Наталья Солнцева - Легкие шаги в Океане
Хлеб насущный важнее прошлого и будущего, значительнее «вселенских загадок». Это и правильно, и неправильно. Великие культуры гибнут, всему рано или поздно приходит конец. В чем же состоит смысл бытия? В осознании и принятии неизбежности? В бессмысленности существования? В грандиозном обмане жизни?
Жилев не раз задавался этими вопросами. Неужели они не приходят на ум другим людям? Ведь каждому придется перейти порог смерти. Что нас ждет там? Пращуры молчат. Прошлое закрыто семью печатями, будущее неясно…
Жилев понимал, что вопреки всем доводам он должен спрятать таймырскую находку. Массовый психоз — не такая уж редкость. Неизвестно, как дальше поведут себя ребята, поддавшись воздействию Арктики. Север не только закаляет характеры, но и ломает их.
Ученый поднялся и вышел в сени, снял с крючка пуховик, оделся. Нашел фонарик. На всякий случай захватил его с собой.
Полярный день стоял над тундрой, бледный, холодный. Над зеленоватым горизонтом угадывались звезды. Степан Игнатьевич подошел к сарайчику, открыл навесной замок. Громко звякнула дужка, заскрипели ржавые петли. Он невольно оглянулся. Никого…
В сарае было темно, пахло углем и сыростью. Свет фонаря выхватил сложенные один на другой мешки, коробки, рука сама нашла глубоко запрятанный мешочек с кристаллом. Жилев вздохнул с облегчением. Слава Богу, на месте!
Он вышел. Осторожно, стараясь не скрипеть, прикрыл дверцу сарая, навесил замок. Заветный мешочек покоился во внутреннем кармане пуховика, грел душу.
— Теперь только я буду знать, где ты, — шептал себе под нос Жилев, разговаривая с кристаллом, как с живым. — Я найду для тебя надежное убежище, где ты будешь в безопасности. Теперь мы заодно, я и ты. Никакие «духи тундры» не смогут разлучить нас.
Ему показалось, что кристалл потеплел, отзываясь на обращенные к нему слова.
Ученый направлялся к прибрежным скалам, на которых гнездились птицы. Там он найдет укромный уголок для кристалла. Будь что будет! Но лишиться добытого с таким трудом артефакта он не позволит.
Мешочек так разогрелся, что начал жечь кожу. Жилев занервничал. Сильное волнение мешало дышать. Казалось — кристалл прожигает тело насквозь.
Над скалами кружили птицы. Гортанные крики чаек оглушили Жилева, земля уходила из-под ног. Пошатываясь, он кое-как добрался до нагромождения замшелых валунов. Повсюду каменистая почва была покрыта перьями и птичьим пометом. Довольно быстро ученый нашел глубокое отверстие между камнями, куда прекрасно поместился завернутый в кусок брезента мешочек.
Степан Игнатьевич опустился на ближайший валун, наполовину вросший в землю, и закрыл глаза. Сознание мутилось, крики птиц все удалялись… пока не стихли совсем…
Воды залива поменяли окраску: из серых они превратились в ярко-синие. Откуда-то взялись деревья с огромными зелеными листьями. Тень от деревьев ложилась на мраморные ступени, ведущие к воде. Пенный прибой лизал мрамор, оставляя на нем обрывки водорослей. Выше широкой лестницы располагалась терраса.
На террасу вышли два высоких человека, одетых в легкие накидки. Они разговаривали. Прибой заглушал их голоса. Жилев не мог разобрать ни слова. Вдобавок его глаза начали слезиться, в горле запершило. Он с ужасом сдерживал подступающий кашель.
Один из собеседников оказался женщиной. Ветер рассыпал по плечам ее волосы… Женщина посмотрела прямо на Степана Игнатьевича, помертвевшего от страха и съежившегося за огромным камнем. Там, где камень врос в землю, цвели желтые маргаритки. Это было последнее, что запомнил ученый, прежде чем его тело сковал леденящий холод, а глаза сами собой закрылись…
Резкие крики птиц вернули Жилева к жизни. Он вздохнул и встрепенулся, озираясь по сторонам. Никаких мраморных ступеней, никаких пальм… впереди, на свинцовых волнах залива качаются чайки и поморники. Пахнет рыбой, птичьим пометом. На берегу догнивает почерневшая лодка. Ее остов похож на скелет морского чудовища.
— Тьфу, черт! — выругался ученый. — Привидится же такое… Бред! Видно, я успел подхватить от ребят проклятую заразу. Небось температура подскочила.
Он провел рукой по влажному лбу и только сейчас почувствовал, как сильно промерз на ветру. Пора возвращаться в дом.
Жилев не смотрел на часы и теперь не мог определить, сколько времени он отсутствовал. Кажется, не очень долго.
Дрова в печи перегорели, но в доме еще стояло тепло. Члены экспедиции спали.
«Никто ничего не заметил, — решил Степан Игнатьевич. — Отлично. Не придется лгать и выкручиваться».
В тепле ему стало лучше. Озноб прекратился, дурнота отступила, и ученый погрузился в беспокойный сон. Разбудил его густой бас Бологуева.
— Нужно устроить баню, — прогремел доктор. — Русская баня лучше всяких лекарств хворь выгоняет.
— Мы эту… хворь непонятную чем только не лечим, — вздохнул Седов. — А толку?
— Теперь будет, — обнадежил его Бологуев. — После баньки «дух тундры» смилостивится над нами, грешными. Я чую.
Крошечная баня была пристроена вплотную к задней стене дома. В тесном помещении с каменным очагом и деревянной скамейкой с трудом могли поместиться два человека. В углу стояла бочка для воды, висели деревянный ковш и шайка. Потолок потемнел от копоти.
Палеонтолог Костя отправился растапливать баню, греть воду. Ряшкин вызвался ему помогать.
— Займусь-ка я обедом, — решил Гурин.
Он разбирался не только в истории и археологии, но еще оказался большим гурманом.
— Надоели консервы и брикеты, — ворчал историк, ощипывая застреленную накануне птицу. — А от соленой рыбы печень ноет. Супчику хочется из свежатинки.
Степан Игнатьевич окончательно проснулся, когда из огромного казана уже раздавалось аппетитное бульканье и на весь дом благоухала утка с пряностями.
— Обедать пора, Степа, — добродушно ворчал Седов. — А ты все спишь да спишь.
— Нездоровится мне.
— Так… всем нездоровится. Мы вот решили в баньке попариться. Ты будешь?
Жилев не успел ответить. Прибежала жена оленевода-долгана, старая женщина с темным заплаканным лицом.
— Моя старик помирай, — бормотала она, сжимая обеими руками амулет из моржового клыка. — Беда. Доктор надо.
— А что случилось? — спросил Бологуев.
— «Дух тундры» сильно сердитый! Ветер наслал, гнездо хельтяя разорил… Беда! Теперь мой старик помирай.
Доктор растерянно оглянулся на остальных. Может, кто-то понял больше, чем он?
— Хельтяем долганы называют птичку, которая по местным поверьям символизирует счастье, — объяснил Линько. — Разорить ее гнездо считается ужасным грехом и плохим предзнаменованием. Это все суеверия! Хельтяй — по-научному, птица семейства воробьиных, называется лапландский подорожник. Только и всего.
— По-научному! — передразнил его Седов. И, обращаясь уже к доктору, добавил: — Пошли, что ли. Я с тобой.
Доктор, Седов и жена оленевода ушли.
В доме воцарилось тревожное молчание. У оставшихся пропал аппетит. Утиный суп остывал в глиняных тарелках. Жилев проглотил кусочек разваренного мяса и отложил ложку. Еда не лезла в горло. Никто не высказывал свои предположения о возможной связи внезапной болезни старика-долгана с тем, что именно он рассказал о заброшенном зимовье.
Так, в угрюмом молчании, дождались возвращения доктора и Седова. Выражение их лиц не предвещало ничего хорошего.
— Что? — спросил Жилев.
— Старик умер, — ответил доктор. — Похоже на сердечную недостаточность.
— Это просто совпадение! — выпалил Ряшкин.
Все повернулись к нему. Он невольно проговорился о том, что боялись произнести вслух остальные: смерть долгана, заброшенное зимовье и странная находка — звенья одной цепи.
— «Дух тундры» гневается, — заключил Гурин. — Он не оставит нас в покое, пока мы не вернем ему похищенное. Оленевод — первая жертва, предупреждение нам. Если не одумаемся…
Глава 23
Виссагор и страж Черной Головы
Неподвижные существа забавляли гостя. Они оказались твердыми и холодными, их не удавалось сдвинуть с места. Прикасаясь к ним, Виссагор испытывал незнакомые ощущения.
— Вы меня чувствуете? — обращался он к хозяевам помещения с колоннами.
Те молча взирали на него.
Виссагор понял, ему не ответят.
— Эй! — воззвал он. — Есть тут кто-нибудь?
Хранитель Свитков обошел вокруг каждой колонны, пытаясь разобраться в их устройстве. Напрасный труд. Колонны уходили в высоту и терялись в курящейся дымке, внизу же они опирались на круглые основания, намертво прикрепленные к полу.
«Неудобно!» — подумал Виссагор. В его мире не существовало ничего столь жестко закрепленного.
