Арнальд Индридасон - Трясина
— Я хотела остановить это варварство, как они смеют осквернять могилы! — отрешенно говорила Элин священнику. Хорошо, подумал Эрленд, кажется, уже взяла себя в руки, можно подойти поближе.
Сигурд Оли не отставал от босса.
— Я никогда вам этого не прощу, — бросила Элин Эрленду. — Никогда!
Священник не отходил.
— Я вас понимаю, — сказал Эрленд, — но в интересах расследования я должен был это сделать.
— Какие, к чертям собачьим, интересы расследования?!! Идите вы к черту со своим расследованием! — заорала Элин. — Куда вы увозите тело?
— В Рейкьявик.
— А когда вернете на место?
— Через два дня.
— Вы только посмотрите, что вы наделали, в каком виде оставили ее могилу, — выдохнула Элин в отчаянии, словно еще не до конца поняла, что случилось. Подошла к могильному камню, оглядела поломанную оградку, вазу с цветами и яму.
Кажется, теперь все-таки уже успокоилась. Можно рассказать ей про записку.
— Понимаете, какая штука. В квартире Хольберга мы нашли записку, — сказал Эрленд, подойдя ближе к Элин. — Мы никак не могли понять, в чем тут дело, пока не узнали об Ауд и не поговорили с ее врачом. Понимаете, обычно исландские убийцы ничего не оставляют после себя, только лужу крови, а этот решил оставить записочку, чтобы нам было над чем голову поломать. И когда врач сказал, что, возможно, Ауд умерла от наследственной болезни, мне вдруг показалось, что я понял, о чем записка. Показания Эллиди льют воду на ту же мельницу — у Хольберга не осталось родственников, но у него была сестра, умерла девяти лет от роду. Мой помощник Сигурд Оли, — Эрленд показал рукой на коллегу, — нашел ее историю болезни, и Эллиди оказался прав. Как и Ауд, сестра Хольберга умерла от опухоли мозга. Весьма вероятно, что у них была одна и та же болезнь.
— К чему вы это все? Что было в записке?
Эрленд еще раз хорошенько задумался и поглядел на Сигурда Оли. Тот сначала посмотрел на Элин, затем на босса.
— Я — это он, — сказал Эрленд.
— Прошу прощения?
— Так сказано в записке, «я — это он». Слово «он» выведено заглавными буквами.
— Я — это он, — повторила в задумчивости Элин. — Что это значит?
— Мне трудно утверждать наверняка, но, по-моему, это намек на некую родственную связь, — сказал Эрленд. — Человек, который написал эти слова, вероятно, чувствовал, что у него с Хольбергом есть нечто общее. Конечно, это может быть просто какой-то псих, который впервые его видел, и записка — бред сумасшедшего. Но я так не думаю. Я полагаю, если мы определим, что это была за болезнь, все станет яснее. Думаю, она поможет нам все понять.
— Что-то общее с Хольбергом?
— Понимаете, записи в муниципалитете говорят, что у Хольберга детей не было. Отчество у Ауд не по нему, а по матери, ее звали Ауд Кольбрунардоттир. Но если Эллиди не врет и Хольберг в самом деле изнасиловал кого-то еще, кроме Кольбрун, то, кто знает, может, у него были и еще дети, кроме Ауд, пусть их матери и не обращались в полицию. Эту версию мы и разрабатываем — мы составили список потенциальных жертв Хольберга из Хусавика, это женщины, родившие детей в определенный период времени. Мы надеемся вскоре что-то найти.
— Из Хусавика?
— По словам Эллиди, предыдущая жертва Хольберга жила там.
— Что за наследственная болезнь, вы что хотите сказать, Ауд умерла от такой болезни?
— Мы должны сделать анализ ДНК, убедиться, что Хольберг отец Ауд и так далее, собрать все факты. Но если я прав, то речь идет об очень редком заболевании, передающемся от родителей к детям, связанном, вероятно, с какой-то особой мутацией в генах.
— И что, у Ауд была эта болезнь?
— Возможно, она слишком долго пролежала в гробу, чтобы мы могли точно это установить, но мы должны попытаться.
Беседуя, они дошли до церкви, Элин рядом с Эрлендом, Сигурд Оли у них за спиной. Двери были открыты, они спрятались в вестибюле от дождя.
— Я совершенно убежден, что Хольберг и в самом деле отец Ауд, — сказал Эрленд. — У меня нет ни малейших оснований сомневаться в том, что вы и ваша сестра говорили правду. Но нам нужно знать наверняка — с точки зрения расследования и суда это дело первостепенной важности. Если речь в самом деле идет о наследственной болезни, которую Ауд получила от своего отца Хольберга, то есть вероятность, что и другие люди тоже ее унаследовали. И в таком случае может выясниться, что тут имеется связь и с его убийством.
Никто не заметил, как от кладбища медленно отъехала машина с выключенными огнями, почти невидимая в осенней мгле. Добравшись до Сандгерди, водитель включил фары и вскоре догнал фургон с гробом — почти, держался в двух-трех машинах от него. Так они и доехали до морга в Рейкьявике, что на Баронской улице.
Преследователь остановился за пару домов от морга и наблюдал, как гроб занесли внутрь здания, как за ним захлопнулись двери, как фургон уехал, как из морга вышла женщина, сопровождавшая гроб, и села в такси.
Когда все стало тихо, он тоже уехал.
19
Эрленд не стал предупреждать учителя о визите, поехал сразу из Сандгерди. Надо рассказать, что случилось, плевать, что уже шесть вечера и за окном черно, как ночью, Марион Брим страсть как любит новости — а еще извиняться, что в квартире беспорядок. Квартира хотя и небольшая — только и есть что гостиная, спальня, ванная и кухня, но зато служит образцовым примером, до какого состояния можно довести свое жилье, если о нем не заботиться. Повсюду раскиданы газеты, журналы, книги, ковер не пылесосили столетиями, в раковине горы немытой посуды. Трудно игнорировать некоторое сходство с квартирой Эрленда. Весь свет — от тусклой лампочки на журнальном столике.
По части порядка Марион прибегает к незамысловатым решениям. Эрленду было предложено просто скинуть газеты с кресла на пол.
— Марион, и как же тебе не стыдно, — с места в карьер начал Эрленд. — Почему это я не от тебя узнаю, кто вел дело Кольбрун в Рейкьявике?
— Ну, тут мне нечем гордиться.
Вынимает из коробки сигару, руки маленькие, изящные, лицо страдальческое, очень большая голова, словно чужая — не подходит остальному телу, почти что хрупкому. Предлагает вторую Эрленду.
Эрленд от сигары отказался. Он пришел сюда по делу — уж он-то знал, что Марион до сих пор следит за интересными делами, выпытывает подробности у коллег, которые еще работают в полиции, иногда даже помогает в расследованиях.
— Ты хочешь побольше узнать про Хольберга.
— И про его дружков, — сказал Эрленд и, скинув газеты на пол, сел в кресло. — И про Рунара из Кевлавика.
— Да-да, как же, Рунар из Кевлавика. Он меня некогда собирался убить.
— Ну, он проспал свою удачу, нынче он старая развалина, — сказал Эрленд.
— Так ты с ним говорил, значит. У него рак, ты знаешь об этом? Думаю, ему осталось несколько месяцев, да что там, недель.
— Не знал. — Эрленд нарисовал мысленно портрет Рунара: стоит, опираясь на грабли, в саду, кожа да кости, скулы торчат, с носа капает вода.
— У него были чрезвычайно влиятельные друзья в министерстве, поэтому-то его так долго не могли выгнать. Взять хотя бы мой отчет — по-хорошему, он тянул на увольнение, а Рунар отделался лишь взысканием.
— А Кольбрун ты помнишь?
— Более жалкого живого существа мне никогда не попадалось. Узнать ее поближе мне не довелось, но могу поклясться — она в жизни никому не солгала, просто не знала, как это вообще можно. Подала жалобу на Хольберга и подробно рассказала, как с ней обошелся Рунар, это ты и без меня знаешь. В этом деле вышло так — ее слово против слова Рунара, впрочем, меня ее утверждения убедили. Разумеется, он не должен был давать ей от ворот поворот, было ясно, что Хольберг ее изнасиловал, даже без трусиков. И тут меня осенило — надо устроить им очную ставку, Хольбергу и Кольбрун. Чтобы как-то сдвинуть дело с мертвой точки.
— Очную ставку?
— Это была чудовищная ошибка. Мне думалось, получится что-то сделать. Бедная девочка.
— О чем ты?
— Мы в участке все так подстроили, будто это не очная ставка, а так, случайная встреча. Мне не пришло в голову… Кстати, вообще-то не стоит мне тебе это рассказывать. Ну, короче, вообрази — расследование в тупике, она говорит одно, Хольберг — другое. Мой помощник вызывает их обоих к нам в участок, дальше я их свожу в одном кабинете.
— И что вышло?
— С ней случилась истерика, пришлось вызвать врача. Ничего подобного с моими свидетелями никогда не случалось, ни прежде, ни потом.
— А что Хольберг?
— Стоял себе, ухмылялся.
Эрленд задумался.
— Как думаешь, ее дочь — от него?
— Черт его знает. Кольбрун всегда именно так и говорила.
— А ей не случалось упоминать другую женщину, еще одну жертву Хольберга?
— Как, за ним были еще изнасилования?
Эрленд пересказал учителю слова Эллиди, изложил, что сумел раскопать с коллегами.
