал в учительской. Я это видел... Все это видели.
- В замочную скважину?
- Да. Ей было противно, она его ненавидела, но ничего сделать не могла. Слишком прочно сидела в своей беспомощной лузе. И я стал ее преследовать. Я подкладывал ей кнопки, клал в журнал дохлых мышей, раздавив их ботинком, однажды даже облил ее из-за угла мочой из майонезной банки. И добился своего - она ушла. Из школы, и от учителя.
- Ты бы лучше его облил.
- А что его обливать? Он был сильным и мог ответить... А учительница потом вышла замуж за преподавателя сельскохозяйственного техникума. Я видел их. Он, хиляк и заика, держал ее под руку и на всех смотрел огнедышащим...
- Ты просто сам был слаб, - перебила Даша, не желая впускать в сердце расслабляющее понимание. - И не в силах преодолеть свою слабость, издевался над чужой слабостью.
Она забылась, халатик распахнулся, и Чихай увидел ее грудь.
- Может быть, может быть. Хотя я не знаю человека, который осмелился бы назвать меня слабым. По крайней мере, сейчас.
- Это другое... - Даша, протрассировав взгляд собеседника, запахнула халатик.
- Может быть... Но хватит об этом. Сейчас тебя уведут, помоют, переоденут и всякое такое. Вечером я нарисуюсь и буду издеваться над твоей слабостью, До самого ее донышка буду издеваться. Ты поняла?
- Только издеваться будешь? - растерявшись, выдала Даша подсознательные мысли.
- Не только, - ответил Чихай и, выпив кофе одним глотком, ушел.
40. А это утром стреляли...
Даша стояла перед зеркалом в длинном черном платье. Декольте спереди, декольте сзади, разрез сбоку. Хорошее, дорогое платье. Им пришлось постараться. Особенно с туфлями. Нашли похожие туфельки с каблучками разной высоты. Так приятно ходить, не хромая. Железки, правда, оттопыривали платье. Охранники хотели откусить их кусачками или перепилить дисковой пилой, но она не позволила. И Савик, всем командовавший, не стал настаивать. Мертвенно-красивая, назвавшаяся Алисой, только усмехнулась:
- Ну и дура. Могла бы последние денечки без них походить.
"Последние денечки? Дудки! - Даша поправила вуалетку (дома она успела сунуть ее в карман халатика). - Я еще повоюю.
Я давно уже не в том мире, где молятся.
Я в том, где борются за себя.
Это Хирург меня перетащил.
Если ты в силах отдать лицо, ноги, уютную квартиру, дачку с цветами, значит, ты в силах взять свое. Взять свою жизнь.
Нет, я не стала такой, как они. Мне многого не нужно. Только свое.
А новое лицо? Чье оно?
Мое!
Если я согласилась, если я пришла, всей жизнью пришла к нему, значит, в душе оно было! Сколько людей живут гусеницами, неслышно жующими траву, сколько людей не в силах превратиться в чудесную бабочку, в чудесное летающее по небу создание.
Я превратилась. Превращусь. И Чихай чувствует во мне эту силу, способную перерождать.
