Лариса Соболева - Нимб над Мефистофелем
Обыск прошел неудачно: мы не нашли ни украшений, ни главное, документов. Кто такая убитая, осталось для нас загадкой. Но когда труп укладывали на носилки, на пол вдруг упала серебряная серьга с бирюзой: круглый камешек закреплен в самой серьге, а под ним подвеска в форме шарика. На застежке запеклась кровь. Второй сережки ни в ухе убитой, ни на постели не было.
– Обязательно сравни кровь убитой с кровью на серьге, – сказал Чехонин эксперту.
Мы обнаружили много отпечатков пальцев, причем разных, а чьи они – предстояло выяснить. Фотограф, как заевшая пластинка, бубнил одну и ту же пошлую песенку:
– «Мурка – ты мой муреночек. Мурка – ты мой котеночек. Серьги, туалеты, разные браслеты, разве ж я тебе не покупал...»
Меня ужасно раздражала дурацкая песенка, но пока все собирались на выход, я подошел к фотографу и тихо спросил:
– Кто такой Брага?
– Уголовник. По убийствам пока не проходил, а квартиры чистит гениально. Форточник. Несмотря на маленький рост, он плотный, а в форточку пролезет любую. Не веришь? Да чтоб я сдох! Или у него свои особые приемы... Никто не знает. Сидел он достаточно много, мог, в конце концов пойти и на мокрое дело. Многие этим кончают.
Он бросил взгляд на убитую, которую как раз накрывали простыней, и сказал со вздохом сожаления:
– Мурка.
– Ты что, знаешь ее? Это кличка?
– Да нет, первый раз вижу. Мурками мы зовем всех подружек бандитов, как в песенке. Че, не знаешь песню? Шедевр бандитского искусства, жалостливая. – И пропел: – «Громко грянул выстрел, Мурка пошатнулась и упала наземь вся в крови...» И чего такие красивые бабы с уголовниками гуляют? Вот и результат.
Ну, как можно петь, когда выносят труп? А фотограф вместо траурного марша провожал убитую песенкой на тот же мотив:
– «В темном переулке, там, где жили урки, засверкали финки и ножи. И упал тот фраер, обливаясь кровью...»
Мое мнение – это было цинично. Но ему не сделал замечания Чехонин, промолчал и я. В деле женщины так и значилась: Мурка.
Фотограф отпечатал фотографии убитой красавицы, наши сотрудники продолжали обход соседей, выясняя, кто и что о ней знает. А меня Чехонин прикрепил к себе. Вскоре выяснилось, что Мурка перед убийством пила алкоголь, а кровь на серьге принадлежала не ей, другому человеку, разумеется, женщине, мужчины-то серьги не носят. Кстати, под ногтями Мурки тоже обнаружили кровь и, как оказалось, кровь та же, что на сережке.
– Видно, она вырвала серьгу в момент борьбы, – предположил Чехонин, глядя на финку и серьгу, которые лежали на его столе. – Но удар финкой нанесла сильная рука, вряд ли женская.
– Может, сообщница убийцы держала Мурку, а ударил финкой мужчина?
Я бешено волновался, когда начал высказывать ему свои мысли. Чехонин герой, умнейшая голова, а я кто? Едва оперившийся пацан, который ничего не знает о жизни. Я боялся, что меня высмеют, но никто не высмеивал, постепенно ко мне приходила уверенность.
– Похоже, ты прав, – сказал Чехонин. – Скорей всего убийц было двое. Они пришли к Мурке, пили вино, потом дошло до ссоры... – Он задумался, курил папиросу некоторое время, потом заговорил, будто сам с собой: – Никто из соседей не сказал о криках, значит, их не слышали. Была яростная борьба, а Мурка не кричала, не звала на помощь. Странно. Рот ей не зажимали – остались бы кровоподтеки на лице... Но на теле кровоподтеки есть... Странно: борьба была, двое убивали Мурку, а она не кричала.
– Надеялась выйти победительницей, – робко, еле слышно, произнес я.
– Что? – поднял на меня глаза Чехонин. – Надеялась выйти победительницей? Против двоих? Вряд ли.
– А если она только с женщиной боролась? – смело предположил я. – А мужчина наблюдал, стоя в сторонке? Ей некогда было кричать. Потом, когда его Мурка уложила на кровать нашу Мурку, он помог подруге – ударил финкой...
– Все может быть. У нас есть две улики: финка и серьга. На финку погляди.
Я подошел к столу и наклонился, опершись локтями о столешницу. Любимое оружие уличных босяков было воспето в песнях, пользовалось популярностью у мальчишек во время игр, но финками они называли даже обычные палочки. Эта финка не имела особенностей, разве что была поменьше тех, что доводилось мне видеть (правда, видел я их мало). Аккуратная, с остро заточенным лезвием, рукоятка небольшая, тонкая. Все свои наблюдения я поведал Чехонину.
– А ты молодец, наблюдательный, – похвалил он меня. – Из тебя выйдет толк. Да, Устин, финка немного отличается от других. И размерами, и аккуратностью. Рукоятка маловата. Я тебе больше скажу, это самодельное оружие, но лезвие от настоящей финки. Нам, Устин, надо найти Брагу.
– Где ж его найдешь? И как?
– Вот и я думаю – где? Брага необычный вор, по ресторанам не шляется, все больше по притонам, а их в городе немало. Есть у меня идея, как на него выйти. Покатаемся?
В самые напряженные часы мы ездили в трамваях и автобусах, выискивая карманников, которые могли навести на Брагу, но повезло не нам. Двое воришек на вокзальной площади проделали старый трюк: бабка сидит на узлах, мимо проходит воришка, «нечаянно» роняет кошелек напротив нее, но так, чтоб бабка обязательно встала. Та ловится на наживку, встает с узлов, поднимает кошелек, но когда хочет сесть на место – узлов нет. Наши ребята, случайно заметившие воришек и наблюдавшие за процессом кражи, кинулись вдогонку, поймали. Один примерно моего возраста, второй постарше, и по всему было видно, опыта у него больше. Первым Чехонин начал допрашивать молодого, считая, что он будет сговорчивей. Задал несколько вопросов по краже, после, записывая что-то, поинтересовался будто невзначай:
– Брагу знаешь?
– Ну, так... – развел руками воришка. – Но не уважаю. Я вино больше...
– Понятно, – усмехнулся Чехонин. И вызвал конвой: – Этого уведите, а сюда второго давайте.
Привели задержанного.
– Сурепка. – Вор щелкнул каблуками щегольских сапог, начищенных до нереального сияния. Одновременно он поклонился, уронив голову низко на грудь, после, откинув волосы со лба назад, сел на стул, положив ногу на ногу, улыбнулся с характерной для подобных людей наглостью.
– Фамилия, – произнес Чехонин.
– Моя? – ерничал Сурепка. – А я забыл. Мне фамилия ни к чему.
– Придется вспомнить.
Меня поражало спокойствие Чехонина, на его месте я бы врезал негодяю по роже. Когда вся страна с трудом поднималась из разрухи, этот несознательный элемент поступал как предатель, обкрадывая честных граждан. Я его осуждал и с искренностью дурака ненавидел. Вот такой я был тогда.
– Что ж, я напомню, – говорил Чехонин во время моих пылких рассуждений. – Зовут тебя Назар, фамилия Лебеда, потому и получил сорняковое прозвище – Сурепка.
– Так чего ж ты спрашиваешь, начальник, если знаешь? – захихикал Сурепка. – Надолго меня?
– Посчитаем. На вокзале за последний месяц совершено пятнадцать краж.
– Что – все мои? – ничуть не испугался Сурепка, наоборот – он веселился.
– Ну, пяток точно за тобой. Своих не сдашь, я о тебе наслышан, поэтому... за всех париться пойдешь.
– Чего-чего? – залился смехом тот. – За всех? Я один? Не имеешь права. Вы меня поймали на деле, вот и банкуйте. А пятнадцать... не докажешь.
– Да не стану ничего я доказывать. – Чехонин закурил, медленно разогнал облако дыма, лениво крутил пальцами спичку. – На тебя скину без доказательств, и все. Мне – показатели и слава, тебе – срок. Большой.
Весь вид Чехонина говорил: я все могу. А на роже Сурепки улыбка осталась, да глаза уже не веселились.
– Но мы можем и полюбовно дело сладить, – сказал Чехонин. – Ты рассказываешь, где мне найти Брагу и мотаешь только за сегодняшнюю кражу. Это честная сделка.
– За падло меня держишь, – с укоризной процедил Сурепка. – Я честный вор.
– Мне с Брагой потолковать надо, а не взять его. Он пока на деле не засветился, брать его не за что.
– Вы все соловьями заливаете, – хмыкнул Сурепка.
– Ну, как хочешь. Даю тебе время подумать. До завтра.
Времени было достаточно, чтоб Сурепка одумался, потому что срок ему действительно светил большой, а свободу любят все, особенно воры.
Вечером я и Чехонин отправились к Мурке Браги. Она жила в старом домишке, вросшем в землю, с маленькими окнами, с камышовой крышей, находившемся в районе отпетых босяков под названьем Блошиха, потому опасном. На телеграфном столбе у границы Блошихи лихие люди прибили доску с надписью: «До десяти вечера улицы ваши, после десяти наши». Простых людей, живущих в Блошихе, босяки не трогали, но стоило здесь появиться чужаку – держись. Нет, в том районе не убивали, разве что своих во время ссор, но что ограбят до нитки и отдубасят – сто процентов.
Чехонин вошел во двор, не обращая внимания на лай дворняжки, привязанной к дереву, постучал. Когда дверь открыла старая карга с бородавками на лице и шее, он улыбнулся ей:
– Мне Матрену.
– Заходи, – сказала карга недружелюбно.
