Сергей Валяев - Миллионер
Ай, да я — ай, да молодец, прыгал на стуле от вида приближающейся виктории. Вот так надо работать, трейдеры всякие! Я вам всем докажу, что… И тут произошло то, что произошло.
— Добрый день, — услышал за спиной голос девушки Маи. — Как дела?
— Отлично, — не оборачиваясь, кивнул на экран. — Катаюсь, как на горках. Вниз вверх! Уф! Хорошо! — С удовольствием потер руки. — Видишь, как иена прет. — И похвастался. — У меня пять лотов на продажу. Это сколько выходит грин-то?..
Милая не ответила, мне показалось, что она тихо ушла, не желая разделять мою детскую радость. Потом услышал:
— Слава, что ты делаешь? — её голос был неприятно-сдавленным. — Ты понимаешь, что делаешь?
— А что?
— Закрой котировку.
— Почему это? — возмутился. — Смотри, как выигрываю.
— Ты проигрываешь, Слава, — повторила по слогам. — Про-игры-ва-ешь!
— Мая, прекрати шутить, — топнул ногой. — График лезет вверх…
— И что?
— Значит, я побеждаю.
— Дурачок, — проговорила таким голосом, будто я был безнадежно болен на голову и на все остальные оранжерейные органы. — Котировка по иене обратная.
— Как это? — и почувствовал, что потолок операционного зала, осыпается на меня, как песчаный бархан на зазевавшегося туриста в панаме.
Через минуту все закончилось — долгожданная победа обернулась поражением с привкусом горького пепла от пожарища. От такого подлого удара любой бы потерял веру в себя. Любой!
У меня возникло впечатление, что я таки угодил в дробилку гигантской Мамоны, которая с особым цинизмом прокрутила мою жалкую душевно-телесную плоть и выплюнула обратно через свой наждачно обдирочный зад.
Все объяснялось просто: котировка некоторых валют, в том числе и йены, обратная. То есть график этих валют зеркально отличается от графика движения «нормальных» валют, как-то фунт стерлингов, ЕВРО, швейцарский франк. Если график вверх — это V, график вниз — швах! Это у нас, просвещенных европейцев. А там, где восток? Правильно, все через известное, вышеупомянутое, обдирочное место.
Возникает вопрос: кто виноват? Почему мне не сообщили о таком принципиальном положении вещей?
Это же уму непостижимо, рвал волосы на своей голове, узнав, что, когда мой график находился на самом как бы «дне», я владел около 15 (пятнадцатью) тысячами долларами.
Такая вот ужимка моего трейдеровского несчастливого жребия. И самое обидное: катила ведь феерическая пруха, а я, как последний поц, сидел в углекислом облаке своих негативных чувств. Если бы умел плакать, зарыдал бы в голос, проклиная собственное разгильдяйство и самоуверенность. Нет правды на земле, нет её и на — ВБ!
— Ничего страшного, — успокаивала Мая, изучив досконально ситуацию. Ты в минусе всего на три тысячи.
— «Всего» на три, — пыхнул и взорвался: — А где тебя черти носили? Не могла раньше прийти, что ли?
— Я пришла, — потемнела глазами, — когда пришла.
— Ну… иди дальше, — сорвался, ощущая себя отвратительным, потным и полым, как мяч, проткнутый ржавым гвоздем дурных обстоятельств.
Она ушла — ушла, чтобы не возвращаться никогда, а я остался сидеть перед экраном, где по-прежнему петлял проклятый график.
У меня появилось желание купить бутылку водки и проспиртовать душу до состояния кунст-камерного двухголового младенца из экспериментальных времен великого костоправа Петра I.
Пить или не пить? Исконный вопрос русского человека. Жизнь наша такая, что быть трезвым это уже героизм. Думаю, надо тяпнуть для душевного равновесия грамм двести, закусить их колючими шпротами и снова идти на штурм валютной цитадели.
Я предлагаю Анатолию Кожевникову пообедать, признавшись, что хочу залить дымящие головешки своей неудачи.
Трейдер соглашается, предупредив, что он, как и слон, ведет трезвый образ жизни. Тогда я задаю естественный вопрос: если бы у него случилась такая вот диковинная история?..
— И что?
— Налакался бы?
— Со мной такое не может произойти, — строго проговорил господин Кожевников, — в принципе.
— Не о том речь! — выходили из здания ВБ, которую охраняли, напомню, ретивые секьюрити. — Толя, прости, — и обратился к одному из коренастых охранников, схожему обвислыми щеками и выпученными глазками на брутального бульдога. — Ты, дядя, меня ударил больно, — и предупредил. — За мной должок.
— Иди отсюда, чудак, — человек-собака картинно поигрывающий резиновой дубинкой, выразился куда энергичнее, но смысл передаю верно.
— Я предупредил, — произнес. — И за базар отвечаю.
— Прекрати, Слава, — тянул меня за руку Анатолий. — Делать нечего?
Я понимал, что опускаюсь на один уровень с мудаковатым малым, для которого огреть литой резиной гражданина есть высшая услада, однако ведь надо сдерживать таких вот ретивых вояк. В противном случае, не получая должного отпора, они начинают утверждаться в своей силе, а это в свою очередь ведет к тому, что из кокона цвета хаки может вылупиться воинственный хам с великодержавными устремлениями уравнять всех по своему незначительному росту.
Как известно, малый рост вождей сыграл в истории нашего государства печальную роль. И если бы вовремя остановили дефективного и капризного Вовочку (симбирского), то мы бы не имели, то, что имеем.
— Не трогай Вовочек — это святое, — сказал мой осмотрительный спутник, выслушав пространные речи о том, что зло нужно выжигать каленым железом и мгновенно.
Я посмеялся: живем, точно на краю действующего вулкана, и постоянно ждем, когда он, тлеющий, рванет рубиновой краснозвездной магмой, сжигающей все на своем пути.
Господин Кожевников плохо понял моего иносказательного слога, и я ему объяснил, что имею ввиду.
Мой товарищ посерел, как асфальт, по которому мы топали, и принялся оглядываться по сторонам, словно ожидая, что сейчас подкатит современный черный «воронок» и нас закатают в казематы за (якобы) антикремлевский треп.
— Анатоль, будь проще, — потребовал. — На то и власть, чтобы её поносить. Она, сука, должна быть ещё лучше и думать о человеке.
— Никто о нас думать не будет, — ответил трейдер. — Кроме нас самих.
— Слова не мальчика, но мужа, — согласился я, и мы, вернувшись к волнующей нас обоих теме, как взять золотого тельца за рога, наконец, прибыли к праздничному «Русскому бистро».
По утверждению моего спутника, здесь кормили сносно и даже поили — по конфиденциальной договоренности. Это было кстати — и весьма кстати в свете последних событий, минорных для меня.
Мы сели за столик в углу зала, выкрашенного в цвет флегматичного фламинго, и к нам немедля подступила барышня в кокошнике. Улыбнувшись ей по-родственному, господин Кожевников попросил сладить обед на двоих плюс двести граммов водочки.
Через пять минут мы хлебали общепитовский, горячий борщ, закусывая его правдоподобными пирожками, и говорили о наших текущих делишках. После употребления вовнутрь горькой я расслабился, и весь трагикомический анекдот, со мной случившийся на валютной бирже, уже не казался таким черным. Мир приобрел привычные радужные очертания — природное чувство оптимизма, окропленное сорокоградусным бальзамом, побеждало.
— Нет, ты прикинь, сижу на «пятнашке» и весь, как хер в заморозке, думаю, проигрываю, — посмеивался. — Полный аншлюс! И ты, Анатоль, хорош, вспомнил. — Почему не посмотрел, что я там колдую?
— Не принято, — меланхолично отвечал трейдер. — Я же говорил: каждый умирает сам.
— Ладно, будем живы, — опрокинул стопочку. — Эх-ма, это все она!..
— Кто?
— Мая! — опустил кулак на мягкий пирожок, мной надкушенный.
— Почему?
— Толком ничего не объяснила, — и задал вопрос, насыщенный скабрезным сарказмом: — И вообще, что это за фигура такая на бирже? Ходит… вся такая, — и уточнил, — ходит, как у себя дома.
— Дома она и ходит, — прожевал Анатолий.
— Да, дома она ходит, конечно, — не понял я. — И на бирже ходит, как дома.
— Слава, — терпеливо проговорил мой собеседник. — Мая — внучка господина Брувера, и для неё наша биржа — дом родной.
Я подавился распроклятым пирожком с мясом пестрой коровы, и едва не отправился вслед за премьер-министром из Japan собирать лепестки цветущей вишни в голубом (по цвету) и воздушном парадизе.
Сильные удары по спине и водочный компресс для бунтующего горла выручили: я отдышался, и смог продолжить свой бреющий полет над грешной землей.
— Как внучка?! — вскричал, пугая любителей отечественной кухни. Этого не может быть?
— Почему? — удивился Анатолий. — Очень даже может быть.
— Она же такая… — не находил слов, — красавица. А Брувер… э-э-э… плешивый дромадер!
— Дромадер — это кто?
— Верблюдов так называли на границе, — посчитал нужным объяснить. Старых и смрадных.
— Господин Брувер — уважаемый человек, — сдержанно прервал меня трейдер.
