Е. Мороган - Не надо преувеличивать!
Этот разговор и его возможное касательство к моему статусу свободного человека припомнились мне в то время, как ноги несли меня к центру деревни. Я надеялся, что в пивной будет не много народу, разве что несколько сезонных рабочих, забежавших выпить по стаканчику перед обедом; крестьяне, конечно, должны быть на полях и «плодотворно трудиться» — как поется в одном поэтичнейшем произведении нового фольклора. Однако, вероятно, в упомянутое произведение вкралась небольшая неточность или речь шла о другой части страны, а может, я находился в деревне, чей сельскохозяйственный кооператив был таким передовым, что закончил полевые работы за несколько месяцев до срока… Веселое сборище, состоящее главным образом из местных жителей, занимало все пять или шесть столов ресторанчика. Они с воодушевлением обсуждали убийство Петреску, в то время как худой тип в замызганном белом пиджаке не успевал наполнять кружки. Следовало любым образом произвести на присутствующих впечатление. Поэтому, примостившись у краешка стола, я заказал и быстро проглотил «две больших». Разговор, затихший было при моем появлении, продолжался прежним тоном, подозрительные взгляды смягчились, а мой сосед справа даже потеснил своих собутыльников, освободив мне место за столом: «Чтоб вам не остаться холостяком, ха-ха!» Меня приняли: я уже не был каким-то пришельцем, жалким отдыхающим, сдабривающим часы пляжного бдения бутылкой «Пепси» или «Чико» — я был одним из них, человеком «спосвященным». То, что я оказался самым свежим гостем Дидины Петреску, открыло мне дорогу к участию в разговоре о преступлении, не пробуждая ни в ком ни малейшего подозрения. Я был одним из жителей двора, в известном смысле — представителем пострадавшей стороны.
— Как пить дать, это из-за денег, — с негодованием утверждал чернявый тип со слегка выкаченными глазами, что придавало ему выражение человека, только что вскочившего с постели, — я так считаю.
— Брось, дядя. Это только у вас, у македонцев, все происходит из-за денег. Откуда у этого несчастного деньги? Небось, и тогда, когда урывал несколько лей у Дидины или загонял налево немного брынзы, тут же все пропивал!
Как в античной трагедии, хор несколькими голосами ответил — утвердительно — на вопрос, поставленный человеком, который совмещал, как я узнал позднее, сразу несколько функций: бармена, официанта, колбасника и заведующего этим первоклассным заведением — дядей Тасе.
— Что вы, люди добрые, — вмешался я, — насколько я понял, в предыдущий вечер у Петреску была масса денег, он даже угостил всех, кто был в этой прекрасной пивной!
— Во-первых, откуда вы это взяли? Во-вторых, у него и в самом деле было с собой лей триста, в-третьих, уходя, он уже не имел ни копейки и даже остался мне должен пятьдесят лей… — с математической точностью разъяснил суть дела дядя Тасе.
— Так ведь и мне тоже, убей меня бог, мне он тоже сказал, что принесет монету. Я целый вечер играл ему романсы да застольные песни, — вмешался в разговор человек, вероятно, отвечавший в ресторане за художественную часть.
— Неужели у него и в самом деле не было денег? А я слыхал, что он и перед отдыхающими хвастался, будто у него денег куры не клюют, — поинтересовался я, изображая искреннее удивление.
— Петреску — и деньги! Ха-ха! Ведь если бы не его баба, которая весь дом на себе везет, все уже давно рассыпалось бы прахом, — серьезным тоном ответил на мое удивление старик, в котором меня поразила длинная, росшая как попало, борода, всклокоченные льняные волосы и лицо, обожженное ветрами и солнцем.
Для него «деньги» — это две-три сотни, — кратко пояснил дядя Тасе.
— А то, что, мол, он возьмет молодую бабу? Чепуха! Вета — вы ее знаете — рассказывала мне, как он к ней приставал и — что бы вы думали? — У него ничего и не получилось! — вмешался в разговор молодой парень с едва пробивающимися усиками.
Хотя обычно я не держусь за крылатое словечко: «О мертвых — только хорошее», все же, видя, как односельчане Петреску соревнуются в выявлении «достоинств» усопшего, я собрался с духом и переменил тему:
— Может, его убил кто-нибудь из деревни?
— Ох, господин приезжий… ведь вы человек серьезный, — ответил мне владелец сурового голоса, нарушая враждебную тишину, последовавшую за моим вопросом. — Умный человек, понимаете, что к чему — иначе не выпили бы сразу «три больших». Ну что было делить деревне с этим несчастным? А то, что он был в ссоре с этим Порфиром, так это из-за баб, они вечно ссорят между собой мужиков. Потому, Наташа, порфирова баба, умирает от зависти, когда видит, что у других полно «гостей», а у нее — пусто. Что он вечно рычал на нее, это верно, только смел он был больше на словах. Дрался же только когда уж был пьян в стельку. А в остальном — человек порядочный.
— Может, его жена?.. — запустил я наугад другой, столь же деликатный вопрос.
— Ну-у-у, что вы думаете, здесь кино, что ли? Мы — махонькая деревня, всего-то будет дворов тридцать, не убивать же нам друг друга! Ну, поколотишь, бывает, свою бабу, потому, и она тебе день-деньской голову морочит, а то и подзатыльника даст, это уж само собой. А чтобы заехать своему мужику дубинкой по голове, — так чтоб он скопытился, — такого у нас не бывает! — заключил дядя Тасе.
— Зацем Дидине было его убивать? Подала бы на развод и осталась с домом да с деньгами… — вмешался человек, которого все остальные называли «лале». — Хто его знает, цто здесь за цудо?
— Какое там чудо! Может, просто, дохтур ошибся, а человек помер своей смертью, лопнула там какая-нибудь жилка в голове, от пьянки от непробудной. Потому, эти дохтура тоже… Небось, мне, когда я был в Констанце, не захотели…
Не слишком интересуясь мнением дяди Тасе о медицинском мире и его проблемах, я поспешил перевести разговор в нужное мне русло:
— Может, с ним что случилось за те три дня, которые прошли с его возвращения из больницы? Что-нибудь, что объяснило бы преступление.
— Чему было случиться? Он ведь вернулся одиннадцатого, двенадцатого не вышел на работу, но тринадцатого в семь утра был на месте. В три часа мы с ним пошли домой. Обычно мы идем по шоссе — бывает, и машину поймаем. Но тогда нет — он пошел но берегу моря, по-над пляжем. А в семь уже был в пивной, где…
— Где и просидел, пока я не закрыл, — заключил дядя Тасе. — В очень хорошем настроении.
— Да, я потому и удивился, что утром он казался таким неспокойным и мрачным. Четырнадцатого он опять вышел на работу с самого утра и пробыл там часов до пяти. А уж потом я не знаю, потому что на второй день его нашли мертвым… — закончил свои объяснения молодой человек, ранее разъяснявший сложную проблему отношений Петреску с прекрасным полом.
— Может, четырнадцатого с ним что и случилось? — вмешался я с тенью надежды в голосе.
— Ох, дядя, чего это тебя так интересует, чем занимался бедняга Петреску? Ты легавый, что ли?
— Да что вы, люди добрые, меня интересует случай сам по себе. Хочется узнать причину преступления… Я инженер, — продолжал я невинно. — Сыском не занимаюсь, моя специальность — точная механика.
— Господин инженер, — вмешался дядя Тасе, — Фане хотел сказать, что вы будто из милиции, слишком уж вас все интересует… Она, Милиция, найдет преступника, не бойся! — заключил он. — Эй, плата! Закрываю лавочку часа на два.
Я расстался со своими новыми знакомыми очень сердечно, договорившись, что под вечер мы встретимся за «крепкой» и подведем некоторые «итоги». «Профессия требует жертв», — думал я, направляясь к дому и пытаясь оправдать свою неверную походку.
— Джелу, родненький… Что с тобой?.. — со страхом и сестринской жалостью обратилась ко мне Олимпия.
— Выпил! — ответил я, вне себя от гордости.
— Это видно. А ведь вы обещали мне не слишком задерживаться, — вмешалась Габриэлла без капли нежности, к которой успела меня приучить.
Тот, кто сказал, что наилучшая защита — это нападение, был совершенно прав; в положениях такого рода единственным средством защиты оказывается молчание: нужно показать, что ты переполнен важностью происшедшего и даже не в силах выразить сожаление.
— Прошу прощения, прекрасные дамы! — взмолился я, стараясь придать своему голосу трогательное тремоло.
Прекрасные дамы пожали плечами и в знак презрения повернулись ко мне спиной.
— Хороший сон вам сейчас не помешает, — уверил меня Габровяну, оказавшийся тут же.
— М-да… Пойду вздремну.
За садовым столом Димок и АБВ играли в нарды.
— Привет, кого бьют? — поинтересовался я, заплетающимся языком, но весьма вежливо.
— Думаю, тебя уж побьют наверняка, — весело ответил АБВ.
— Шесть-четыре, поспешили…
— Ох и везет же вам, господин Нае! Да не стой ты надо мной, как чучело, не видишь, что с тех пор, как ты явился, мне не трафит? Лучше иди баиньки!
