Руслан Белов - Хирург и Она. Матрица?
Обзор книги Руслан Белов - Хирург и Она. Матрица?
Руслан Белов
Хирург и Она. Матрица?
(новогодняя история)
1. Скальпель есть.
– Я вам, женщинам, удивляюсь. Так легко стать красивой, да что красивой, привлекательной, а что вы с собой делаете? Ну, не все, есть, конечно, киски, от которых мужики теплеют, но их еще надо глазками поискать. И у этих кисок все снизу начинается, сначала каблучки высокие, затем ножки от ушей. И потому мы с ножек твоих и начнем. Так, скальпель есть, а вот пилы не вижу... Где же наша пила? А! Вот она, миленькая! Заржавела немножко, но ничего, сейчас мы ее спиртиком протрем, и все будет в ажуре. Ты только не дергайся, коли ко мне попала, все равно не выпущу, пока в аккурат не удовлетворюсь и Гиппократа не удовлетворю... Потому и привязал...
Женщина закричала, задергалась, но резиновые жгуты держались неколебимо. Операционный стол покачивался, руки человека тряслись.
– Придется нам с тобой выпить, – вздохнул он, веселея. – Давай на брудершафт, а?
Женщина смотрела оловянными глазами. Распертые страхом, они казались нечеловеческими.
– Нет, так не пойдет, – покачал головой человек. – Если мы будем так реагировать, то нам обоим конец. Я тебя не спасу, ты меня не спасешь. А если ты кроликом станешь, или, лучше, смирненькой овечкой, то у нас обоих появится шанс. Так будешь меня слушаться?
Женщина покивала. Говорить она не могла – рот ее был заклеен липкой лентой.
– Ну вот и славненько! – обрадовался человек. – Тебе разбавить, или так сойдет?
Оловянные глаза стали шире.
– Разбавить, значит... – недовольно вздохнул мужчина. – Значит, придется для баронессы к колодцу идти.
Сняв резиновые перчатки и марлевую повязку, прикрывавшую нижнюю часть лица, маньяк выпил из мензурки граммов пятьдесят спирта, занюхал рукавом и вышел из комнаты.
Минут десять его не было. Явился он, покачиваясь. В руке его колебался стакан, на четверть наполненный колодезной водой. Доверху долитый спиртом, он остановился – человек знал цену спирту, и руки его тоже.
Помешав скальпелем в стакане, он подошел к операционному столу, приподнял голову женщины левой рукой и осторожно влил ей раствор в рот. Через пять минут она отключилась. Влюблено посмотрев на бутыль со спиртом, человек улыбнулся и взял в руку скальпель. Через пять минут он уже пилил. Рука его двигалась мерно, хотя глаза видели одни радужные круги.
Обычно Даша просыпалась, просыпалась в холодном поту, когда человек, отложив пилу, брал отпиленную ногу и отходил к окну, чтобы рассмотреть ее на ярком солнечном свету.
2. Дарья Сапрыкина.
Дарье Павловне Сапрыкиной в ту пору было тридцать четыре. Десять из них она проработала в коммерческой конторе, занимавшейся рекламной деятельностью, в частности, подготовкой и выпуском разнообразных рекламных сборников и проспектов. За работу получала около семи тысяч (за год добавляли рублей пятьсот). Стать менеджером отдела Дарье Павловне не светило, и все, что она могла получить, так это пятидесяти процентную от размера оклада премию в день пятидесятилетия и стопроцентную – в день пятидесяти пятилетия, то есть при выходе на пенсию по старости.
Дарья Павловна была не замужем. И о замужестве не помышляла. Когда ей исполнилось пятнадцать, отец подарил ей коробку соевых конфет, и, как бы увидев впервые, раздраженно покачал головой:
– Ну и уродина...
Да, она была далеко не красавица, а этот отцовский приговор снял с ее лица еще и живительные краски юности. Даша с тех пор сутулилась, на улице смотрела под ноги, чтобы не видеть жалостливых взглядов прохожих. Иногда она, желая оправдать отношение ближних, рассматривала себя в зеркало. И чернела от горя.
Зубы смотрят вперед. Волчьи.
Глаза затравленные, бесцветные от смотрения в никуда.
Нос чуть скособочен – девочкой еще упала со шкафа. Отец, озабоченный ссорой с матерью и последующим ее уходом к подруге, посадил на краешек высокого плательного шкафа, чтобы не мельтешила перед глазами. И приказал молчать. Она молчала, и скоро он забыл о ней и ушел из дома пить пиво. Просидев час, маленькая Даша попыталась слезть и упала, ударившись носом о табуретку.
А эти ноги... Сколько раз мужчины смеялись ей вслед: "У вас музыкальные ножки, мадам! Совсем как ножки у рояля!"
Вот только кожа. Нежная, шелковистая, гладенькая до удивления. Такой нет ни у кого.
И еще волосы. Темно-русые, густые, длинные.
И груди. Упругие, большие. Соски рвут платье.
И попа. Крутая, подчеркнутая осиной талией.
Правда, сейчас, в тридцать четыре, она совсем не та. Ведь еда – единственное удовольствие. Еда, сигареты и книжки. Маринина, Серова, а теперь, вот, тезка Донцова. И, конечно, дача.
Она вся в цветах. Все есть. Каждый год закручивает сто банок. Сто пятьдесят литров. Помидоры, огурцы, салаты. Яблочные соки, пастила, всевозможные компоты. Чеснок с кулак. Но есть некому – мужика-то нет. Весной все приходится раздавать соседям и таскать на работу. Но она все равно закручивает – а вдруг он появится, а у нее ничего домашнего? А что такое женщина без домашнего? Так, одна видимость.
В десятом классе был парень. Близорукий и очень добрый. Они хорошо разговаривали и хорошо молчали. Он и часа без Даши прожить не мог – говорил, что от нее исходят какие-то нужные ему волны. В школе всегда был рядом. Звонил каждый час, у подъезда ждал. Его увела подруга. Шепнула, что все, мол, удивляются, что такой красивый парень ходит с такой дурнушкой чуть ли не в обнимку. Удивляются и заключают: "Ходит, потому что дальше своего носа не видит. Если бы увидел, то остался бы заикой".
А любовник был. Приходил с дальних дач. Краснощекий, здоровущий запорожский казак. Такой здоровый, что вообразить его на лошади было невозможно. Приходил, ел, выпивал приготовленную Дашей бутылку водки и засыпал. Проспавшись, смотрел непонимающе, потом переворачивал на живот и ласкал. А что не ласкать? Со спины – она Венера. Даша хорошо помнила, как он нежно входил в нее, как ей было сладостно. Он ни разу без нее не кончил. Только после. И делал это так, что она кончала еще.
Казак перестал ходить, когда она забеременела. Она хотела рожать, но появился другой, тоже с дальних дач. Никудышный, суетливый, слюнявый, но обещал жениться. Даша сделала аборт, и никудышный перестал ходить. Потом она видела его с казаком на улице. Изрядно выпившие, они шли в обнимку. Заметив ее, загоготали, указывая пальцами.
После них не было никого. Спасалась на даче. Таких цветов, как у нее, нет ни у кого. Среди них она сама была красива, цветы проникали в ее плоть своей волшебной силой, оживляли глаза, поднимали грудь и голову.
Они цвели до снега. Потом все становилось черно-белым, и не хотелось жить. До старого Нового года.
Новый год был для нее самым отвратительным праздником. Остальные праздники куда еще не шло. А Новый год ненавидела, потому что он был семейным. А у нее никого не было – отец погиб в автомобильной аварии, мать через год умерла. Родственники – тетка с сыном – жили в деревне под Моршанском и приезжали погостить раз в три года.
На Новый год Даша покупала бутылку дорогого французского шампанского, собирала вкусный стол и смотрела телевизор. Предыдущий праздник – так получилось – она встречала на Красной площади, но ничего хорошего из этого не вышло. В половине первого ласковые руки закрыли ей глаза, и приятный мужской голос спросил:
– Угадаешь, как меня зовут, станешь в этом году счастливой!
– Вика! – наобум воскликнула Даша.
– Ну, ты даешь! – удивился мужчина, отнимая руки. – Так меня мама зовет...
Даша обернулась и увидела красивого, хорошо одетого человека ее лет. Он радостно и пьяно улыбался. Когда лицо Даши разместилось в его сознании, от улыбки не осталось и следа. Ее сменила гримаса жалости, смешанной с испугом.
– Вы непременно станете счастливой, – выдавил он, обращаясь в бегство.
Все первое января она пролежала в постели, безучастно глядя в потолок.
3. Слезы брызнули из глаз.
В начале апреля Даша поехала на дачу. Весна в тот год выдалась холодная, кругом лежал снег. Подходя к дому, она омертвела, увидев, что к ее калитке вытоптана основательная тропка. "Бомжи прописались! – мелькнуло в голове. – Разворотили, небось, все, телевизор унесли, обогреватель!
Да что это такое!
Слезы брызнули из глаз, она бросилась к калитке, с намерением погибнуть в неравной схватке с негодяями, осквернившими ее загородное убежище.
Калитка была не заперта. Войдя во двор, Даша остолбенела: тропинки к дому, колодцу и туалету были почищены, яблони толково обрезаны, а у стены сарая высилась поленица дров, без сомнения украденных у соседа Семенова, любителя попариться в деревенской обстановке. Поленицу дров продолжала поленица, сложенная из порожних бутылок из-под дешевого вина – под ней в изобилии лежали смытые капелью этикетки "Кавказа", "Анапы", "Трех семерок" и так далее.
"Мужчина! У меня в доме мужчина! – расперла сознание многогранная мысль. – Он чистит дорожки, со знанием дела обрезает деревья. И пьет портвейн ведрами".
