Сергей Валяев - Миллионер
Мертвая петля Мукомольникова — так бы я назвал свои виражи под железобетонным небе ВБ, господа! И пережить такие перегрузки очень трудно. Невозможно их пережить без кратковременного роздыха, господа.
Примерно такую речь в свою защиту я подготовил для господина Брувера, когда вышагивал в его кабинет.
Исполнительный директор биржи ждал меня там — и ждал ни как сына родного. Старенькое личико его было кислым, будто Исаак Исаакович вместо высокотоксичного бензина хлебнул разбавленного водой керосина.
— Ох, Вячеслав-Вячеслав, — начал сокрушаться, пригласив меня, правда, сесть. (Чтобы я не упал?) — Как же так, Вячеслав! Второй день на бирже и уже столько проблем?
— Никаких проблем, Исаак, ик, Исаакович, — и уточнил. — У меня.
— Голубчик, у вас проблемы, — загорячился, — у вас.
— Какие же? — завредничал я.
— Вы о них сами прекрасно знаете!
— Ничего не знаю, — валял дурака.
— Нет, знаете!
— Не знаю!
Неизвестно, сколько бы мы, таким образом, пререкались, да затрезвонил телефон, похожий на кремлевский аппарат времен великого, но маленького по росточку Сталина. Исполнительный директор биржи цапнул трубку и внимательно выслушал сообщение.
— Ну вот, — обратился после ко мне, — у одного охранника перелом ноги, у второго — разбито яичко.
— Дорого яичко ко Христову дню, — глубокомысленно заметил я.
— Что вы этим хотите сказать? — взвился г-н Брувер.
— Ровным счетом ничего.
Как говорится, беседа не складывалась. У меня возникло впечатление, что, мой собеседник повязан невидимыми путами. Ему хочется сказать все, что он думает обо мне, пропойном мерзавце, ан нет, не может сказать. По какой причине? Воспитание не позволяет или обстоятельства? Кто вы такой, Исаак Исаакович? Не фукс ли вы, родной, исполняющий чужую волю? Почему терпите нетрезвого молодчика и не гоните в шею? Два объяснения вашему поведению: либо Мая замолвила словечко, либо пацаны моего другана Сухого чисто конкретно заступились за меня.
Старенький еврейчик так нервничал, что я его пожалел. Негоже пользоваться счастливой ситуацией и прикрываться ею, как ватным одеялом во время пылкого акта любви.
— Исаак, ик, Исаакович, — покаялся я. — Больше такое не повторится. Пить и бить в стенах биржи больше не буду.
— Как это прекрасно! Прекрасно, что вы, Вячеслав, это осознали, прослезился мой собеседник. — Мы ещё поработаем вместе. Я знаю, сегодня у вас был трудный день. Это и моя вина. Но теперь никаких недоразумений! Никаких! Мы в одной упряжке!..
На этой волнующей ноте общей любви и братства мы расстались. Закрыв дверь кабинета исполнительного директора, я спросил себя: кто-нибудь, блядь, скажет, что происходит? И не получил ответа, поскольку рядом никого не оказалось. Все делали деньги — и думать не думали обо мне.
Ощутив общую усталость и беспризорность, я поплелся по коридору. Желание снова кормить своими неудачами прожорливую Мамону отсутствовало. Искать девушку-мечту тоже не хотелось. Зачем? Чтобы поинтересоваться странным поведением её дедушки?
Думаю, на сегодня я вволю наколбасил: был бит и бил сам, проигрался в пух и прах, назюзюкался, как покойный родитель. Не пора ли перевести дух в привычной домашней обстановке?
У парадной двери дежурила новая пара опричников ВБ, не обратившая на меня никакого внимания. Видимо, я был настолько уныл, что добивать неудачника не имело смысла — сам околеет, как все тот же дромадер в каракумских песках.
Эх, не вернуться более в те ясные деньки армейской службы под чужим калящим коптильным солнышком. Тогда все было понятно, как устав караульной службы. По вечерам мы хлебали холодный компот из азиатских кишмишов и, заспыпая под хрип пыльных верблюдов, мечтали о гражданке. И, конечно, не подозревали, какая ждет нас овощная окрошка из страстей-страстишек мирного времени.
Выпав из ВБ, как птенец из готического гнезда, я задержал шаг в нерешительности: то ли пехать пехом, то ли поездить на подземки, то ли ловить частника на колесах? Автомобильный сигнал привлек мое внимание — в приземистом спортивном «пежо» цвета знамени СССР (б) находилась… Мая. Удивился ли я? Скорее нет, чем да. У нас ведь любой гражданин может надыбить добросовестным трудом на такую модную и быстроходную таратайку.
— Красиво живем, — сказал я, чувствуя себя кумачовым пролетарием.
— Живем, как можем, — ответила. — Подвезти?
— Да уж я сам, — заартачился, — ножками.
— Садись-садись, — потребовала. — Поговорить надо о делах наших скорбных.
Когда женщина просит… Я плюхнулся на сидение и буквально утонул в его комфортабельной коже. Побарахтавшись, угнездился и, наконец, почувствовал себя малость буржуазным капиталистом.
— Прошу прощения, — буркнул.
— Разит, как от бочки, — фыркнула. — Когда пьешь, закусывай, товарищ.
— Да, закусывал я, — простодушно принялся оправдываться. — Пирожками.
— С чем? С мурзиками?
— Банально и не смешно, — и взорвался. — Прекрати издеваться! У меня трудный день, понимаешь, был.
— Знаю, — выруливала автомобиль на проспект. — И поэтому хочу подсластить пилюлю.
— Что сделать?
— Держи, — и кинула на меня конверт, почтовый, но без марки.
— Что это?
— Компенсация. За моральный и материальный ущерб.
В конверте майскими листочками зеленели купюры, цвет которых так радует сердца современных россиян. Я повторил вопрос: что здесь?
— Не видишь? Тысяча «зелененьких».
— За что?
— За красивые глаза, — ответила, раздражаясь. — Говорю же, компенсация. Я тоже виновата во всей этой истории с йеной.
Еники-беники, ели вареники, вспомнил я считалочку и сказал:
— Прости, я привык давать, а не брать, — и уточнил, — у женщин.
— Ты о чем?
— Подачки мне не нужны, — как отрезал. — Я сказал, буду миллионером, им и буду. И баста, — красивым жестом киногероя кинул конвертик на заднее сидение.
— Ты что, — скривила красивые губки, — дурак?
— А ты внучка господина Брувера, — ответил нелогично.
— И что из этого? — спросила после заметной паузы. — Нельзя быть внучкой?
— Внучка внучке рознь, — весомо заметил, — равно как и дедушка дедушке.
— Прекрати бредить, — занервничала. — Что этим хочешь сказать?
И меня прорвало, как плотину во время грязевого потока в горах. Основной смысл моей обличительной речи заключался в том, что на ВБ существует круговая порука — рука руку моет. Как моет? Этого ещё не знаю, но уверен, там, где налажен тотальный контроль за валютными операциями, нетрудно придумать некую комбинацию, с помощью которой можно рвать денежные куски изо рта зазевавшихся лохомудров, таких, как я, например.
Мог ли подозревать, что эти мои бацилловые слова затрагивают самую щекотливую тему и самую опасную зону в Системе валютных баталий.
Я находился в начале пути, однако прирожденное чувство приспособляемости к всевозможным житейским условиям подсказывало, что игра в МСБС может быть нечестной — и сильно нечестной.
О какой чистоте идет речь, коль дело касается денег. Даже самый святой человек на планете не выдержит испытаний серебреными сребрениками. А если выдержит, то исключительно по своим меркантильным соображениям, как это сделал И. Христос, выполняющий Божественную миссию.
Надо отдать должное Мае — она не устроила бабьей истерики, а, притормозив автомобильчик у стандартного светофора, открыла дверцу:
— Топай, умник!
— Благодарю, — улыбнулся ей, неопределенной от гнева. — Я сам хотел выходить. — И, вывалившись из ромбического «пежо», пожелал: — Передай привет дедушке и бабушке!
У-у-у — как «пежо» стартовал, будто принимал участие в соревнованиях на приз газеты итальянских коммунистов «Unita». Не успел проморгаться, как спортивное авто оказалось вне моей видимости.
Ну и хорошо, осмотрелся по сторонам, всюду Москва, всюду жизнь и как-нибудь доберусь до своей тушинской окраины. Хотя Мая со мной поступила весьма некрасиво, как белая барыня с чумазым чернорабочим, отказавшимся от её щербетных щедрот. Ничего, и на моей улице будет праздник. И, утешая себя, таким образом, я поплелся к станции подземки.
Каждому свое, кому — легкий ветерок в окно авто, а кому — бомжатный запашок в вагоне метро. И почему я решил сыграть роль романтического героя неромантического времени? Тысяча $ мне бы сейчас не помешала. Не помешала бы? Нет, поступил так, как посчитал нужным. Поступок не имеет толкового объяснения, да чувствую, что прав: зачем миллионеру оцинкованный цент? Вопрос, который можно оставить без комментариев.
По возвращению домой будущего рокфеллера ждала новая, но привычная неприятность. Я выматерился: е`род, точно сегодня не мой день. И, засучив рукава, принялся решать проблему — мой универсальный унитаз засорился и запах стоял такой, хоть святых выноси.
