Эллери Куин - Кот со многими хвостами. Происхождение зла
К тротуару подъехало такси. Джимми открыл дверцу, Селеста влезла внутрь, Маккелл последовал за ней, и автомобиль тронулся с места.
— Конец эксперимента, — вздохнул Эллери. — А может быть, начало.
Инспектор усмехнулся:
— Ты веришь в ту чушь, которую наболтал Маккеллу насчет Икса, алфавитной теории и тому подобного?
— Это возможно.
— Что кто-то, имея мотив лишь для одного убийства, совершил все остальные в качестве прикрытия?
— Это возможно, — повторил Эллери.
— Знаю, что возможно! Я спрашиваю, веришь ли ты в это?
— А ты можешь быть уверен в том, что это не так?
Инспектор пожал плечами.
Эллери бросил на диван грязный носовой платок.
— Что касается Селесты и Джимми, то сам их приход ко мне позволяет заподозрить обоих. Тот факт, что каждый из них только что сообщил информацию, которая может повредить другому, лишь усиливает подозрения. И все же я не могу поверить, что кто-то из них — Кот! Это уже за пределами всякой логики. А может быть, я старею. По-твоему, такое возможно?
— Значит, ты не уверен?
— А ты?
— Ты все время будешь задавать мне этот вопрос?
— И себе тоже.
Инспектор сердито схватил шляпу:
— Я отправляюсь на работу.
Глава 6
Расследование по линии, предложенной Казалисом, сразу же начало наталкиваться на препятствия.
По первоначальному плану доктора предприятие должно было выглядеть как рыболовецкая экспедиция большого флота местных психиатров под единым командованием. Однако сразу же стало очевидным, что карту экспедиции следует вычертить заново. Оказалось, что каждый специалист — сам себе капитан, охраняющий свои сети и секреты рыболовной процедуры с истинно японским усердием, не желая и близко подпускать других рыбаков.
К чести большинства, их осторожность была вызвана в основном этическими соображениями. В святилище признаний пациента психиатру не может быть допущен in propria persona[59] даже другой психиатр. Доктор Казалис преодолел первое препятствие, предложив давно опробованную технику. Каждый психиатр должен просмотреть истории болезней своих пациентов, отобрать подозрительные и сделать копии, в которых останутся только инициалы больных, а все указания на их личность будут устранены. Предложение было одобрено. Когда поступили истории болезней, совету из пяти врачей, возглавляемому доктором Казалисом, предстояло рассмотреть каждую из них и отбросить те, которые совет сочтет не вызывающими подозрений.
Подобный метод позволял осуществить проверку, не нарушая врачебной тайны.
Однако после этого экспедиция вновь села на мель.
Как поступить с теми, кто попадал под подозрение? Анонимность могла быть сохранена только до момента отбора, а потом имена придется открыть.
На этом рифе все расследование едва не пошло ко дну.
Кроме того, с этими подозреваемыми по причинам медицинского характера нельзя было обращаться так, как с теми, кто ежедневно попадает в полицейские сети, даже если проблема конфиденциальности будет решена. Инспектор Квин координировал действия более чем тридцати детективов, получивших указание не останавливаться ни перед чем. С начала июня в полицию доставляли не только наркоманов, алкоголиков, насильников и преступных психопатов, но также всевозможных бродяг и подозрительных личностей — эта категория угрожающе разрослась за последние три месяца. В атмосфере все большей напряженности гражданские права имели тенденцию съеживаться, а права властей — расширяться. Протесты сыпались отовсюду. Суды были засыпаны исками. Граждане жаловались, политики негодовали, судьи метали громы и молнии. Тем не менее нужно было продолжать расследование. Коллеги доктора Казалиса не хотели подвергать своих пациентов обычным полицейским процедурам, особенно в столь нервозной обстановке. Для многих их подопечных даже простой допрос представлял опасность. Месяцы и годы лечения могли пойти насмарку после часа грубого обращения с ними в полицейском участке, ведь детективы заботились только о том, чтобы найти связь между подозреваемым и Котом.
Были и другие трудности. Значительную часть пациентов составляли люди, пользующиеся широкой известностью или происходившие из уважаемых семейств. Здесь были широко представлены искусство, наука, театр, бизнес, финансы, даже политика. Демократия или нет, говорили психиатры, но таких людей нельзя тащить в полицию, словно бродяг из парка. Как их допрашивать? Насколько далеко можно заходить? Каких вопросов следует избегать, и кто должен это решать? Наконец, кто именно будет вести допрос, когда и где?
Все выглядело абсолютно безнадежно.
Свыше половины недели ушло на составление плана, удовлетворяющего большинство. Решение обрело конкретную форму, когда стало ясно, что ни один modus operandi[60] не является осуществимым. Каждый пациент нуждался в индивидуальном подходе.
Список ключевых вопросов был тщательно составлен доктором Казалисом и его советом в сотрудничестве с инспектором Квином таким образом, чтобы скрыть их причину и цель. Каждый врач, участвующий в расследовании, получил копию перечня и должен был задать в своем кабинете эти вопросы больным, которых он считал подозрительными, но, по медицинским соображениям, опасался передавать для допроса посторонним, а потом представить совету отчет об этих беседах. Пациенты, которые, по мнению их врачей, могли быть допрошены другими людьми, должны были переговорить с членами совета в одном из его офисов. Полиция могла вступить в контакт с кем-либо из пациентов только на окончательной стадии медицинского расследования, если обнаруженные факты будут достаточно серьезны. Но даже тогда прокуратура была обязана в первую очередь обеспечивать защиту пациента, а не погоню за компрометирующими его сведениями. По возможности расследование предлагалось проводить без личных контактов с подозреваемым.
Для полиции этот план выглядел неуклюжим и раздражающим, но, как указал комиссару и инспектору Квину уже порядком уставший доктор Казалис, альтернативой мог быть только отказ от расследования. Инспектор воздел руки к небу, а его шеф вежливо заметил, что рассчитывал на более обнадеживающие перспективы.
Так же реагировал и мэр. Однако во время встречи в здании муниципалитета доктор Казалис оставался непреклонным: никаких интервью прессе его, Казалиса, или кого-либо, связанного с психиатрической фазой следствия.
— Я дал по этому поводу профессиональное слово, мистер мэр. Если имя хотя бы одного пациента попадет в газеты, отвечать за все придется мне.
— Конечно, доктор Казалис, — поспешно отозвался мэр. — Приступайте, и желаю вам удачи.
Однако, когда психиатр удалился, мэр с горечью заметил своему личному секретарю:
— Все это — дело рук чертова Эллери Квина. Кстати, Берди, где проводит время этот парень?
Специальный назначенный мэром следователь проводил время большей частью на улицах. Сотрудники Главного полицейского управления видели его в самые необычные часы бродящим по тротуару напротив дома на Восточной Девятнадцатой улице, где встретил свой конец Арчибалд Дадли Абернети, стоящим в коридоре у квартиры Абернети, которую теперь занимали один из гватемальских членов секретариата ООН и его жена, или слоняющимся по Грамерси-парку или Юнион-сквер, молча поглощающим пиццу в итальянском ресторане на Западной Сорок четвертой улице, над которым Вайолет Смит флиртовала со смертью, или склонившимся на балюстраду в коридоре верхнего этажа, слушая неуверенные звуки рояля за дверью квартиры, к которой была прибита табличка: «Не беспокоить!!! Композитор работает!!!»; разглядывающим что-то в подъезде дома в Челси, где было обнаружено тело Райана О'Райли; сидящим на последней скамейке платформы станции метро «Шеридан-сквер», где появлялся призрак Моники Маккелл; крадущимся под сохнущим бельем в заднем дворе на Восточной Сто второй улице, ни разу не попадаясь на глаза эмансипированной кузине Симоны Филлипс; стоящим перед крыльцом с медными перилами дома на Западной Сто двадцать восьмой улице в окружении темнокожих ребятишек, шагающим по Ленокс-авеню среди таких же темнокожих взрослых в сторону входа в Центральный парк со Сто десятой улицы или сидящим на скамейке в парке возле валуна, где встретила свою гибель Битрис Уилликинс; устало тащившимся по Восточной Восемьдесят четвертой улице от Пятой авеню к Мэдисон-авеню мимо снабженного навесом подъезда «Парк-Лестера», поднимаясь на лифте соседнего дома в пентхаус, чьи обитатели уехали на лето, и глядя через перила на террасу, за которой Ленор Ричардсон сжимала в руке книгу в судорогах удушья.
Эллери почти ни с кем не разговаривал во время этих экскурсий. Они происходили и днем и ночью, словно ему хотелось видеть места преступлений при любом освещении.
