Жорж Сименон - Похороны месье Буве
Такой был высокий блондин, красивый малый и такой прямой, будто в корсет затянут.
Он позвал еще одного, который сидел все это время в машине, и они принялись шарить по ящикам. Нашли открытки из свободной зоны, куда уехало много жильцов, и все их унесли.
И, верите ли, они приходили еще раза три, как будто им было страшно важно найти его. Мне это, честно говоря, даже доставляло удовольствие, потому что доказывало, что месье Буве их не любит.
Но в то же время я беспокоилась. Ведь я так и не знала, удалось ли ему скрыться, и только через три месяца после освобождения, смотрю, он прямо перед самым домом вылезает из грузовика, приехавшего из Дордони и битком набитого беженцами.
— Что он сказал вам?
— Ничего. Спросил, свободна ли еще его квартира и не слишком ли я тут голодала.
— А когда вы рассказали ему о тех немцах?
— Он улыбнулся. По-моему, его это позабавило. Позже он рассказал мне, что прожил все военные годы на ферме в Дордони. Кажется, помогал там по хозяйству, и я в это верю, потому что руки у него стали крепче и на ногах все еще были толстые крестьянские башмаки. Он часто вспоминал о тамошней фермерше, так что я даже стала немного ревновать. Скажите, теперь-то нам его вернут? Раз он ваш брат, им нет никакого смысла держать его у себя. — В ее взгляде промелькнуло подозрение. — Или, может, вы считаете, что лучше выбрать другое место для…
Она подыскивала слово. Сказать «погребение» как-то язык не поворачивался, а «похороны» вроде бы звучало вульгарно.
— Этим во второй половине дня должен заняться мой поверенный. Все делается не так быстро. Моего свидетельства недостаточно, нужны еще и другие.
— А!
— Врач, лечивший его, когда он упал с дерева, к сожалению, умер. Но наверное, жив еще кое-кто из его старых друзей.
— Вы думаете, он и вправду женился на этой женщине?
— Возможно. Даже очень вероятно.
— Но ведь он ее бросил, правда? Значит…
Инспектор, стоявший в дверях, слегка покашливал, и мадам Жанна воспользовалась этим как предлогом, чтобы закрыть наконец окна и ставни, пусть даже тела уже не было. Она подошла к постели, чтобы снова застелить ее, и растрогалась тем, с какой готовностью мадам Лэр стала ей помогать.
— Эх, заболталась я, нет чтобы хоть пыль тут вытереть! Вы снова все опечатаете, инспектор?
— У меня такой приказ.
— Как подумаю, что в ту ночь нечаянно дважды дергала за шнурок!
На лестничной клетке она подозвала мальчугана Сардо.
— Знаешь, кто эта дама? Это сестра твоего друга месье Буве. Поздоровайся с ней.
И малыш произнес, протянув ей руку:
— Здравствуйте, мадам Буве.
В половине шестого дождь наконец полил крупными тяжелыми каплями, они подскакивали, ударяясь об асфальт, и потом расплывались на нем черными пятнами. Тут же откуда-то со стороны Шарантона послышались раскаты грома, и налетевший резкий ветер поднял пыль, срывая шляпы с прохожих. Люди в панике спасались, укрывались под козырьками парадных или под большими тентами террас.
Уличные торговки снедью предместья Сент-Антуан улепетывали от ливня, прикрывая головы фартуками или мешками. По обеим сторонам улицы уже струились ручьи, запели водосточные трубы, а в домах, на всех этажах, жильцы поспешно закрывали ставни.
Бопер спрятался в каком-то темном закоулке между овощной и мясной лавками и машинально читал имена на привинченных к стене табличках. На втором этаже жил зубной врач, наверняка едва сводивший концы с концами, на третьем массажистка, еще кто-то в том же доме изготовлял искусственные цветы.
Он уже опросил добрых четыре десятка старых женщин, но попадались или маленькие и тощие, или просто не выходившие из своих комнат, а некоторые удивленно таращились на него, когда он задавал вопрос о набережной Турнель:
— Да что мне делать на набережной Турнель?
Одна даже затараторила на незнакомом языке, кажется, по-польски.
Потихоньку продвигаясь, он вычеркивал адреса из записной книжки, когда дождь помешал ему двигаться по намеченному пути. По узкому проходу он забрел в какой-то двор и увидел новенькую эмалевую табличку с надписью: «Консьержка».
Из-за грозы почти совсем стемнело, и здесь зажгли слабенькую электрическую лампочку.
Он вошел и увидел женщину, лежавшую на кровати; другая, похожая в потемках на черное пятно, сидела в углу. Перед ней было ведро, в которое она бросала только что очищенные картофелины.
— Полиция.
В каморке стоял тошнотворный запах пота и какого-то лекарства, напомнившего ему операционную, где ему удаляли аппендикс.
— Узнайте, что ему надо, мадемуазель Бланш, — еле слышно сказала лежавшая на кровати.
И странный, словно детский голосок спросил:
— Что вам угодно?
Он даже еще не повернул головы. Глаза еще не привыкли к такому освещению.
— Я только хотел спросить, не знаете ли вы в этом доме пожилую женщину в годах, которая одевается в черное и страдает болезнью ног.
Не успев договорить, он увидел ноги сидевшей в углу старой женщины, которые она вытащила из тапочек: чудовищно распухшие, бесформенные, обтянутые черными шерстяными чулками.
— Вы живете здесь? — быстро спросил он.
Женщина не ответила, вместо нее усталым голосом отозвалась другая, та, что лежала на кровати:
— Она живет здесь, да. Уже больше тридцати лет. Иногда помогает мне. Что вам надо от нее?
Громовые раскаты заглушали голоса. Лампочка мигала, свет грозил вот-вот отключиться совсем. Старуха испуганно смотрела на него, держа в одной руке нож, в другой — недочищенную картофелину.
У нее было широкое бледное, похожее на полную луну лицо с блеклыми глазами, бескровными губами, как будто вылепленное из куска глины.
— Вы знаете месье Буве? — спросил инспектор.
И вдруг почувствовал, что ему больше незачем бродить по улицам квартала. Старуха подняла голову и, изумленно глядя на него, сказала:
— Он умер.
— Вы его знали?
— Я принесла ему цветы.
— Знаю.
— Увидела в газете фотографию и сразу узнала.
Ему еще не приходилось слышать такой голос, бледный, как ее лицо, невыразительный, монотонный. Женщина повернулась к кровати, чтобы попросить совета, расспросы этого чужого человека явно наводили на нее ужас.
— Вы давно видели его в последний раз?
— Очень давно.
— Двадцать лет назад?
— Больше.
— Тридцать?
— Больше.
— Это было в Париже?
— Познакомились мы в Париже.
— А потом виделись где-нибудь в другом месте?
— Я с ним уехала в Брюссель, и там мы прожили год. Может, меньше. Я уже не помню.
— Его уже звали Буве?
— Нет. Я и не слышала никогда такого имени, первый раз в газете прочитала. И все-таки это он.
— Как его звали, когда вы были с ним знакомы?
Заволновавшись, она вновь повернулась к кровати.
— Думаю, будет лучше, если вы ему ответите, мадемуазель Бланш.
— Он сменил имя.
— Когда?
— Перед тем, как мы уехали из Парижа.
— Под каким именем вы знали его до этого?
— Гастон… Гастон Ламбло…
— А потом?
— Он назвался Пьерроном.
— Почему?
— Не знаю.
— А вы?
— В Брюсселе меня все звали мадам Пьеррон.
— Вы были его женой?
Она колебалась. Она все так же сжимала в руках картошку и нож, Бопер боялся, как бы она не порезалась.
— Нет. Но люди думали, что да.
— Какие люди?
— В кафе.
У нее не было никакого дурного умысла, она отвечала искренне, но мысли ее шевелились очень медленно, и это были совсем простые мысли, она не могла выразить их иначе.
— Вы работали в кафе?
— Я прислуживала, а он работал в подвальчике.
— Уверены ли вы, что действительно никогда не были за ним замужем?
— Да. Мы только делали вид.
— У вас нет детей?
Она покачала головой, удивленно, потом удрученно.
— Что с ним случилось потом?
— Он уехал.
— Почему?
— Не знаю.
— Куда уехал?
— Уехал.
В этой каморке искать телефон было бессмысленно, и Бопер безропотно пошел под проливной дождь в ближайший бар.
— Приведите ее сюда, — сказал месье Гийом.
— Не знаю, удастся ли мне это.
— Она больна?
— Нет. Это консьержка больна. А она при ней.
— Побудьте пока там, с ней. Я пришлю за вами кого-нибудь.
Он не выпил ни глотка, только сунул в рот леденец и, подняв воротник куртки, потащился обратно, вдоль витрин. Его башмаки совсем промокли, даже носки пропитались влагой.
— Сейчас пришлют человека, — сказал он, войдя в каморку.
Старуха, чистившая картошку, просто спросила:
— Зачем?
8
В морге Института судебной медицины тоже мигали лампочки. Мадемуазель Бланш не поняла даже, куда попала. Должно быть, ей сперва показалось, что это какая-то контора, а потом, когда она увидела нумерованные ящики, — что ее привели на какой-то необычный склад.
