Ольга Володарская - Мемуары мертвого незнакомца
— Нет, лучше здесь остаться, — не согласился с ней кто-то. — Переждать.
— Ай, делайте, что хотите! — отмахнулся режиссер и ушел к себе в кабинет.
Артисты разделились. Половина осталась в театре, другая — покинула его. В числе последних была Маша. Только, в отличие от остальных, она двинулась не в противоположную от площади сторону, а к ней.
— Куда? С ума сошла? — поймал ее за руку Сурен. С Машей они вместе занимались в юношеской драматической студии, и обоих задействовали в спектаклях театра, когда они были детьми.
— Я посмотрю, что там.
— Не вздумай! Правильно Маришвили сказал, сейчас легко под шальную пулю угодить.
— Я буду осторожной.
— Маша!
— Пока, Сурен. Не волнуйся за меня.
И, выдернув руку, быстро зашагала в направлении площади.
Выстрелы не прекращались, но стали звучать реже. Хотелось надеяться, что они совсем затихнут, когда она дойдет. К площади Ленина Машу гнало не любопытство. Она знала, что Дато собирался провести там вечер, «толкая» картины Зураба редким туристам. Хорошо, если он ушел, когда там начались беспорядки. Но мог и остаться, чтобы посмотреть…
Маша прибавила шагу. Навстречу ей бежали две женщины. У одной рука была в крови. У второй колени — упала и содрала кожу.
— Что там происходит? — спросила у них Маша.
— Бандиты малолетние от милиционеров отстреливаются, — ответила та, что с коленями.
— Не ходи туда, — предостерегла вторая. — Пули свистят, можешь под одну, как я, угодить.
Но Маша не послушала и не просто продолжила идти, она перешла на бег.
Сердце подсказывало — Дато там! Ее башибузук сейчас палит в милиционеров из своей винтовки.
О да! Она у него имелась. Об этом Маша узнала от отца неделю назад. Он пришел домой хмурый и усталый. И, не разуваясь, направился в комнату дочери.
— Твой башибузук ввалился сегодня в ресторан с ружьем и потребовал его обслужить!
— Какой ресторан? — упавшим голосом спросила Маша.
— «Сулико». Мы там с Иосифом ужинали и все видели. И если бы друг Давида, огромный такой, как гора, не утащил его, то сейчас бы твой любимый в «обезьяннике» сидел. Где ему, к слову, самое место.
В «Сулико» они с Дато пытались попасть за два дня до этого. Но их не пустили. Сказали, все столики заняты. Что скорее всего было враньем. Просто Давид не внушил доверия администратору. Дато очень болезненно воспринял отказ. Посчитал, что его унизили. Да еще при любимой девушке.
После этого Маша Дато не видела. Они договорились встретиться на премьере завтра…
А сегодня малолетние бандиты отстреливаются от милиции!
В Тбилиси вообще было очень неспокойно последнее время. Советский Союз разваливался. Многие республики желали независимости. Грузия в том числе. Все политические баталии за свободу проходили в столице, что не могло не отражаться на простых обывателях. Даже таких как Маша, далеких от этой борьбы. Или Зуры. Он жил в мире своих картин и рассказов, не ввязываясь в споры на темы политики. Не говоря уже о том, чтоб принимать участие в акциях протеста, которые устраивались активистами движения за независимость из числа преподавателей и студентов. Но когда военные собрались штурмовать здание университета, он вполне мог погибнуть вместе с остальными.
Бабушка, регулярно смотревшая программу «Время», в которой освещались события в Тбилиси (естественно, в искаженном виде), звонила сыну и кричала:
— Немедленно возвращайтесь! Нельзя жить на пороховой бочке!
— Мамуля, не волнуйся, у нас все нормально.
— Да как же нормально? У вас там чуть ли не война!
— Всего лишь введен режим чрезвычайного положения.
— Всего лишь?
— Скоро все наладится.
Он верил в то, что говорил. На самом деле Сергей Селезнев не сомневался, что скоро все закончится и Советский Союз так и останется нерушимым.
…Выстрелы звучали реже. Но теперь они стали оглушительными, ведь Маша добежала до последнего подземного перехода на Руставели — впереди площадь Ленина.
Маша остановилась, чтобы сориентироваться. Воздух был наполнен запахом пороха. От него слезились глаза.
Площадь бегом пересекал какой-то парень. В его руках было зажато ружье. Он пригибался, петлял, боясь попасть под пулю. Маше показалось, что это Дато…
Очень похож!
Она бросилась вперед. Помчалась, не видя ничего из-за слез. Спотыкаясь, задыхаясь…
Вдруг грохот! Да близко так, будто из-за спины стреляют. Она подскочила. Нога опять подвела — подвернулась, и Маша рухнула на брусчатку.
Наверное, она потеряла сознание ненадолго. Когда начала вновь соображать, пальба стояла такая, что пришлось зажать уши.
Маша подняла голову и посмотрела туда, где еще недавно видела парня с ружьем, похожего на Дато…
Теперь он, как и она, лежал на брусчатке. Ружье рядом. Рука протянута к нему. Но она в крови и недвижима.
— Дато! — закричала Маша.
Парень не шелохнулся. Он был мертв. И кровь, вытекшая из нескольких пулевых отверстий на его теле, окрасила серую брусчатку алым…
— Ты что здесь делаешь? — услышала Маша знакомый голос, но не сразу поняла, кто с ней говорит. — Ты ранена?
Она отмахнулась от человека, обратившегося к ней. Он пытался поднять ее. Но ей было не до него!
— Маша! Посмотри на меня!
Ее встряхнули. И она почувствовала прикосновение к своему лицу. Его обхватили чьи-то сильные руки и развернули…
Маша увидела Зуру.
— Там Дато! — выкрикнула она.
— Нет его там, — спокойно возразил Зураб.
— Нет, вон он… — Маша махнула рукой в направлении убитого парня.
— Это не Дато. Мой брат дома.
— Правда?
— Да. Давай поднимайся, пойдем отсюда скорее.
— А что ты тут делаешь?
— Потом, все потом…
Он помог ей встать и увел с площади.
Через десять минут они входили в квартиру Ристави. Дато на самом деле находился в ней. Он спал на диване покойной матери. Лицо бледное, осунувшееся.
— Он заболел? — спросила Маша шепотом.
— Да, — ответил Зура.
— Простыл?
Последние дни выдались прохладными, а она знала, что Дато не любит одеваться потеплее. Гоняет на Казбеке в футболке с логотипом группы «Аси-Диси».
— Он ранен, Маша. Но ты не волнуйся, опасности нет. Много крови потерял, но жизненно важные органы не задеты.
Она рванула к кровати, но Зураб остановил ее.
— Не тревожь, он недавно уснул.
— Его сегодня ранили?
— Вчера.
— Кто?
Зураб пожал плечами.
— Он клялся мне, что порвал связи с криминальным миром, — возмущалась Маша, не замечая, что повышает голос. — Уверял, что чист и больше не ворует. А сам со стволом по Тбилиси ходит! Куда он снова вляпался?
— Никуда я не вляпался, — раздался хриплый голос Дато. — Зура, дай попить, пожалуйста.
Брат набрал в стакан воды, подал.
— Не ворую я больше, как обещал тебе, — сказал Дато, попив. — Почему ты мне не веришь? Я могу недоговоривать, но не совру…
— Тогда откуда оружие?
— Выдали.
— Кто?
— Он вступил в ряды Мхедриони.
— Мхедриони? — переспросила Маша. Она перевела слово с грузинского, получилось «всадники». Или «рыцари». Насколько она помнила, так называли себя средневековые грузинские партизаны, боровшиеся с персидской и турецкой оккупацией. — Что это за организация?
— Ее только что организовал Джабо Иоселиани.
— Я знаю его! Он театрал. Наш постоянный зритель. Умнейший человек. Читает лекции в театральном институте. Но мой отец почему-то называет его бандитом. Говорит, что он вор в законе.
— Он несколько раз сидел, это правда. В том числе за вооруженный разбой и убийство. В тюрьме занимался литературной деятельностью. По ходатайству деятелей искусства Грузии вышел досрочно. «Откинувшись», окончил вечернюю школу, институт, защитил кандидатскую, докторскую. Умнейший человек, я согласен. Мы отлично знакомы. Он хотел покровительствовать мне, да я, зная его прошлое, остерегся. Держался на расстоянии от Джабо. А вот Дато… — Зураб вздохнул. — Он проникся идеями, что он сейчас несет. И они далеки от творчества.
— Мы, всадники, следим за порядком в стране! — Дато приподнялся на подушке. — Что в этом плохого?
И замолчал резко. Видно, боль стала нестерпимой. Зураб с Машей бросились к нему. Она откинула одеяло. И увидела, что бинт на плече окрасился кровью.
— Я перевяжу, — выпалил Зураб и бросился в соседнюю комнату. Наверное, за бинтами.
Маша села рядом с Дато на кровать. Убрала с его вспотевшего лба густую челку. Он перехватил ее руку, поцеловал.
— Кто тебя подстрелил? — спросила Маша.
— Мне случайно прилетело. В дружину официально могут вступать только лица, достигшие восемнадцати.
— Да? А оружие, значит, и несовершеннолетним выдают?
